***
Мишеля не пришлось долго искать. Сергей Трубецкой смог сразу догадаться, какое место его друг облюбовал для отдыха и уединения. Поэтому, когда генерал-лейтенант приказал «готовиться к дальнейшему следованию», Серж и не сомневался, что найти Лермонтова можно будет именно здесь…
Казалось бы, ничего особенного! Самая обычная поляна и уж куда как посредственное деревце. Но поручик избрал для себя именно это: видно, отдыхая под ним после пережитого сегодня жестокого кровопролития, Лермонтов черпал силы и вдохновение из какого-то неведомого источника, погружался в дрему, и перед застывшим взором его, подобно сновидениям, проносились картины невероятных событий…
Забыв о ещё горячей ране, Трубецкой невольно залюбовался другом: Мишель лежал на выгоревшей под беспощадными июльскими лучами жёсткой траве, широко раскрыв бездонные глаза и совсем по-детски сложив и без того пухлые, как у ребёнка, губы. Ещё с неделю назад блиставший новизною походный мундир его был запылён, а на замусоленном от лошадиного пота рукаве пуля, по счастливой случайности не задевшая тело, пробила две небольшие дырочки… Весь вид Мишеля был измождённый, но бледное его лицо на лоне природы уже начинало обретать румянец.
- Мишель! – тихо позвал Сергей, - Михай-ла! – поручик с трудом перевёл затуманившийся взор на друга, - Апполон Васильич велел через четверть часу быть уже готовыми, а в шестом часу будем выступать в сторону Ачхоя!
Сержу пришлось подождать, пока Лермонтов выдавит из себя:
- Ступай, брат! Я следом…
Получив рассеянный и довольно невразумительный ответ поручика, ещё не очнувшегося окончательно от сладкой полудрёмы, ординарец генерал-лейтенанта Галафеева ускакал.
Мишель не торопясь стряхнул с засалившихся панталон комочки земли и соломинки… Он, да и все «красносёлы» ( как с иронией окрестил офицеров, прикомандированных из Красного села, командующий), дабы не посрамить звания петербургских гвардейцев, вышли из Грозной настоящими франтами, хотя старые кавказские вояки и поглядывали на этих новичков косо. Для многих, недавно покинувших столичные салоны, эта, по определению Галафеева, «потасовка» у Валерика ( речки смерти ) была первым серьёзным выступлением в жизни. Но Мишель уже не понаслышке знал, что такое Кавказ, и, получив известие о «дальнейшем следовании», загрустил. Если бы кто-то в те минуты наблюдал за ним, то, вероятно, проследил бы, как выражения недоумения, разочарования, негодования и, в конце концов, надежды сменили друг друга на лице офицера: снова будут баталии, снова придётся убивать, снова возможно быть убитым… Но зато можно будет отличиться или быть раненым, а тогда уж, без сомнения, он наконец-таки покинет этот сказочной красоты край в том качестве, в котором его направила сюда бездарная, античеловеческая политика государя Николая Павловича…
Ловким движением руки подхватывая саблю, Мишель по неосторожности вырвал вместе с землёй пучок высохшей травы. Казалось бы – сущая безделица, но поручик застыл, будто в оцепенении. В его пальцах – сухая безжизненная травинка. Но как она непокорна со своею волей к жизни и беззаветной любовью к этой иссушенной глинистой кавказской земле: погибая в руках человека, она с такой неимоверной силой держится за неё, что влечёт за собой с десяток таких же травинок! Видя эту потрясающую привязанность к родной земле, стоит ли удивляться непокорности и непоколебимости горцев?!.
