Жарким было солнце в Сан-Кашано в третий злополучный майский день.
С ярой болью чрево исторгало мальчика с глазами, будто тень.
Бедная красотка Бартолина развопилась на округу всю,
Даже самый яростный мужчина так не распаляется в бою.
А Бернардо трусом вжался в стену - от него какой в родильне толк?
"Лучше руки к небесам воздену, пусть мою жену поддержит Бог!"
Что ж, отметим, Бог его услышал, к вечеру в родильне тишина.
В то же время где-то тихо свыше чья-то затевается судьба.
Мальчика назвали в честь победы, нарекали именем бойца,
Чтоб достойно нес он славу деда, иль хотя бы не срамил отца.
Но, на радость матушки, Никколо тяготел к латыни и к творцам,
Тем, кто под витым античным сводом, воздавали почести царям.
И тогда сменил мечи на перья, кровь врагов на пятна от чернил.
Чтоб прославить род Макиавелли как философ, знатный дворянин.
Почитал Петрарку, Фукидида, засыпал с Овидием в руках.
Ни одна прекрасная сильфида, не влекла его как грек Плутарх.
Он любил Флоренцию как матерь, что рожала в муках и кляла.
Он готов был хоть вставать на паперть, отдавать до капельки себя.
В письмах к другу клял Савонаролу - жуткого эстетики жнеца.
Не боялся выходить к народу, словом тихим покорял сердца.
От пушка и до седых залысин все искал он льва среди овец.
И в толпе придворных глазом лисьим и средь тех кто надевал венец.
Грезил о правителе от бога, воплощеньи дерзких дум своих.
И куда бы не вела дорога, среди мертвых или средь живых.
Находил, терял, и вновь, и снова, проклинал судьбу за краткий миг -
Ведь его избранники от бога слишком мало были средь живых.
Слишком мало вы сияли светом, вдохновляли мудрого творца.
Лишь тогда он был младым поэтом, лишь тогда в нем видели певца.
Обречен был труд его до время возлегать, пылиться, ждать чтеца.
Он носил его в себе как бремя и выхаживал как лунь птенца.
Побывал у трона и в опале, во дворцах от Рима до Форли,
Никогда не грезил он о славе, шел туда куда лихие шли.
Но ничто не вечно под светилом, и творец отходит на покой.
Тихо засыпая под кадилом, слушая невидимый прибой.
Жарким было солнце в Сан-Кашано в тот июньский злополучный день,
Тихо богу душу отдавала чья-та яркая большая тень.