1
Сырой и тёмный городок,
В котором свет был редким гостем.
Как замутившийся глазок,
В нём каждый двор был сер, и кости
Ломило скрипом в холода,
А холода здесь были люты. –
Но для поэтов ли беда? –
Им дела нет до этой мути.
Поэт молоденький здесь жил
В свои сознательные годы,
И он ужасно не любил
Бесед о солнце и погоде.
«Всё солнце – лишь в стихах!» – он так
Всегда высказывался смело
И был немножечко простак,
Писал о том, что наболело.
И так как был он молодым
И сам себя считал прелестным,
Себе он выбрал псевдоним
И называл себя Кудесник.
Любил сидеть он вечерком
В кафе, где местная элита
Не угощалась шашлычком –
Все были творчеством лишь сыты.
Бокал вина и тонкий сыр
Да пара ломтиков оливок –
Такой почти бесплотный пир
Не виден был в табачной дымке.
Курили все, но этот чад
Не мог помехой быть общенью,
Как солнце, что голубит сад,
Тушить не смеют даже тени.
Кудесник был известен всем,
Хотя великим вряд ли можно
Его назвать. Творцом поэм
Ему ли быть? Нет, это сложно.
Писал короткие стишки,
Порой забавные, шальные,
И не могли сдержать смешки
Друзья, подружки молодые.
Кудесник был совсем не прочь
Послушать песенку цыганки,
Что всем была как будто дочь
И в то же время самозванка.
Она была для всех любовь
И недоступная забава
И так тревожила им кровь,
Зевак молоденькой ораве.
Но знали все, что никогда
Она не станет чьей-то милой
Вот потому и без труда
К той черноглазой поостыли.
Так горделива и пряма,
Она лишь только песни пела,
Как снег январский, холодна,
Хоть было огненным всё тело.
Любил Кудесник пошутить,
Чуть поухаживать фривольно.
Хотя не мог он допустить,
Что будет принятым с любовью.
«Скажи мне, Зара, чьей же ты
Сегодня будешь? Будь моею!
Я воплощаю все мечты,
Ведь стихотворцем быть умею».
«Ты стихотворец? Мне смешно!
Ты рифмоплёт, такое слово
Тебе самой судьбой дано,
Как грубым узникам – оковы».
«Жестока ты, как все из вас,
Из племени прелестных женщин,
Но драгоценный ваш алмаз
Моей рукою не отмечен.
Ты холодна со мною – что ж,
Моя жена – одна лишь муза.
Она меня бросает в дрожь,
Лишь ей я буду верным мужем».
Вот так Кудесник говорил,
Себя считая впрямь талантом,
Себя хвалением кормил,
Как сыт скитаниями странник.
Но между тем богема вся
В том сомневалась неустанно,
И все шепталися, шутя,
Что тот поэт безмерно странный.
Как можно так себя любить,
Таланта вовсе не имея?
Кудесник мог боготворить
Свои все скудные затеи.
Но так считать – не глубоко.
Боготворил поэт другого,
Кто самым мрачным лепестком
В стихах угадывался снова
И был извечным, словно мир,
Был темой верной, основною,
Был для Кудесника кумир,
В творенья крупной падал солью.
Еда без соли – не еда,
Вот так и в творчестве поэтов
Не обойдётся никогда
Без тем излюбленных на свете.
И выбирают вновь они,
И темы их всю жизнь разнятся,
Как непохожие огни
Рассвета, полдня и заката.
В своих стихах он воспевал
Всегда Ланфренова Натана,
Что утончённо посылал,
С изяществом поэта в баню.
Но тот писал стихи опять,
Ведь обладал Натан уменьем
Его собою вдохновлять
И весь был сам как вдохновенье.
Кудесник силился постичь
Загадку, что жила в Натане –
Так не подстреленную дичь
Охотник ловкий видит тайной.
Натан был скульптор. Он любил
Своё призвание и ставил
Творенья прямо у могил –
Он здесь был мэтр и балом правил.
Любил он утром сквозь туман
Шагать кладбищенской дорогой.
Его упругий гибкий стан
Был так похож на волю рока.
Да, роковое было в нём
И прибавляло тайне мрака,
Что страшен был Натан лицом,
Как демоническая драка.
О том Кудесник так писал,
И он стихи элите громко
И с упоением читал,
Напоминая лай болонки:
«Все девы бегали за ним,
Но сам не бегал ни за кем он.