В лагере Мишеля уже ждали, но он не торопился и вёл своего белого скакуна рядом. Напоив коня у родника, он задержался, глядя на воду – чистейший бриллиант. В каждой капельке отражалось южное солнце, искрилось и переливалось, играя лучами… Размышления молодого офицера были прерваны стуком копыт и шорохом камешков, покатившихся по склону к ручью. Всадник в чёрной выцветшей черкеске и лохматой белой папахе спешился, спустился к роднику и протянул Мишелю руку. Это был Юсуп, кунак Михаила. Вдвоём, как старые приятели, они продолжили путь…
***
…Автобус ехал медленно. Его то и дело кидало из стороны в сторону на ухабах. Мимо окон проплывали останки человеческих жилищ и кое-где ещё тлела не догоревшая древесина. Всё вокруг являло собой жалкое зрелище: город вымер, и по дороге среди всеобщего разорения, раскуроченной бронетехники и обугленных человеческих остовов встречались только бредущие неизвестно куда, перепуганные коровы, ревущие от голода и безысходности… Хозяйки их, если и остались живы, то поспешили покинуть свои дома, обречённые на уничтожение. Поэтому несчастные животные бродили по опустевшему в одночасье Грозному в надежде, что хоть кто-нибудь облегчит их переполненное вымя. Но видавший виды микроавтобус, пылящий по изувеченной дороге, был единственным проявлением жизни во всей округе.
В тесном пыльном салоне о чём-то приглушённо галдели восемь очаровательных сорванцов. Лариска, сидевшая сзади, попыталась было вслушаться – что-то о миномётах, шилках, стингерах…-- нет, ей не хотелось снова думать об этом. Гораздо приятнее было рисовать в мечтах тот момент, когда их автобус прибудет-таки в Вольный Аул, куда этих осиротевших мальчишек после лечения в госпитале пригласил отдохнуть и поправить здоровье какой-то состоятельный бизнесмен.
Для сопровождения ребят понадобился педагог, а где его найдёшь среди нашей разрухи?! Вот и пришлось отправить Лариску, хоть та и отнекивалась, что не справится, мол, студентка еще, опыта нет!
«Видно, правы были родители, когда отговаривали меня поступать в педагогический, -- думала Лариска, с беспокойством оценивая взглядом шумную стайку пацанят, --Какой из меня учитель? Вроде и люблю детей, да вот ладить я с ними не умею»...
Лариса покачала головой, прогоняя такие мысли. Если поручили, значит нужно суметь! И мальчишки постарше, и совсем малыши в долгой дороге очень нуждались в поддержке взрослой наставницы. А сама она что-то совсем струсила и загрустила, не зная, что делать со своими подопечными. Её невеселые размышления прервал один из ребят, тринадцатилетний Юнади:
-- Сестра!А ты и правда учительница, или сама еще в школе учишься? Может, расскажешь нам что-нибудь?
Невозможно было не улыбнуться, глядя в чистые ярко-синие глазищи этого смуглого мальчугана с пышной шапкой кудрей. На мгновение даже забылись тревоги, но, как иголкой, кольнуло сердце, когда из-под воротника рубашки показался свежий шрам величиною с его детскую ладонь, а справа над ухом в этой смолисто-чёрной шевелюре блеснула на солнце седая прядь.
--Хорошо, --призвав в помощники всю свою смелость, улыбнулась Лариска, пытаясь отодвинуть нависшую над ней и давящую камнем грудь тревогу,--Может,давайте поиграем: я буду читать стихи, а вы угадывайте, кто их написал. Договорились?
Восемь пар глаз загорелись в ответ. Она начала читать, а эти сорванцы, перебивая друг друга, угадывали. По мере того, как нарастал шум азарта, Лариске становилось всё легче и спокойнее. Так что к тому времени, когда мальчишки уже немного устали, она чувствовала себя больше их подругой, чем педагогом. Но ей показалось немного странным, что среди этой суматохи один из ребят сидел, насупившись, и не издал ни звука.
--Салман, -- обратилась Лариса к нему, -- А тебе разве не интересно? Почему не играешь со всеми? Или не любишь стихи?
-Люблю, - после паузы ответил Салман, - только играть что-то совсем не хочется. Если хочешь, сестра, я почитаю свои любимые стихи для тебя, только ты не обижайся!..
