Сборник капитаны сухопутной эскадры

 
БЕСЕДКА ГОНЧАРОВА.

Сегодня был я на развалинах беседки,
Где наше прошлое таилось до сих пор.
Её построили с большой любовью предки.
Наследники пустили под топор.
Несметное количество историй
Произошло на волжском берегу…
Сперва поместье, позже – санаторий,
А, что потом, припомнить не могу.
Прабабушка встречалась здесь с Карметом,
Прадедушка романы сочинял.
Бывали композиторы, поэты,
И даже Пушкин общество пленял.
Её колонны слышали беседы,
Которые старейшины вели.
В ней днём резвились дети-непоседы,
А в сумерки влюблённых стерегли.
Здесь детки собирались по субботам,
Слышны их песни были за версту.
Каким же надо быть непатриотом,
чтоб загубить такую красоту
Неброскую. Но разве в этом дело?
Рыдает сердце бедное моё.
Я нес в беседку всё, что наболело,
А вышел на развалины её.
Внизу, как встарь, шептались волны Волги,
Прохладный воздух душу ободрял.
Яр из крутого стал теперь пологим,
Но прелести былой не растерял.
 
ИЗ ДЕТСТВА.

Сойти на миг бы с жизненной стези,
И, побывать в далёком, милом детстве,
Где мы гоняли мячик по грязи,
Доставшийся от братьев по наследству.
Средь ,до конца неубранных, полей
Пекли картошку, сахарную свёклу,
Пасли худых бракованных коней
И на луну смотрели через стёкла.
Зимой ходили в школу натощак,
В сугробах утопая по колено,
И каждый в ранце или просто так,
Под мышкой нёс сосновое полено.
Один учебник был на целый класс.
Конечно, довоенного изданья.
и очередь поэтому у нас стояла,
Чтобы выполнить заданье.
Писали на газетах, между строк,
Жевали жмых – приятная забава, –
И ждали, когда кончится урок,
Чтоб похлебать бульона на халяву.
Чай заменял морковный кипяток.
Однако и ему мы были рады.
А после школы чистили каток.
И дотемна катались до упаду.
Металлолом искали по дворам:
Меня считали первым активистом!
И были счастливы, когда мы под «ура»
Вручали танк молоденьким танкистам.
Давно уже закончилась война,
Другим оружьем страны оснащают.
Но в праздники, за рюмкою вина,
Нас мысли снова в детство возвращают.


 
ИЗ ПРОШЛОГО.

Я в детстве бегал на базар,
Чтобы помочь соседской бабке
За мятый рублик и сухарь
Домой снести её манатки.

Манаток было – ерунда,
Но после долгого стояния
Перенести на расстояние
Ей это стоило труда.

Конечно, мне казалось просто,
Я был моложе в девять раз,
А ей почти под девяносто –
Нет ни по метрикам, на глаз.

И если строго (между нами)
Была из бывших – из князей.
И торговала семенами
Вплоть до своих последних дней.

Ведь пенсии ей не полагалось:
Крутись, как белка в колесе.
И много бывших, но не все,
Тогда на рынке прописалось.

Я помню граб, ума лишённый,
Молочниц тыкая в бока,
Просил бетонщик закопченный
От каждой ложку молока.

Потом усаживался рядом
С таким же древним стариком.
И пот с него катился градом,
И капало с носа молоко.

Ходили слухи на базаре,
На слухи падок наш народ –
Сестра его сожгла в амбаре,
Чтоб не позорил знатный род.

Скорее так оно и было,
Он после этого пропал.
А бабка мне ещё платила,
И я мешок её таскал.

Вплоть до кончины в сорок пятом,
А может раньше, по весне,
Я был сравнительно богатым,
Мне всё казалось в полусне.

Я в полусне сажал картошку
И в полусне её копал.
И просыпался понемножку,
Когда приятель в школу звал.

Учеником я слыл прилежным:
Уроки схватывал легко.
Но, боже мой, как далеко
Я от теперешнего прежний.

Запорошил былое снег,
А годы всё перепахали.
Мне суждено узнать едва ли,
То, что казалось в полусне.
 
КАРАМЗИНСКИЙ СКВЕРИК.

На Волжском обрыве, почти на краю,
Есть скверик, заросший сиренью.
Весной там ночами поют соловьи
И Волга внимает их пенью.

Там Клио однажды взошла на гранит
И, молча, застыла навеки,
Чело её верную память хранит
О русском большом человеке.

Историк, поэт, императорский чин,
Живее любого живого,
При свете лампад и крестьянских лучин
Сказал своё веское слово.