Ланфренов всеми был любим,
Хоть страшен был, как сущий демон».
Натан поэту свысока
В глаза смотрел и ухмылялся –
Во взгляде чуялись слегка
И снисходительность, и жалость.
«Вот так ты пишешь обо мне,
Но буду я последним снова,
Кто в твоей жизни и судьбе
Своё прощальное даст слово».
Кудесник замолкал. Он знал:
Имел в виду свой хлеб Ланфренов –
Натан жил тем, что украшал
Своим искусством царство тлена.
Но был в одном Кудесник прав:
Девицы все так и стремились,
Забыв холодный гордый нрав,
Шептать Натану: «Милый, милый!»
Он не гнушался красотой
И шёл куда-то вечерами
Во мрак с одной, потом с другой –
Бежали девушки все сами
В его объятия, и он
Охотно отвечал объятьем,
Хоть не был ни в одну влюблён,
А лишь играл с мгновенной страстью.
2
И вот сидел Натан, слегка
Склонившись, с мрачною улыбкой,
И безоружная рука
Была как будто лютой пыткой.
Он на столе дробь выбивал,
О чём-то думая, зевая,
Как будто что-то верно знал,
Чего другие и не знали.
И вот цыганка проплыла,
Танцуя, около Натана,
И, как туман, была бледна,
Потупив очи как-то странно.
Ведь слишком гордою была –
Чего же вдруг она смутилась?
Натана руки со стола
Вдруг на колени опустились.
«Иди ко мне, присядь сюда», –
Натан позвал к себе цыганку,
Что вдруг забыла без следа
Всю прямоту и стать осанки.
Она, чуть медля, чуть дыша,
К нему приблизилась и села
К нему на руки, и душа
Куда-то разом улетела.
«Чего ты, Зара, так дрожишь?
Неужто страшен я, противен?
Пускай лицом я некрасив,
Пускай не факел, не огниво,
Но говорить хочу с тобой.
Ты отчего так неприступна?
Такой на ласку быть скупой
Для юной девушки преступно».
«Натан, не мучай ты меня,
Ведь я любила офицера,
Но без него теперь одна,
Он стал мне горестной потерей.
Меня покинул он, а я –
По крови гордая цыганка.
Навек останусь холодна,
Не подарю мужчине ласку».
Пожал плечами и зевнул
Натан Ланфренов так открыто,
Что показалось: он заснул,
И стала девушка разбита.
Но не заснул отнюдь Натан,
Он знал, что скоро час наступит,
И он сожмёт руками стан,
Цыганка с нежностью уступит.
И так и было: он испил
Всю эту роскошь черноглазой,
Что не имела больше сил
Ему отказывать ни разу.
И все шептались: «Вот дела!
Мы все красотки добивались.
Лишь демонический Натан
Познать сумел такое счастье».
И вновь Кудесник написал
Об этом стих и был в смущенье,
Ведь он так трепетно желал
Найти Натану объясненье.
Как мог Ланфренов так влиять,
Что все в объятия бежали?
Что мог сей мрачный рыцарь дать?
В какие мог умчать он дали?
Он был циничен и так скуп,
Не говорил он комплименты,
Он даже был изящно груб,
Срывая с кос тугие ленты.
«Не человек он, знаю я,
Он сатана в людском обличье, –
Поэт восторженно писал,
Стихом питаясь, словно дичью. –
Натан загадочен, как сон,
Я разгадать хочу Натана,
И верю я: однажды он
Раскроет сам мне эту тайну.
Какой чудесный магнетизм!
Натан коварный губит, губит,
Он всеми девами любим,
Хоть никого совсем не любит».
3
Натан прошёл среди могил
И в мастерскую удалился.
Он вновь рукой своей творил
Земную память для могилы.
Он из гранита высекал
Лицо, фигуру человека,
Что мертвецом во гроб упал
И в нём уснул теперь навеки.
В глазах Натана – огонёк
Такого мрачного сиянья.
Наверно, он постичь не мог
Людское горе и страданье.
Он безучастно повторял,
Бесстрастно так и равнодушно:
«Вы тихо спите среди скал,
Неупокоенные души.
Вам ли найти теперь покой?
Вы жили все под флагом страсти,
И даже я своей рукой
Вам не верну былое счастье.
Вот ты, мой нынешний мертвец,
Я по глазам твоим читаю,
Что ты губитель был сердец,
Тебя я в этом понимаю.
