В поезде, в прокуренном вагоне,
Ехали попутчики в Москву.
Вечер хмур, на темном небосклоне
Еле-еле различишь луну.
И, достав из чемодана скрипку,
Инвалид безногий вдруг спросил:
"Можно я сыграю?" И улыбку,
Рядом с ним сидящим, подарил.
Заиграл Вивальди он сонату,
А потом был всплеск "Дунайских волн".
Уваженьем к бывшему солдату,
Как-то в миг проникся весь вагон.
И лились мелодии рекою,
В души принося тепло и свет.
Пела скрипка с нежною тоскою -
Видно тоже натерпелась бед!
В чьих руках была она когда-то?
Кто ещё на ней играть бы мог?
Инвалид с улыбкой виноватой,
Наконец-то, опустил смычок.
"Вот хочу, чтоб не была зыбыта
Грустная история моя.
Эта скрипка пулею пробита.
Выслушать прошу меня, друзья!
Шла война, ворвался враг в станицу,
Но понес существенный урон.
А в станичной маленькой больнице
Был хирург отличный Пинкензон.
Сразу же его арестовали.
И в обмен на то, что будет жить,
Раненых немецких заставляли
В той больнице день и ночь лечить.
Но гудит взволновано станица -
Отказался доктор Пинкензон.
Вместо своей маленькой больницы
К месту казни был он привезен.
Вместе с ним ведут его сынишку.
С виду, лет одиннадцать ему.
МУсей звали славного парнишку.
А его - за что и почему?
Губы парня дернулись в улыбке.
По-немецки, как из ада в рай:
"Разрешите мне сыграть на скрипке?"
Оберст улыбнулся:"Что ж, играй!"
И глядел народ завороженный.
Взмах смычком и Муся заиграл.
Разнеслось "проклятьем заклейменный"!
Зазвучал "Интернационал"!
И мелодию вдруг подхватили люди,
И запел на площади народ!
В миг переплелись десятки судеб:
Застрочил злосчастный пулемет.
Оберст лично выстрелил в мальчишку!
Инструмент тот выпустил из рук.
В попыхах успел я спрятать скрипку.
С той поры она - мой лучший друг!
Не могу забыть его улыбку!
Мальчугану был неведом страх!"
В этот вечер раненую скрипку
Каждый подержал в своих руках...