То слово живёт, и прохладная тень
Его от народа не скроет.
В июне цветёт голубая сирень
Над Волгой, могучей рекою.
 
КУДЕЛЬ.

Легка как пух, мягка как мурава,
Кудель сквозь пальцы женские струится,
Трещат в печи сосновые дрова
И отблески играют на божнице.
Накручивает нить веретено.
Чугун на угли жаркие поставлен.
Как это было, кажется давно,
А в сущности – совсем-совсем недавно.
Я чётко помню эти вечера,
когда мороз, как глаз Иерихона,
Нас загонял под кров родного дома
С холодного и снежного двора.
Я у печи садился прямо на пол
И на огонь задумчиво глядел,
Как он дрова когтистой лапой лапал
И, видимо, от этого балдел.
Он то подпрыгивал, то в стороны метался,
То стлался по поленьям, как удав,
И явно над дровами издевался,
Как враг, три шкуры с пленников содрав.
В конце концов поленья обгорели,
Запах приятным паром чугунок.
А женщины работали и пели,
Покуда из бесформенной кудели
Не выкатился форменный клубок.
 
МОЙ ГОРОДОК.

Есть на Земле такие города,
В которых море музыки и света,
Но я не променяю никогда
Мой городок на краешке планеты.

Там мать моя качала колыбель,
Желая мне добра, но не короны.
Пусть уплыву за тридевять земель,
Но всё равно вернусь к родному дому.

И лето там короче, чем зима.
И выше крыши вьюги заметают,
Но там, где корни, там и семена
Надёжней и вернее прорастают.

Зато там люди крепкие живут,
Помогут в горе и в беде помогут.
В твой дом поздравить в праздники придут,
И в час, когда отдашь ты душу Богу.

Там нет чужих –  ни добрых нет, ни злых.
Там люди как-то запросто роднятся,
Там помнят всех – и мертвых, и живых.
И даже сны  там солнечные снятся.
 
НОЧЬ НА ВОЛГЕ.

Горит костер под косогором.
Волна лениво в берег бьёт.
Крадётся медленно по створам
Против теченья пароход.

Огни погашены в каютах,
Но не совсем и не везде,
И плицы шлёпают, как  будто
Дают пощёчины воде.

А сверху вниз пронёсся катер.
Ему течение под стать.
Он игнорирует фарватер.
Его посадка – сорок пять.

Ночь коротка. Уже светает.
Наш пароход ушёл верха,
В котле походном поспевает,
Бурлит рыбацкая уха.

И сразу стало всё понятно,
С глаз будто сняли пелену,
И жить, и чувствовать приятно
Себя у вечности в плену.
 
РОДИНА.

Я далеко не молод, но не стар,
Чтобы страдать одышкой и склерозом.
Я помню все родимые места,
Достойные поэзии и прозы.
Симбирская глухая старина,
Кипящие под грушей самовары.
Шумливые воскресные базары,
Такой мне в детстве виделась страна.

Когда зачах цветущий куст сирени
И в первый раз я в первый класс пошёл,
Гордился тем, что здесь учился  Ленин,
И наша школа лучшая из школ.

Но, получив затрещину в спортзале,
Мой оптимизм значительно поник,
При этом недвусмысленно сказали,
Чтоб за зубами я держал язык.

Был слишком любознательный наверно,
Я, от наук и знаний осмелев,
Страна то оказалась безразмерной
В чём убедился, рано повзрослев.

А мы взрослели прямо на глазах,
Война с фашизмом помогала в этом.
Такой, досель невиданный размах,
Никто не ожидал в стране советов.

Перечислять не стану, кто и как,
Мы это горе всё же пережили.
Навек остались в память чердак
И бомбочки, которые тушили.

А дальше было всё, как у людей – 
Экзамен в школе, служба и работа,
А в перерывах, часть свободных дней –
Таёжная рыбалка и охота.

И, не смотря, что я в душе булгар:
Сибирь к себе мой разум приковала.
И я теперь листаю календарь
В пространстве от Урала до Байкала.

Курильская гряда и Сахалин
Мне тоже не по россказням знакомы,
И, слава Богу, что я гражданин
И сын великой Родины законной.
 
ГНИЛОЕ ЛЕТО.