Недавно был мертвец другой,
Его лицо мне рассказало,
Что он был карточной игрой
Заворожённым, вечно пьяным.
Да, кстати, пьянство – вот так грех!
Недавно я пьянчугу высек.
Его лицо – тугой орех,
Всё испещрённое в морщинах.
За много лет я всё постиг
И ничему не удивляюсь.
Не сомневаюсь ни на миг,
Что есть во всех людская слабость,
Что нет святых на сей земле
И упокоенных душ нету,
Что вечно ходят в чёрной мгле,
Прося покоя, как монеты.
Да, это правильно вполне –
К чему стремиться в жизни бренной?
Не стоит рваться ввысь к луне,
Ведь всё равно земной ты пленник.
Так надо петь нам и гулять,
Хотя во всём сплошная скука,
Но не ищи ты благодать –
Скучна и эта нам наука.
Коль между скукой выбирать,
То выбирай всё то, что мило.
Но хватит, хватит мне болтать,
Заждался памятник могильный».
Вот так Ланфренов говорил,
Всё высекая подбородок,
А после шёл среди могил,
Как дерзкий, властный самородок.
Очередную он привёл,
Ей показал свои творенья.
Она опёрлася о ствол
Дубовый, глядя в восхищенье.
Но задрожала, прыгнул страх
Ей в сердце – кладбище пугало.
«Не бойся, девочка, всё прах,
Нас всех коснётся это жало».
«Зачем ты так сказал, Натан?
Зачем меня пугаешь смертью?»
«Ты молода. Твой океан
С моей пускай сольётся твердью».
Её цинично он обнял,
Повёл тропинками обратно,
Невинность девушкину взял,
Хоть не был к ней ничуть привязан.
Она пылала и, дрожа,
Шептала: «Милый, милый, милый!»,
И содрогалася душа
От неизвестной прежде силы.
Он равнодушно ласки пил,
Цинично требуя всё больше,
Пока свет лунный средь могил
Не стал на небе синем тоньше.
Тогда сказал Натан: «Иди,
Иди домой, моя ты прелесть,
А я примусь вновь за труды,
Поверь, найдётся, что мне делать».
Не в силах слово говорить,
Она пошла за дверь со вздохом,
Хоть без Натана ей не жить,
Ведь без Ланфренова так плохо.
Она хотела умереть
И приготовила, что нужно,
Но всё же вспомнила: отец
И мать у ней, им очень трудно.
Им помощь дочки так нужна,
И отложила она вещи,
Хотя вздыхала, что одна,
Что не обнимет снова плечи
Её возлюбленный Натан,
Что так холоден, неприступен,
И всё ж решилася в туман
К нему идти. Дрожали губы,
Когда вновь шла к нему она.
Он встретил девушку с улыбкой,
Спросив, зачем она пришла
И это не было ль ошибкой.
Но не прогнал её домой,
А вновь напился бурной лаской,
Плюя, что нежным был левкой,
Невинным прежде, словно сказка.
4
Кудесник как-то постучал
К Натану в дверь, желая снова,
Чтоб объясненье кто-то дал
Сей демонической основе.
Кудесник выпить предложил
Натану – тот кивнул в согласье.
Поэт Натана напоил,
Ланфренов рухнул в одночасье.
Кудесник шарить стал везде,
Во всех покоях у Натана
И вдруг нашёл среди вещей
Вещицу ту, несла что тайну.
Была то толстая тетрадь
С воспоминаниями детства.
Кудесник стал её листать
Так жадно, будто бы наследством
Страницы те ему пришлись.
И он читал, дрожа всем телом,
И мысли словно обожглись,
Хоть не вполне он понял дело.
Воспоминания Натана
Когда был я ребёнком малым,
Мой отец уже не был в семье.
Я остался с одной только мамой,
Что сидела на ломкой скамье,
Вышивая какие-то шали,
Но недолго она так жила.
Ей хотелось мужского жала,
Чтоб сгореть, как сгорает зола.
На какого-то деда оставила
Она сына Натана – меня,
А сама по рукам отправилась.
Вся владела, наверно, страна
Этой женщиной страшной, распутною.
Я бы плюнул ей в рожу мочой!
Моя мать стала вдруг проституткою,
Позабыв совещаться со мной.
Мой отец нас покинул – и что же?
Не кончается этим жизнь.
