«Цицерон, убей себя об стену!» –
восклицали римляне сурово,
если он потоки красноречья
изливал в их сумрачные души.
И, пришпилив стенгазету к стенду,
он всегда проигрывал корову,
возвращался без улова с речки,
целости природы не нарушив.
И в ответ он раз за разом слышал:
«Цицерон, убей себя об стену!»
Он крошил плечом бетон и доски,
известняк, кирпич, гранит и мрамор,
он съезжал с вершин на горных лыжах,
он вскрывал в горячей ванне вены,
умирал взаправду на подмостках,
совершал самосожженье в храме.
Умирал – и всё таки не умер,
потому что плыл по воле речи.
«Цицерон, убей себя об стену!» –
запросто сказать, но сложно сделать.
И звенел в ушах навязший зуммер,
и упрёки жалили картечью,
и сновали в полумраке тени,
в смертном страхе изнывало тело.
Шли по тропам тёмные фигуры,
слово вылетало, словно пуля,
что способно очень больно ранить:
«Цицерон, убей себя об стену!»
Подчиняясь собственной натуре,
он в ответ сворачивал им дулю
и писал на аспидном экране
слово о любви и об измене.