Лило в то лето через день,
Как будто Каин прослезился,
Что даже яблоневый пень
Пустил росток и воскресился.
Крапива выросла по грудь
У почерневшего забора.
Пришлось в то лето мне хлебнуть
Из неизбывной чаши горя.
Я для того был слишком мал,
Когда детей ремнём карают;
Зато воочию видал,
Как люди в муках умирают.
Ходила оспа по Земле,
Косила села и посёлки.
И надрывались, ошалев,
В хлеву корова и две тёлки.
В жестоких корчах гибла мать,
На печке бредила сестрица,
Обезображенные лица
Труда мне стоило узнать.
И плакал дождь, и плакал мир,
И я почти не спал ночами:
Отец мой – красный командир,
На юге бился с басмачами.
Я стал хозяином двора…
Похоронили мать с сестрёнкой,
И я решил –  пришла пора
Освободить телят с бурёнкой.
Но хлев был заперт на замок,
А ключ потерян иль упрятан:
И я ничем помочь не мог,
Орущим с голода телятам.
Я на себе рубаху рвал,
Стучал булыжником по жести,
Приезжий врач кувалду взял
И сбил замок с пробоем вместе.
Скотину выгнал в поле я,
Пускай пасутся без пригляда:
Погибла вся моя семья,
А одному мне много ль надо.
Не знаю –  может быть, Господь,
А может рок сберёг от сглаза,
Но не обрушилась на плоть
И обошла меня зараза,
Оставив полусиротой,
Мальчишку, мигом сделав взрослым.
Вопрос довольно непростой –
Как дальше жить, питаться чем?
Кому судьбу свою доверить,
Когда ещё от басмачей
Освободят советский берег?
Отец писал – коварный враг
Умело прячется в барханах.
Да, в жизни всё совсем не так,
Как напечатано в романах.
Стихи прочёл я до конца,
Теперь читателю поведал,
В них биография отца,
Характеристика на деда.
Был у обоих труден путь,
И мой был розами не уткан,
Но не один из нас свернуть
Не помышлял ни на минутку.
Отец мой вырос, дед – погиб
В песках безбрежных Туркестана,
Его сразил крутой талиб,
Ушедший вглубь Афганистана.
Ещё аукнутся года,
Стрелять нам в спину станут внуки.
Но это, впрочем, ерунда
В сравнении с воем старой суки.
Она подкралась в летний зной,
Оскалив пасть – клыки стальные.
Отец ушёл на смертный бой,
За ним ушли и остальные.
Теперь не оспа смерть несла,
А бомбы, пули и снаряды.
И в сердце ненависть росла,
А мужиков сменили бабы.
Пахали, сеяли, мешки
На спинах сгорбленных таскали,
Курили, словно мужики
И самогон за них лакали.
А мы колхозный скот пасли,
В степи железки собирали
И с голодухи не росли,
Но возраст всё же прибавляли.
Успеть спешили на войну,
Отцам и братьям на подмогу,
И зло смотрели на дорогу,
Где шли, понурые, не в ногу
Фашисты, чувствуя вину.
Так проходили год, второй.
Шли похоронки на убитых.
Мы называли хлеб –  хандрой,
А масло – кукиш неумытый.
Фронт обошёлся без меня.
Мы уничтожили собаку,
Но поределая родня
Век будет помнить эту драку.
Отец сражался, как герой,
При двухметровом с гаком росте,
И где-то в поле под Москвой
Сложил и голову, и кости.
Сиротской долей, как и он,
Я был судьбою одарён,
Но я её не проклинал:
Мы счёт вели на миллионы.
В коммунистических колоннах
Я честно в старость прошагал.
Ничто не вечно под луной:
В России власть переменилась –
Буржуазия появилась,
Воспрял двуглавый над страной,
Воскрес трехцветный флаг и вера,
Исчезли звёзды на броне,
Певцы горланят под фанеру.
Но жалко прежних песен мне:
Тяжёлый рок не признаю,
Мне по душе кадриль да вальсы.
Я не сменю на прелесть вальсы,
Берёзку русскую свою.
Но кое-кто уже меняет,
В Майами некто дом купил,
Но я его не обвиняю,
Что толку, если б обвинил.
Теперь в чести не честь и совесть,
Теперь валюта правит бал,
Чтоб напечатать эту повесть
Я все наличные отдал.
А вот зачем отдал, не знаю.
Попала муха в переплёт,
Стихов теперь не почитают,
Их вряд ли кто-нибудь прочтёт.
Забыли Тютчева и Фета,
Забыт Куинджи, Пластов, Ге,
Опять пришло гнилое лето.
И снова солнце в мутной мгле,
Но мне оно уже не в радость:
В своем природном естестве
Какая старость всё же гадость.
Но гадость в мудром торжестве!

