Не различаю больше яви ото сна,
Не различаю уже много сотен лет.
А в коридоре разрывается струна,
А в коридоре сам собою гаснет свет.
Перед глазами — чёрно-белая стена,
Луч убивает молча призрачную пыль.
В бороздки кафеля протёк бокал вина,
В бороздках кафеля давно пророс ковыль.
Звенит в ушах слепая тишина,
И снова вдребезги летит бокал вина,
И вены разрывается струна
Осколком мутным в пламенной борьбе.
Окурок тлеет в рыбьей голове.
Я билась в металлическую дверь,
Я выла сквозь клыки, как дикий зверь,
Но мне остаться в комнате пустой
Уж было предначертано судьбой.
Горгульи страшен безобразный лик,
Но чист и светел тот, кто не двулик:
Сожгите шкуру праведным огнём
И разглядите ангела в дурном обличье том.
И зверю позволяли выбирать,
Затворником и в муках умирать
Или в секунду превратиться в пустоту,
Рассыпавшись на солнечном свету.
А в комнате со светлым потолком
Зверь обречённо наблюдал за пауком.
А в комнате со светлым потолком,
Зверь, лёжа навзничь, расписал себя стеклом.
И снова в забытье он хохотал,
А после вдруг безудержно рыдал,
Но только потому ещё дышал,
Что кто-то за спиной ему шептал:
"Умрёшь — пойдёшь опять кругом,
Темницей обернётся отчий дом,
Убей за новый воздуха глоток,
Борись, как в камне пробивается росток."
И я боролась. Рассекла броню,
Хоть под руку давно держала смерть свою.
А за другую руку взялся ангел мой,
Невидимой укутав пеленой.
Боль разнеслась удушливой волной.
Под моей кожей закипела сталь:
Гниль разрывал сияющий хрусталь.
Рассыпалась, как грязь, лишь плоть урода.
Спасибо, Ангел мой, за крылья
И свободу.