Ах, Дора-Дора...Бабка приходила
К тебе стирать и вычистить ножи.
Что за кривая, дьявольская сила
Меня за ней тащила, подскажи?
Ах, Дора-Дора...Зяма Моисеич...
Три шкафа книг, корица в порошке.
Я скоро научилась: "Шпрехен дейич" -
И Зяма гладил по льняной башке.
Ах, Зяма-Зяма..."Детка, алеф, гимель.
Вот это - бейз...ну, хватит на сейчас.
Я там тебе на кухне грушу вымыл,
Ты с семечкой не ешь, как в прошлый раз."
Стекло чекушки пело на иврите,
На идише шуршал в углу мизгирь.
"Вы, Дора Афанасьевна, скажите,
Чтоб муж-то Верке не дурил мозги:
Вам яблоки, а нам-то хватит брюквы...
Халат стирать? Запачкалась тесьма..."
Но как похоже вспыхивали буквы
Еврейского и русского письма,
Когда сливались в строки и абзацы
О бухенвальдском пепле и золе,
И о пожарах, что ночами снятся
Бревенчатой березовой земле.
Ах, Дора-Дора, что ты в книге видишь?
Ах, Зяма-Зяма, в чем ты видишь свет?
...а Васька-вор орал почти на идиш
Про хипес и вонючий марафет.
Такие на Калухе жили воры,
Что не приснятся в самом страшном сне...
Ах, Зяма-Зяма, схоронил ты Дору:
В Россию закопали по весне.
Мне было восемнадцать. Нынче сорок.
Нерусской не бывала я ни дня,
Но помню: алеф, гимель - будто морок,
И буквам догорать - внутри меня.
Я помню все: умерших и убитых,
Мозоли на руках и снег виска,
И все глядит из крашеных калиток
Глазастая еврейская тоска...