Салман не торопясь, обдумывая каждое слово, читал, а все, не по-детски задумчиво, слушали. И то ли в мальчишеском срывающемся голосе было что-то близкое, давно переболевшее в каждом сердце, то ли сказались переживания последних дней, но у Лариски по щекам текли ручейки слёз, а в душе снова поселилась тревога… Когда стихотворение подошло к концу и парнишка смущённо засопел, а его глаза нервно забегали, вся доселе шумная ватага ещё долго хранила молчание.
-- Салман, откуда ты знаешь такое большое и сложное стихотворение?—спросила Лариска, не скрывая удивления.
Вместо ответа мальчик отвернулся и ещё громче засопел.
--Кто написал -- он не знает, мал ещё!—ответил за него Юнади, сидевший рядом,-- Салман –мой двоюродный брат. Его мама была учительницей, и, когда он родился, вместо колыбельной она ему разные стихи читала, и эти тоже. Мне тогда четыре года было – я помню. Вот и он запомнил.
-Хорошо, тогда сейчас вы подкрепитесь немного, а потом я вам кое-что про это стихотворение расскажу, - пообещала Лариска.
Вместе с мальчишками она достала пирожки, заботливо приготовленные хозяйками соседних с госпиталем дворов, и спустя несколько минут Ларискины подопечные уже за обе щеки уплетали их. Но очень скоро оживление мальчишек прервало тягостное молчание: все, как один, прильнули к окнам – проезжали Гехи. Что-то подсказало водителю прибавить скорость – зачем лишний раз травмировать детей, ведь все они были гехинцами. Когда разбитое село осталось позади, Салман снова дал о себе знать:
- Сестра! То, про что написано в том стихотворении, было где-то здесь недалеко, ты , наверное, знаешь!..
Лариска знала. Именно поэтому она уговорила Апти, молоденького водителя, остановить автобус недалеко от въезда в село Валерик. Среди живописного вида, открывавшегося из окошка, она без особого труда отыскала то место, которое показывала им, тогдашним шестиклассникам, её учительница литературы – большое, раскидистое дерево, под которым, по преданию, отдыхал после Валерикского сражения сам Лермонтов! Оно стояло неподалёку от дороги, всем своим видом приглашая путников отдохнуть в тени под широкой кроной. Казалось, что оно живёт своею тайной, никому не ведомой жизнью – настолько загадочно было оно со своею двухвековой историей…
Ребята выбрались из автобуса и стали изучать округу – дорога, как дорога, дерево, как дерево… Но что-то необычное чувствовалось в настроении: хотелось взлететь и парить над этим сказочным миром, забыть обо всём – о времени, о тревогах, о всё ещё продолжающейся жестокой войне!..
- Дети! Посмотрите вокруг! Это всё принадлежит людям! Это всё было до нас, это есть и останется тогда, когда нас уже не будет в живых! Это не просто красивый пейзаж. Вглядитесь! Каждая травинка здесь имеет свою историю! – начала Лариска, в сущности, свой самый первый в жизни урок.
Мальчишки молча озирались вокруг. Все они были разного возраста, а «учительница» их – слишком юная и неопытная! Но известно всем, что дети – самая тактичная и благодарная аудитория, поэтому среди полянки смело и уверенно звучал её голос:
- Вам понравилось стихотворение, которое прочитал Салман? -
пацанята согласно кивнули. – Очень может быть, что задумано оно было именно здесь, на этом месте! Потому что здесь отдыхал после боя замечательный русский поэт Лермонтов…
-Русский не может быть замечательный! Русский моих папу и маму расстрелял! – ожесточенно воскликнул самый маленький из этой команды Имран, малыш лет семи. Его старший брат Казбек одёрнул мальчика резким окриком.
- Прости его, сестра, - начал извиняться он, Имран ещё совсем глупый, не понимает, что хороший человек или плохой – не зависит от национальности, – и повернувшись к перепуганному братишке, пытавшемуся спрятаться за спинами старших, резко сказал: - Ты посмотри – Лариса – тоже русская, а что она тебе плохого сделала?! Зачем ты так говоришь?
