Учитывая всепроходящую, иногда пытающуюся стать легально-признанной, зацепившись за крюк недоуменного взгляда, как листик, не спешащий встретиться с кучей собратьев под ногами, болтается на бельевой веревке во дворе дома, откуда полные свежей грусти глаза смотрят, как бы во двор, но больше в себя самое, смутно припоминая вечно-мудрое изречение, выбитое выше голов и их поисков корма - "Познай себя" - забыв за осмысливанием запомнить вторую часть оторвавшейся мудрости осенней грусти.
В одеждах сплина не порезвишься, устав от созерцания его паутинно-волчьей боли, животрепещущего кокона защиты от нападений всех негативностей мира, изо дня в день.
Рядом занимало себя Счастье. Оно мелькало в озорстве детей, перед которыми еще, в силу их малолетней хрупкости, вопрос не висел гильотиной познания лабиринтов, накрученных Вечностью, ради игры в Жизнь, где все необходимо сразу. Этим молоточком спешки орешки знаний не разбивались, хотя память подсовывала примеры, в основном заимствованные из киножурнала "Хочу всё знать!", впрочем, не добытые своим опытом, примеры быстро забывались, канув в некую Лету, воспетую, как "Многие Лета", что порождало еще и многие вопросы по поводу и без.
"Тряпочкой", вбирающей пыль пройденных дорог, перепросмотром-молитвой, иногда очищался "монитор" памяти, но чаще всего грусть только загонялась "в мышку", которой правая рука уже управляла автоматически, как третьей ладонью.
В некоторых минутах доносилась до ума весть, что в таком состоянии -- Мир подчинен, ибо зачем Ему опасаться парализованного цементом душевных пыток человека? Тот ведает, но творить не может, забыв в самокопании вторую часть самопознания, где волком воет попавшее в обнажившийся капкан несовершенное Действо во Благо.
Придуманные праздники осложняли Жизнь. Они кусали Истину и Истина покидала закон тяготения, как листья покидают дерево промозглости тяжелой осенней задумчивости.
Пришло Время делать Первые Шаги.