С треском бормочет огонь в камине, ночи в апреле еще морозны – бьют серебром вешний цвет карминный, запахом льдистым щекочут ноздри…
Элис в субботу семнадцать будет, прямо на выданье – косы длинны, голос – свирелью. Все знают люди с самых укромных углов долины – Элис поет – соловьи замолкнут, вьюга совьется котом ласкучим, выглянет месяц, и воем волки сманят на щеку ей лунный лучик.
Бабка, слепая на оба глаза, хмурится, жмется к камину ближе – «Лучше б ты вдруг онемела сразу». Пальцы ее огонь близко лижет, в переплетении искр трескучих бабка суровые тянет нити. «Лучше б вовек ты не пела, внучка. А коли будешь – беду накличешь»
Элис смеется – нелепы страхи, ста суеверьям один ответ. Ей уже год как пророчат свахи замуж пойти через пару лет, зеркало каждое утро снова ей отражает лицо в цвету. Ломит шкафы от ее обновок. И чего, право, боятся тут.
Бабка кустистые хмурит брови, пахнет подпаленный волосок. Слух ее острый привычно ловит шум ускользающих голосов, злой перебранки знакомый гомон, тяжкий, как сунуть грехи в карман. «Как будешь петь – так явятся гномы. Черные гномы из-под Холма. Лица упрятаны в бородищи. Лезвия острых клыков во рту. Они сто лет как шныряют, ищут, запах учуйвая за версту, той, что ночами им будет песни петь, звонче ласкового дождя. Чу, слышишь? Это спешит их вестник, сватать за гномьего их вождя Элис смешливую, песню-деву. Выкуп дадут – всякого добра.
Стук слышен в дверь. Мама, папа, где вы? Гномы пришли, чтоб меня забрать…
…Холодно, ветер суставы ломит. Кружит метель ледяной обман. Элис преследуют злые гномы, черные гномы из-под Холма. Элис уже не поет отныне, ее все чаще бросает в дрожь – песня ледышкой в гортани стынет – вдруг ее гномий услышит вождь. Проще сменить телефонный номер, явки, пароли и адреса. Только спешат за ней снова гномы… Тщетно надеясь на чудеса.