Нужно было как-то спасать ситуацию, и Лариска, потрепав по щеке и взъерошив медно – рыжий чубчик малыша, ответила примиряюще:
- Конечно же ты прав, Казбек. Нельзя о народах судить по отдельным личностям! Тем более, что Лермонтов был не просто офицер, не просто русский – он был прежде всего поэтом! Знаете ли вы, что у него были кунаки среди чеченцев, и они уважали и почитали поэта, как брата, потому что он уважал и понимал их!
Дети стояли вокруг своей «учительницы» и , раскрыв рты, слушали одну за другой истории о службе Лермонтова на Кавказе, в Чечне, здесь, на том самом месте, где остановился их автобус, и где уже начинал нервничать из-за затянувшейся остановки далёкий от поэзии Апти… И были уже забыты недетские тревоги, страх перед завтрашним днём, ужасы всего прошлого года!.. Очарованные, они один за другим прикасались к заветному дереву, к траве возле могучего ствола, вдыхали этот воздух, наполненный знакомыми с детства ароматами родной земли – воспринимали всё вокруг совсем иначе! Они так увлеклись, что даже не услышали зловещий звук застывшего в небе вертолёта! И только истошный крик Апти: «Ложись»! вернул их к реальности. Прижав пацанов к себе, насколько хватило рук, Апти и Лариска повалили их на землю…
***
…Когда Лариска открыла глаза, никого вокруг уже не было. Над нею вакуумом нависла тишина. Тишина и туман… Поднимаясь на ноги, она удивилась совершенно непонятной, неожиданной лёгкости своего тела. Такой невиданной лёгкости, что создавалось впечатление невесомости! За густым туманом невозможно было ничего разглядеть, более того – он проникал в её тело с вдыхаемым воздухом и застилал глаза клейкой пеленой, и Лариске пришлось идти в слепую.
Она не могла разобрать, где находится: и воздух, и доносившиеся откуда-то снизу приглушённые звуки – то всплески, то всхлипывания, то треск или гул, и этот липкий , пенистый туман – всё казалось каким-то далёким, чужим, незнакомым!.. Только всё равно неудержимо тянуло вперёд! Как это часто бывает, любопытство боролось со страхом, и в конце концов – брало верх… Лариске казалось, что она, как в детстве на спор, идёт по узенькому брёвнышку, стараясь сохранить равновесие, но душой она чувствовала, что на этот раз всё гораздо серьёзнее детской забавы, когда, упав, рискуешь ссадить коленку или набить шишку на лбу… На мгновение туман под ногами рассеялся и она похолодела от ужаса: ей открылась зияющая бездна…
В этот миг Лариска услыхала приглушённые шаги за спиной. Повернуться было страшно, да и вряд ли она что-нибудь разглядела бы в таком тумане, поэтому она спросила негромко:
- Кто это?
Отовсюду ей отозвалось многоголосное эхо. И Ларисе вдруг почудилось, что она совсем одна в этом огромном и странном мире, но сзади утешением и надеждой откликнулся знакомый детский голосок:
- Это я, Имранчик! Не бойся, сестра, мы вместе! Ты – добрая, а я – маленький. Поэтому нам бояться нечего. Только иди спокойно и читай молитву.
- Какую ещё молитву?! Где мы? Что всё это значит?! – теряя контроль за собою воскликнула Лариска, но «брёвнышко» под ногами пошатнулось и, чтобы сохранить равновесие, ей пришлось замолчать.
- Сестра, не надо волноваться, успокойся! Ничего страшного не произошло! Мы просто умерли, как и все люди когда-нибудь должны умереть. Я бы мог прочитать молитву вместо тебя, только ты ведь знаешь, что так нельзя! Здесь каждый должен отвечать за себя, - Имранчик стал произносить непонятные для Ларискиного слуха фразы.
В отчаянье она злилась на себя, какая же она непутёвая – в такой ответственный момент не может вспомнить ни одной молитвы из тех, которым учили её бабушки! Но в эту минуту в мыслях проносились только полюбившиеся строки стихотворения, запавшего в память ещё на первом курсе. Лариса шла над бездною, в неизвестность, а в висках, вторя шагам, стучало:
«Иду я туда, где земля прикасается к небу.
