Положив под язык немоты леденец валидольный,
ненадолго еще задержусь у порога... И скоро,
пожимая плечами, опять залюбуюсь невольно,
обаянием пьесы и тем, как играют актеры.
Как изящно-уродливо тени танцуют. И двое
из теней прорастают, бездумно, как дикие лозы -
исхлестать и изнежить ...И сердце взорвется от воя,
и внутри пустота захохочет беззвучно сквозь слезы…
Что слова? Как цветные штрихи в полотне гобелена,
повторимы и неповторимы, щедры и убоги…
Эти двое теней - беглецы из постылого плена -
сумасшедшие, мудрые и беспощадные боги...
Но холодние руки озноба ныряют под свитер.
Им никто не указ, им не нужно моё приглашенье.
Злая стая ворон, состоящая в траурной свите,
налетит...Похорон не отменит ничье воскрешенье.
Чем мы заняты? Жизнью и смертью. И стоит ли браться
описать, будто летопись, смысл совершённого жеста -
появленья веселого, легкого, пьяного братства,
и влечения в черно-багровых оттенках инцеста…
Это так одинаково, так ни на что не похоже,
это как одеяло, сокрытое в пододеяльник...
Осязаемость слов до скольжения ткани по коже -
как движение душ от намерений и до деяний.
Как мгновенный порыв сквозняка от окна до порога,
разрезает гортань коридора - спасти от удушья -
Из томленья, из страха, из сладкого плена порока -
я люблю тебя - вырвется и захлебнется. Не слушай.
Потому что уменье не слышать, важнее, нужнее, чем - слышать,
Милосердней прощенья и дружественней соучастья…
Дай мне шанс незаметно оплакать, и все-таки выжить,
Воспринять эту мертворожденность как горькое счастье.
Не смотри, как пишу тебе письма, и тут же стираю,
и пытаюсь себя растворить в остывающей ванне,
как ломаются ногти, когда вместе с кожей сдираю
всю полынную горечь бесплотных твоих целований,
как меня разорвут ошалевшие кони печали,
разделяя обратно миры мои - горний и дольний...
Я исчезну с рассветом, уйду, пожимая плечами,
Положив под язык немоты леденец валидольный.