Я бы плюнул рыготой ей в рожу,
И плевать, что я бабе той сын.
Она плюнула в сына сама же,
Сделав циником злобным, больным.
Я б измазал ей харю сажей
И пустил в рыло огненный дым.
Я когда-то был нежным и чутким,
Хоть красавцем я не был ни разу.
Но раз мать моя – проститутка,
То в себя я вберу всю проказу.
Ненавижу я женщин, их похоть,
Буду их унижать я вечно.
В мире женщина – грязная лошадь,
А мужчина – скупой наездник.
Ненавижу, я всех ненавижу,
Буду жить, словно адский посланник,
Буду с ними барахтаться в жиже,
Ведь недаром я всё-таки всадник.
...................................
Поэт захлопнул вдруг тетрадь,
В тот миг Натан вернулся в чувства,
И у Ланфренова был взгляд
Наполнен тихой странной грустью.
«Я не был пьяным, так и знай, –
Сказал поэту так Ланфренов, –
Тебя сумел я разыграть.
Не стой, как столб и рыцарь медный!
Уже давно всё знаю я,
Что ты мою загадку ищешь,
Везде ты рыщешь, трепеща,
Её считая лучшей пищей.
Тебе спокойно не дышать,
Пока Натана не постигнешь,
Вот потому свою тетрадь
Я дал тебе. Читай о жизни!
Читай и пей её до дна,
Ведь всё равно мне нету дела,
Ведь всё равно моя луна
Теперь не может быть уж белой».
«Натан! Всё можно изменить!
Зачем живёшь печальным прошлым?
Порви отважно эту нить,
Живи мечтой, стремленьем новым».
«Когда бы сам всё испытал,
Не говорил бы мне такое.
При мне она по мужикам
Плыла растравленной волною.
Я видел всё, хоть малым был.
Я видел всё – ты понимаешь?
Ну что в тетради ты забыл?
Что ты опять её листаешь?
Ты прочитал уже и так,
Так не глазей же на страницы,
Как идиот и как дурак
И как проклятая девица.
Тебя прошу лишь об одном,
Ты сохрани навеки тайну,
Не говори другим о том,
Что прочитал сейчас случайно».
Слюну Кудесник проглотил,
Дав обещание Натану,
И тот гулять среди могил
Пошёл опять в ночном тумане.
5
Была лишь девушка одна,
Что не смотрела на Натана,
А робко, нежно влюблена
Была в другого парня втайне.
Максим красив был, свеж, румян,
И Лиза вспыхивала вишней,
Когда, как ветер по полям,
Шаг лёгкий юноши был слышен.
Красоткой Лиза не прослыла,
Она терялась средь толпы.
Ах, как же юноша тот милый
Максимка ею был любим!
А сам Максим любил девицу
Другую, жгучей красоты,
По нраву сущую тигрицу,
И он дарил ей все цветы.
Любить себя лишь позволяла,
Холодной будучи опять,
Цветы надменно принимала,
Позволив в щёчку целовать.
Максим страдал, но всё же жаждал
Добиться катиной любви,
Но, как бывало с дамой каждой,
Волненье пламенной крови
Смогла почувствовать, лишь только
Когда увидела она
Натана, и, как стебель тонкий,
Дрожала в сумраке без сна.
Она мечтала о Натане,
Как все почти что до одной,
И вот подстреленною ланью
Она сама нашла его,
Любовь ему всю предложила -
Натан всё взял, ведь не был глуп,
И снова это «Милый, милый!» –
Прерывный шёпот страстных губ.
Максим не знал об этой краже,
Он незабудки вновь принёс,
Хотел обнять девицу даже,
Но Катя сморщила свой нос
И побежала вдруг к поэту,
Сказав: «Кудесник, помоги!
Люблю Натана, ты об этом
Мне напиши, мой друг, стихи.
Хочу красавцу всё поведать,
Ведь быть его я не могу -
Не одержал Максим победу,
Я с ним – лишь тени на снегу.
Ланфренов мне – как в небе солнце,
К нему стремлюсь я всей душой,
Она и пляшет, и смеётся,
Как мне с Натаном хорошо».
«А это что?» – Кудесник в шутку
Цветов подёргал лепестки.
«А... от Максима незабудки.
Ну что же? Жду твои стихи!»
И стал Кудесник вправо-влево
Ходить с руками за спиной,
А Катя, словно королева,
Вонзила взгляд свой голубой.
