***

Взрослым детям большие мерещатся сны,
Хоровод
Из последних прочитанных мною книг
Где слоняются зебры слева направо.
Как сказал бы старик Слуцкий
(Боюсь, не обидится) –
Свобода повествования (она перешла границы),
Понимает сном, всё что видится.






Когда от холода на улице
Разводишь маленькое пекло,
Январь похож своим лицом
На пожилого человека,
Но вот февраль, а все уверены,
Температура будет падать
И с воем вьется надо мной
Сухая пиковая дама,
И я забуду, сброшу ниц,
Но что то от неё останется...
Не походи своим лицом
На роковых таких красавиц.
Так мало времени, не стоит
Устраивать друг другу войны,
Раз в мире очень не спокойно,

Пусть свирепеет огнедышащий твой
Враг, как облако в тужурке,
Смири его, скажи ему последнее:
Оставь меня, я не такой уже
Красивый двадцатидвухлетний.







Белые города,
Выцветшие плакаты
Строителям магистралей
Ты прочитаешь когда
Перецепят плацкартный
Где-то уже под Октябрьском
В тамбуре, но осторожно смотри
А не резким взглядом –
Можно порезаться
Зимним гранёным ангелом.
Если когда меня спросят
Кто сочиняет это,
Я расскажу о музыке
Железнодорожного полотна
Или воскликну:
О, не трогай наш ветхий мир,
Или сама затяну:
Трам-пам-пЭрэ-пу-пЭрэ.
И человек на стрелке, и станционный смотритель
Знает музыку железнодорожного полотна,
Наверно, скорее всего, я почти уверена.
А ты, на обратном пути,
Где-то уже в Москве,
В её пригороде,
Ночью увидишь
Не сможешь прочесть граффити.









Ипатий. Последний луч,
Бесовской, что страждущий падучей.
На глазах у горожанок слёзы
От того, что лютые морозы,
От того, что небо не боится,
Ни голубизны, ни шалой птицы.
И в такой-то благостной тиши,
Над Землёй звучат одни машины,
И, прибавь закаты, за глаза,
И, за языки колокола.









Тёплое время дворовых собак,
Чердаков, рыжих кошек,
Друзей краснокожих. Будем на днях
Бальзамировать овощи
В пышные колбы.
Дверцу открыть, приглядеться (сорвать паутину)
Удостовериться чтобы -
Тебе не войти в холодильник.
И в царство небесное мне не войти -
Бабушка плачет.
Потеряла очки, не может найти
Заначку.
Если сдать сто бутылок и банки что дед
Сохранил под запасы,
Видит Бог (баба, дед и серенький медведь),
У меня увеличатся шансы.
Забегу на чердак через дверцу
В пол роста. На добрую память
Всё же надо и мне наглядеться
И на зиму что-то оставить.
Ниоткуда приносит обрывки железного стука.
Эх, если бы только двор зелёный выменял
Или дал мне зелёную темперу в руки,
Хотя бы на время.







Какая сумеречная простота
В движении рук твоих.
Я думаю. И ночь бежит.
И кровь бежит или вода,
Бегут дожди, иди и встреть их,
Ведь рук не десять у меня, а может
Быть четыре как у Шивы.
Грызи мои карандаши
За нас, по новому пиши.
Я всё забуду, ничего не вспомню:
Зачем по полу ходишь босиком ты
И комнаты зашторила дождём.

Вот у меня осталось две руки,
Ты вымерла, а я живу в надежде
Найти твои ночные дневники.









Вагон стоит на колеи,
К нему цепляют новые,
Перебегает через поле и
Перепрыгивает через голову.
В иллюминаторе мельканье лесополосы и
Трясутся пустыри моей России.
И машет, волнообразно, деревням,
Как будто мне, как будто я, косою:
Не жди меня,
Я того не стою.








Забыла, что здесь, всегда так холодно,
Забыла, с какой я улицы,
Иду по холодному пуху,
Стальному льду,
Робкий шаг сотрясает воздух
Где не медленно я иду.

Впереди ещё два месяца холода.









В пустоте. Так громко. Разговаривают птицы.
В феврале, как многими замечено,
Воздух пуст и уличная речь
Всех пришельцев, просто проходимцев,
Даже проходящих далеко
Образует животворный ком,
Нечто главное, в нём колокол
Поперхнулся языком,
Растворился и растаял.