В арабских кварталах псы заходятся лаем,
Когда на военное кладбище Хар-а-Цофим
Сжимая в ладони камушки, входит Каин,
И темнота – словно хвост медвежий за ним,
Коротка и космата, обрублена по самое некуда.
Муэдзины в записи к намазу зовут.
Грубые руки тянутся к Богу.- куда им до Мекки-то…
Тянутся, пока их годами не перетрут.
Каин проходит, воняя немытой шкурой
И аккуратно сгибаясь до хруста в коленях,
Выкладывает камушки рядом с каждой гранитной дурой,
Отмечая галочкой поминовенье.
Перед могилою рядового Поттера,
Очень распространенная, кстати, фамилия,
Он поднимает колпак рукой, пропахшей болотами,
Левой рукой – и снова кладет, в изобилии
Раскидывая печаль, не ту, что от знания,
А ту, что прикована к первородным инстинктам,
Связанных с неотвратимостью угасания ,
Знакомой всем, кто брел с умолкшего рынка
В холодную квартиру. И каждый вечер
Казалось, будто на этот раз - навсегда,
Будто за дверью подъездной взлетит на плечи
Темнота косматая… Страшно, да?
Будто тебя придавят пальцем, что спичку,
А дальше – запах серы и чернота.
И наутро будут шлепаться в личку
Сообщения, как на гроб цветы. Страшно, да?
А Каину не страшно. Он даже не сторож.
Он лепит камушки, как на погоны звезды.
Он мастер не думать. Бродит, сбивает с инжира оборыш,
Разрывает негибкие виноградные лозы..
На полузаросшем кладбище самое место сеирам,
Прозрачным лилитам и нежному злому началу
Все шепчет и голосит. И вдруг, как при сотворении мира
Безмолвие черною глыбою с неба упало,
Сантиметрах в шести от Каина. Тот не дрогнул,
Просто поворотил направо – и снова, раз – два,
Правой –левой раскидывать камушки на дорогах,
Ведущих в загранный мир, где все трын-трава.
А безмолвие полежало недолго,
Понежилось под слабеньким ветерком –
И рассыпалось на красивости и кривотолки,
И на чушь, и на бред, и на все, что еще мы несем.
И осколки молчания псы раздробили лаем,
Когда с военного кладбища Хар-а -Цофим,
По узкой тропинке шел без камушков Каин,
Насвистывая фальшиво британский гимн.