Я не понимал, как это все может быть так, зачем, чего ради – столько людей здесь, вздыхают, крестятся, молятся. Свет такой тусклый был, я на него уставился – свечи это горели, да. И голос еще читал, и надо было вслушиваться в этот голос, вглядываться в этот свет, что там?
Главное было – выстоять, хотя разрешалось присаживаться на покрытую цветным скамейку – я заметил, некоторые так делали. Не помню, возможно и я присаживался, но облегчения это не приносило, я стоял и чувствовал только одно. Не может быть, чтобы это было все – душная низкая комната, наполненная тихими, состарившимися во грехе людьми. Изредка кто-то проходил вперед – туда, где, колеблясь, потрескивали свечи; благословите, братия, говорил он – и это движение будило смутную надежду. Но староста возвращался, вставал где-то сбоку, а надо было смотреть вперед, не вертеть головой, все смотрели вперед… Там, освещаемые пламенем свечей, на деревянных полочках, на подставках стояли – их было много, в несколько рядов, от края до края. Они назывались – лики. Они назывались – образа. Спаситель, Богородица с Сыном, какие-то люди – святые, угодники, чудотворцы.
Мы на них смотрели, и все, что нужно было – только выстоять, не сломать установленный кем-то для нас порядок. Претерпеть до конца – и тогда, может быть, Спаситель и Богородица выйдут к нам, или что-то скажет иное староста, или просто ночь станет утром.
Голос читал и читал бесконечно, с перерывами – менялись люди, то напевно, то возвышаясь вдруг. И все запевали нестройно, и я со всеми, так надо было – всем вместе. Аллилуйя, Аллилуйя, Слава Тебе, Боже…
Однажды только, я помню – наступило утро. Мир стал одним с земным и небесным, со мною – и в нем были люди. Я понял, что свет, где бы ни присутствовал он – одной природы со мною. Я понял, что встречен, спасен, и мне ничего не страшно… Ведь я встречаюсь с Ним вновь и вновь.
1997