I.
Москва. Первые месяцы Великой Отечественной войны.
Со временем Вержбицкий стал всерьез считать свой дневник документом большой исторической важности.
Имеем ли мы право судить его автора? Нет. Но мы и не судим. Мы анализируем. Вержбицкий, безусловно, далек от наших представлений о хорошем человеке. Но он писал очень подробно, много подробнее других. В его дневнике много конкретных фактов.
При чтении этого дневника не покидает чувство, что от этих маленьких серых страничек веет сильным холодом. Автор не сопереживает, не сочувствует: он осуждает, рассуждает, описывает, как описывает ученый биолог; выносит диагноз, как врач; рассуждает, как политик. Судя по некоторым фактам его биографии, которые попали на страницы дневника, по записям его второй жены, это был очень эгоистичный человек, очень высокого мнения о себе и своих способностях, человек, который выше всего ставил свое здоровье, свой раз и навсегда заведенный распорядок жизни. Неизвестно, умел ли он вообще сострадать. 27 октября 1941 года он с удивлением записал в дневнике: «Впервые по-настоящему ощутил, что я не наблюдаю, а участвую». Вот такие записки «наблюдателя» стали той канвой, на основании которой строился наш рассказ о жизни военной Москвы.
Несколько строк из биографии:
В декабре 1918 года по личному распоряжению Ленина Вержбицкий был отправлен на Волгу, в район кулацких восстаний и помогал укреплению парторганизаций». В 1919 году работал в созданном по распоряжению вождя агитационном поезде ВЦИК во главе с Калининым. Ленин на всю жизнь остался для него великим авторитетом. Кроме всего прочего, было очень лестно, что сам Ильич звонил Вержбицкому по прямому проводу, а в 1919 году лично принял его.
В 1921 году он вернулся в Москву, участвовал в организации кооперативного издательства «Московский рабочий», сотрудничал в «Крокодиле». Работал до 1937 года в информотделе «Известий». Что случилось после 1937 года, мы не выясняли. Сам В. этого в автобиографии не пишет. Зато упоминает, что в 1941 году пошел добровольцем на фронт, но уже осенью из-за двусторонней грыжи (по другим - из-за сильной близорукости) был отправлен в тыл. Пропал первый дневник, который он вел с начала войны. В войну он потерял сына (расстрелян как изменник родины), жену (сошла с ума от горя), женился второй раз на Эдде Семеновне Медведовской.
Вообще начало его карьеры было столь блистательно, что можно подозревать какой-то крах, потому что в годы войны этот нестарый мужчина, в расцвете творческих сил, был никому не нужен, он не печатался в газетах, рисовал коврики, работал плотником в домоуправлении. Только в 1944 году стал получать продуктовую карточку как писатель, хотя состоял в горкоме писательской организации.
2.
Записи Вержбицкого начинаются с трагического дня 16 октября: автор еще не знал всего, что случится в этот день, но уже ощутил, что ситуация критическая. Поэтому он не только как историк, но и как писатель подробно фиксирует все, что так или иначе характеризует события и обстановку того дня, даже казалось бы самые обыденные вещи: грязную, в репьях лошадь у телефонной будки, трогательное прощание на остановке красноармейца с женой, засыпанную сеном и навозом неубранную Преображенскую улицу. Защитники столицы в тот день выглядели угнетенно: по улицам шагали «разношерстные красноармейцы с темными лицами, с глазами, в которых усталость и недоумение. Кажется, им неизвестна цель, к которой они направляются. У магазинов — огромные очереди, в магазинах сперто и сплошной бабий крик». Выдавали по всем талонам за весь месяц, красноармейцам по одной буханке вне очереди: это была цена близкой смерти. Видимо, торопились успеть: что будет дальше, никто в тот день в Москве не знал. Метро не работало с утра. Трамваи еле двигались. От Калужской заставы до Преображенки ехали по 3–4 часа. Беспрерывно громыхали зенитки. Тревоги никто не объявлял, и никто не обращал внимания на взрывы: все были заняты хлебом насущным. По улицам тянулись грузовики с эвакуируемыми: тюки, чемоданы, закутанные в платки люди. Они не знали, что многие из них лишаются родного московского крова навсегда: им не позволят вернуться в столицу. Страх гнал людей на вокзалы. Билетов не было. Была смертоубийственная кучамала, давка. . .
3.
По-разному и с разной степенью достоверности и осведомленности вспоминают об этом дне люди, но все повторяют заученное слово «паника». Безусловно, нам спустя столько времени трудно оценивать эти события. Но все же не совсем понятно, что же собственно происходило в тот день в Москве (не беря в расчет события на фронте). Людям объявили, что предприятия прекращают работать, что выдают деньги. Естественно стремление жителей закупить как можно больше продуктов в преддверии надвигающейся оккупации. Естественно и желание уехать, убежать, а что они должны были делать — сидеть и тихо ждать, наблюдать, что произойдет дальше? Люди спешно старались завершить то, что было в их силах до того, как наступит это неизвестное «завтра». Если же говорить о провокации, то с чьей стороны? И неужели даже по сводкам не было ясно, что положение вокруг Москвы критическое, и никто не может ручаться за то, чем обернется завтра? Не говоря о том, что этот день вообще еще очень загадочен и многие его события необъяснимы, в том числе и остановка немцев у границы города. Ответы на эти вопросы все равно найдутся рано или поздно — обратимся просто к здравому смыслу тех, кто жил тогда в Москве. Только чудо могло тогда спасти город. Почему-то все, кто остался в городе, стали искренне делать вид, что не понимают, что это было помутнение сознания и что это все вдруг бросились бежать, ведь вроде ничего особенного не произошло.
Дневник Н. К. Вержбицкого:
19 октября
Да, 16 октября 1941 года войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в истории Москвы.
Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили номенклатуры, груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла.
После 16.10. первый раз видел номер "Правды". Крупный заголовок: "Пролетарии куют победу на фронте".
Да, "пролетевшие" куют, а верхи их предают.
В сберкассе на Ильинке. Полумрак. На полу валяются тюки с карточками вкладчиков (как сегодня). Приготовлены для сожжения. Публики нет. Заведующая сбежала, прихватив сбережения граждан. Скорее всего на грузовике увозила деньги.
Зашел напротив, в Наркомфин СССР. "Работает кто-нибудь?"
Отвечает военный: «Нибудь не работает, Ебудь работает, канай давай отселе».
В ГУМе купил три кило свеклы! О, радость!
В очереди:
- Почему нет хлеба?
- Ещё не привезли.
- Почему не везут?
- Нет транспорта.
- А где транспорт?
- Большевики на нем Смольный берут!
В мясомагазине на Преображенской завы и продавцы тащили домой окорока. А от свеклы моча красная.
Липка рассказывает:
- Сестренка 16-го целый подол конфет притащила и два графина молока. Она на фабрике Моссельпрома работает. Директор сказал: тащите все! Ничего, зато от свеклы стул нормализуется.
продолжение обязательно будет.