Ты меня переломишь надвое, разорвёшь в лоскуты и ниточки, ни вдохнуть мне тогда, ни выдохнуть, в лёгких ржавчиной кровь вскипит. Мы с тобою привыкли к главному – поджигать сигареты спичками и вдыхать этот воздух сладостно, пока смерть между губ дымит. Ты вплавляешь мне в кожу градусы, выжигаешь клеймо запястное – рваный круг прямо между шрамами (ровно резанные рубцы). Я сквозь зубы дышу надрывисто, упиваясь столь жуткой сладостью – боль врезается острой памятью [на запястьях расцвёл нарцисс].
Бог мне шепчет с небес: «Одумайся», но в ответ я кричу: «Пошёл бы ты! Я не верю в тебя, наверное, лет с двенадцати/с десяти!» Он вздыхает с какой-то горечью; мне плевать, я всего лишь пробую жить со шрамами и увечьями ради глупой скупой любви.
В мёрзлом инее, протянувшемся по скелету электропроводом, пробегают разряды с искрами и брусничный прозрачный лёд. Словно бог, обрастаю мрамором [как же сильно трясёт от холода] – ну и как я? Красиво выгляжу – в мрамор впаянный не-урод? Ты со смехом кричишь мне на ухо: «Хоть теперь-то ты стал смотрибелен, а то глянешь – и сразу в обморок». Ты не падала никогда. Ну, а в общем – права ты полностью, ведь теперь я до блеска выбелен и судьбою мне предназначено быть красавцем и век страдать, но пора бы понять, наверное, что страдания – неотъемлемы, надо просто терпеть, не плакаться [а то скажут, что я слабак]. Раз уж эта любовь престранная мне с небес тяжкой ношей вверена, я её и приму, и вынесу [кто б сказал ещё, что да как].
И опять сигареты, музыка: Наутилус, Placebo с Нервами, в общем, помесь херни и годного – дело вкуса [ну, знаешь сам]. Я глотаю таблетки пачками [красят в радужный спектр серого], кулаки разбиваю стенами и царапаю небеса.
Ты меня переломишь надвое, разорвёшь в лоскуты и ниточки – мне уже ни вдохнуть, ни выдохнуть, ржой и ржавчиной кровь ревёт.
Почему не таблетки с выпивкой, не табак, подожжённый спичками, а какое-то чувство глупое меня в самом конце убьёт?