Где-то в Турции, в санатории,
Возле озерка расположенном,
Вся в настурциях территория,
Красота вокруг невозможная.
Тёк рекой народ за здоровием,
В санаторий тот, процветающий,
С гайморитами, малокровием
И депрессией, угрожающей.
Всех лечили там препаратами,
Дефицитными, заграничными,
И новейшими аппаратами,
Пусть китайскими, но фабричными.
Только грянул гром, и пришла беда,
Закричал народ, взвыв кликушами,
Что отравлена там, в ручьях, вода
Ротовирусом и похуже чем.
Что харчевня там – захудалая,
И питание отвратительно,
Что для Турции – грусть немалая,
А для города – оскорбительно.
Даже в час сиесты, сжавшись в тень под балдахин,
Возмущались кафелем в уборной
И шептали: «лучше б ели ложками стрихнин,
Чем тот суп, чесночно-помидорный».
Мимо брел поэт, голосил взахлеб,
За свободу ныл, слова ратного,
Свежий воздух он все руками греб,
Злые речи плел, неприятные.
В миг его схватили, затрясли за воротник,
Выбивая правду в виде версий,
Будто он под видом сумасшедшего проник
В санаторий с умыслом диверсий.
Признавайся, падла, как ты стачки созывал,
Как на революциях бил морды,
Как ты на Болотной пьяный влез на пьедестал
И орал речевки под аккорды.
Признавайся, курва, как ты с Ксенией Чобчак
Прочил нам Шавального на царство,
А не то признаешься, что ты теперь - вожак,
Бог и царь в Исламском Государстве.
Кто кричал - распять, кто кричал – казнить,
Ни один не спел в оправдание,
Так сошла на нет удалая прыть,
И пришло в тот край покаяние.
Тише тихого стало в Турции,
Значит славно все в санатории,
Все исправили, лишь настурции
Отцвели по всей территории.
Ой, ты, Турция, мать родимая,
Ой, вы, пальмушки, белоствольные,
Ой, ты, боль моя, неделимая,
Где ж стихов моих воля вольная?
Чобчак и Шавальный - знаменитые турецкие фамилии.