«Твои прекрасны незабудки,
Но разве могут греть цветы?
Я не твоя теперь голубка,
Ланфренов – вот мои мечты».
«Отлично! Браво! Ты кудесник!
Ты верный выбрал псевдоним!» –
И побежала Катя спешно
К тому, кто не был ей любим.
Она стихи ему сказала,
Максим же ей ответил: «Что ж,
Я знал, что ты его искала,
Что ты, как все, к нему уйдёшь».
Слеза скользнула по горячей
Щеке красавца и, упав,
Пятном застыла. «Что ты плачешь?
Ведь знал ты мой холодный нрав».
Да, знал я, Катя, но любовью
Своей хотел тебя зажечь,
Чтоб хоть одним горячим словом
Твоя ко мне пылала речь.
Но вижу я, как были глупы
Мои надежды и мечты.
Что ж, улетай, его голубка,
Ведь там, где он - твои цветы».
И убежал Максим поспешно,
А Катя, каплю погодя,
Плечами дёрнула небрежно,
Не стала парня догонять.
6
Узнал про это наш Кудесник,
Пришёл к Максиму говорить,
Ему ведь было интересно,
Он интерес хотел испить.
Хотел беседовать про детство,
Ведь смутно понял он теперь,
Что лишь оно для нас – наследство,
Оно лишь – в будущее дверь.
Пришёл Кудесник и печально
Он посочувствовал слегка,
Что Катя любит нежно, страстно
Натана, этого слепца,
Что и любить-то не умеет,
А лишь играет по ночам,
Другим даруя лишь потери,
Себе берёт находку сам.
Максиму было одиноко,
Он простодушно говорил
С поэтом тихо и глубоко,
Он не нашёл в молчанье сил.
Он говорил ему о детстве,
О том, как прежде счастлив был,
Как солнца свет средь тонкой ветви
Он взглядом вдумчивым ловил.
Он говорил, как мама с папой
Его любили в годы те,
И как щенок ему дал лапу,
Как он стремился к красоте.
Теперь же мамы с папой нету,
Но он хранит их прежний свет,
Он вспоминает зиму, лето,
Теперь ведь счастья больше нет.
Теперь найти хотел он в Кате
Всё то, к чему душа рвалась,
Но предпочла она от страсти
В руках Натана догорать.
Хотел поэт теперь поведать
О том, что сам сейчас узнал,
О том, какие были беды,
Что у Натана прочитал.
Но прикусил язык он только
И обещание сберёг,
Ведь померещилось, что больно
Вдруг пуля врезалась в висок.
Решил Кудесник, что способен
Натан убить кого-нибудь,
Кто обещанье не исполнит,
Ножом разрезав клятвы глубь.
Не рассказал о том Кудесник,
Ведь жить на свете так хотел,
Но сам себе признался честно,
Что он Ланфренова жалел.
7
А Катя всё вослед смотрела
Максиму тихо, чуть дыша.
Его красавица жалела,
Хоть не рвалась к нему душа.
Она к Ланфренову явилась
И рассказала всё ему.
«Мне жаль Максима. Ах, всей силой
Меня он любит почему?»
«Скажи ему, пускай сразится
В речном течении со мной.
Кто будет в схватке победитель –
Имеет право быть с тобой».
И вот уже реки теченье –
Она стремительна, быстра
И так похожа на кипенье
Иль пламя яркого костра.
Натан Ланфренов в воду прыгнул,
Максим же бросился вослед.
Ланфренов берега достигнул.
Максима скрылся силуэт
В кипенье волн. Он с ними схватку
Не одолел, идя ко дну.
Внезапно Лиза без оглядки
Отважно прыгнула к нему.
Она Максима так любила,
Не обижаясь ни за что.
Пускай ему не стала милой,
Пусть жив он Катею одной,
Но разве может чувство глохнуть,
Когда оно кричит, кричит?
Не станет сердце биться ровно,
Когда в груди оно горит.
«Держись, Максим! Держись, любимый!» –
И помогла ему она
Сквозь весь поток неотвратимый
Не стать рабом коварства дна.
На берег вытянула парня,
Поцеловав его уста,
И постепенно, очень плавно
Вернулась к жизни красота.
«Моя голубка! Ты спасенье
Мне подарила среди волн,
Когда я был во власти смертной
И был почти что побеждён.
Я видел смерть. Со мною рядом
Она плыла, смеялась так,
Что видел жизнь мою я разом –
Она цвела, как алый мак.