Туда, где рождается ветер, где ветер неведом!..
Туда, где горизонт недосягаем,
Туда, где всё то, о чём мы не знаем…
Мы в жизни – актёры, но жаль, что актёры абсурда…
Идём мы туда, где Аллах, Иисус, Иегова, Будда…
Туда, куда льются молитвы усердные люда,
Туда, где нигде, никуда и ниоткуда.
Туда, где все вещие сны ждут тёмной ночи.
Туда, где всех мутных дождей прозрачный источник.
В то чрево, где все мы невинны и так непорочны!…
И где после смерти ставят не точку, а многоточия…»*
… Между тем Лариска и Имранчик почувствовали под ногами ровную площадку. На смену волнению и сожалению о земных радостях пришли спокойствие и умиротворённость. Вдвоём, крепко взявшись за руки, они стояли посреди неизвестности и озирались вокруг, не зная, куда же им идти дальше… И как будто в ответ на их сомнения из густого тумана появился белый старик с добрыми глазами.
- А вы кто такие? – удивлённо спросил он, - Что вы здесь делаете?
Выслушав ответ, старик ласково улыбнулся:
- Нет, хорошие мои, вам ещё рано! У вас ещё долгая жизнь впереди! Возвращайтесь-ка назад! Пусть это будет вашим первым уроком!..
Имранчик недоумённо посмотрел на Лариску, потом – на старика, и , набравшись смелости, смущённо спросил:
-Извините, но может быть Вы скажете, почему у нас до сих пор идёт война?! Разве люди на самом деле такие разные, что им нужно убивать друг друга?
Старик горько улыбнулся и ответил:
- Хоть ты и совсем ещё маленький мальчик, зато большой мудрец, если спрашиваешь об этом. Я – первый пророк, которого Всевышний послал людям, чтобы научить их быть братьями и жить в мире. Но они не захотели понять истину, и вот, сам видишь, со времён сынов Адама – воюют до сих пор… Вот вы здесь стоите вдвоём, держась за руки. А там, на земле, вы – чеченцы, русские…Только люди почему-то забывают главное: они – дети Всевышнего, а значит – братья! И только когда все вы возьмётесь за руки и с любовью посмотрите в глаза друг другу, на земле прекратятся войны! Запомните это, а теперь возвращайтесь! Вас уже ждут друзья…
Сказав это, в одно мгновение старик исчез, а Имран и Лариска, не боясь упасть, взявшись за руки, побежали назад по узенькому мосту…
***
- Смотрите! Они открывают глаза!
- А ты говорил, что они умерли!..
Вокруг Лариски и Имранчика по обожжённой траве ползали мальчишки и пригоршнями брызгали ледяную оживляющую воду из «речки Смерти» на их лица. Первое, что бросилось в глаза, это посеченный осколками ствол «заветного дерева», раны на нём уже были заботливо замазаны сырой глиной. На дороге догорал их старенький РАФИК, а Апти уже вернулся из Валерика с машиной и теми, кто счёл своим долгом прийти на помощь. Дети немного успокоились, только Казбек всё метался от братишки к Лариске.
А спасительница их, закрывшая мальчишек собою, двадцатилетняя русская девушка Лариска, по дороге в больницу то и дело погружавшаяся в беспамятство, кроме озабоченных, взволнованных её пацанят, видела перед собою идущих из тумана навстречу ей красавца- офицера Михаила Лермонтова и кунака его Юсупа, графа Льва Толстого и друга его Садо, деда своего по материнской линии Саид-Хасана и бабушку Анастасию…
Они шли, улыбаясь друг другу и крепко держась за руки.
А, приходя в сознание, Лариска думала: «Какие же люди глупцы! Превращают землю пепелище, а реку, возвращающую к жизни, - называют рекой Смерти…
А неужели это так трудно – ВЗЯТЬСЯ ЗА РУКИ?!».
(Сентябрь-октябрь 1996 г.
Г. Грозный)
*Стихотворение Тимура Эсмурзиева