Но ты одна не побоялась
Меня извлечь из бездны волн.
Моя единственная радость,
В тебя навеки я влюблён!»
Сквозь слёзы Лиза улыбнулась:
«Коль благодарность это, друг,
То не ищи, как узник, пули –
Я не желаю твоих мук.
Мне благодарности не надо,
Хочу лишь, чтоб ты жил, Максим,
Ведь я, поверь мне, очень рада
Спасти того, кто мной любим».
Максим же сжал её ладони
И прошептал: «Не видишь ты?
Не благодарность то! Как томно
В воде качаются цветы!
Как небо краскою сияет,
Неся свой отблеск в ширь волны –
Всё это те лишь замечают,
Кто без оглядки влюблены.
Моя любовь – не благодарность,
А луч, что светит впереди».
И, изливая в плаче радость,
Припала Лиза вдруг к груди
И обнимала так Максима,
Как никого и никогда,
Поняв, что девушкой любимой
Ему вдруг стала навсегда.
8
К концу подходит наша повесть,
Но остаётся пара глав.
С дыханьем сбивчивым, неровным
Натан склонился среди трав.
Он спал, ведь был чуть-чуть усталым,
Во сне он маму повстречал
И к ней почувствовал он жалость,
Что наяву ничуть не знал.
К нему мать руки простирала,
Прося прощения за всё,
И сына тихо обнимала,
Целуя руки и лицо.
Натан смеялся, как младенец,
Он, как дитя, её любил,
И не ходил теперь он тенью,
Как прежде, около могил.
Он был теперь безумно нежным,
Он даже стал чуть-чуть красив,
Ушло всё прошлое, как пена,
Теперь иной в душе мотив.
Теперь Натан с душою светлой
Жизнь воспевает день за днём,
Теперь он чист, как только дети,
Но вдруг закончился сей сон.
Натан, как демон, снова страшный,
Он спал сейчас средь мокрых трав,
И вновь он думает печально,
Что нет того, кто в мире прав,
Что жизнь – бутылочная пробка –
Того не стоит, чтобы жить.
Зачем сдирать на свете глотку,
Как будто порох ворошить?
Теперь он снова, как и прежде,
Ему уютнее лишь так.
Не скинуть прежнюю одежду,
Что крепкой стала, как кулак.
Не хочет даже быть красивым
Натан Ланфренов. Сатаной
Его считают в этом мире,
И он останется собой.
Шаги услышал вдруг Ланфренов –
То тихо Катя подошла
И, как и раньше, страстно, нежно
Свои уста им обожгла.
9
Ланфренов рядом с Катериной
Всё наслаждался вновь и вновь
Лучами той победы мнимой,
Глотая катину любовь.
И с нею молча удалился
Вновь коротать все вечера,
Но только страстью он напился,
Ему наскучила игра.
Другая уж к нему бежала –
Другой Натан не отказал,
И сердце катино упало,
Разбившись будто среди скал.
«Натан, а я? Уже забыл ли,
Как я люблю тебя иль нет?»
«Всё это горечь едкой пыли», –
Таков последовал ответ.
«Да, в самом деле, ты как демон!
В твои объятья прибежав,
Я унеслась морскою пеной
Вдаль от того, кто вечно прав».
Сказав слова, вдруг побежала
К Максиму девушка теперь.
Она испытывала жалость,
Что перед ним закрыла дверь.
«Максим, со мною будь, мой милый,
Ведь незабудок синий цвет
Я полюбила всею силой,
Дороже их мне в мире нет».
«Прекрасны были незабудки,
Но разве могут греть цветы?
Нашёл другую я голубку,
Моя любимая – не ты».
Услышав эту речь, вскричала
Вдруг Катерина и, упав,
В обрыве гибель повстречала,
Забыв холодный гордый нрав.
Вот подошёл конец сей сказки,
А может, были, может, сна,
Возможно, лишь рисунка в красках,
Что носит в воздухе весна.
Закончим мы стихом шутливым,
Что наш Кудесник написал
И чуть крикливо, чуть игриво
Своей элите прочитал:
«Я окончательно вдруг понял:
Натан Ланфренов – сатана.
Сегодня утром в дымке сонной
Его я встретил возле пня,
Где горестно скончалась Катя,
А он искусством сотворил
Ей, как и всем ушедшим, память –
Ланфренов мил, ужасно мил».