 
ГРУДЬ ОТСТАВНОГО ГЕНЕРАЛА.

Грудь отставного генерала
Дуэльной шпагой не проткнуть:
Она наградами блистала
И мемуарилась чуть-чуть.

Он в ордена, значки, медали,
Как в латы прочные одет.
А вот участником баталий,
Каких он был – большой секрет.

Большой секрет всегда в почёте.
А если есть чего скрывать,
Того и к стенке не припрёте
И от стены не оторвать.

Хранить его он будет вечно,
Как бриллиантовый кристалл:
Поскольку в жизни бесконечно
И подхалимствовал, и врал.

Пусть говорят – не в деньгах счастье
И не в наградах. Но страна
Тем, кто достиг реальной власти
На разграбление отдана.
 
ДЕМБЕЛЬ.

Товарищи, родители, невеста,
Встречайте воина – он срок свой отслужил
Простым солдатом в гарнизоне Бреста,
Где дед когда-то голову сложил.
Нет, не простым, а ротным запевалой.
Он тон солдатской песни задавал,
В походах от привала до привала.
А на привалах деда вспоминал.
Он знал о нём, по правде, очень мало:
Дед молодым ефрейтором погиб,
Осталось от него лишь перстенёк с опалом,
Да купленные к свадьбе сапоги.
Внук мерил их –  чуть-чуть великоваты,
Но бабка не давала пофорсить:
Когда призвали юношу в солдаты,
Он стал свои, такие же, носить.
И вот теперь, в начищенных до блеска,
Вернулся дембель –  жив и невредим.
И колыхнулась в окнах занавеска
И распахнулись двери перед ним.
Товарищи, родители, невеста,
Встречайте воина –  он долг стране отдал.
 И в шкуре деда, в цитадели Бреста,
Пусть только год, но всё же побывал.
 
ДЕТИ ВОЙНЫ.

С врагом мы в рукопашной не сходились,
Поскольку были малыми детьми.
Зато мы холод, голод  пережили
И выросли нормальными людьми.

Мы вражьи эшелоны не взрывали
И не вели с карателями бой,
Зато в конвертах мамы отсылали
 Рисунки с обведённой пятернёй.

Чтобы отцы на миг не забывали,
Какую цель преследует фашизм.
Или действительно – уж, если погибали,
То непременно подвиг совершив.

Мы наравне со взрослыми страдали,
Встречали изувеченных калек.
Зато душой и сердцем понимали,
И верили –  что это не навек.

Мы городов и крепостей не брали,
Не падали, сражённые свинцом.
Зато, как оголтелые, орали:
- Ура! – успехам братьев и отцов.

Не подфартило с детством малолеткам,
Но в том скорее счастье, чем вина.
Зато мы выполняли пятилетки
 За тот же срок, какой прошла война.
 
ЛЕГКО ДУШЕ.

Легко душе, когда по наковальне,
Лучами солнце жаркое стучит,
Когда из стран  неведомых и дальних
На север возвращаются грачи.

Когда река грохочет ледоходом,
Торосы друг на друга громоздя.
От спячки просыпается природа
Под звучную мелодию дождя.

Всё обновлёно –  сказочно живое,
Включая в тёплом гнёздышке ремонт.
И кажется, что племя молодое
Не рвётся добровольцами на фронт.

Звучат мазурки, танго и фокстроты
На танцплощадке, в парке городском.
И пацаны четвёртой сводной ротой
Ещё костьми не лягут под Москвой.

Дед, уцелев, дочапал до Берлина
По грудам пепла, сажи и золы
И, не жалея банки гуталина,
Намазал на развалинах – «Козлы»!
 
ПАРТИЗАНСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ.

Шли лесами два скелета.
Не пригрезилось ли мне?
По бокам два пистолета,
Две винтовки на ремне.

Сразу видно – полицаи:
Ищут – свищут партизан.
Табаком от них воняет
И сырками пармезан.

За версту несёт сивухой:
Пьют, наверно, неспроста.
Ни земли у них, ни пуха,
Ни надгробий, ни креста.

Вот и шастают поныне
Два фашистских холуя
Возле Брянска и Хатыни,
Где скорбит душа моя.

Не пугайся, мальчик милый,
Ситуации такой,
Партизанские могилы
Сохраняют твой покой.

 
ПОРТРЕТ.

Не нюхал внук ни пороха, ни крови,
Но по рассказам слышал о войне.
Вот почему так искренно, с любовью
Он деда написал на полотне.

На старой гимнастёрке две медали
Блестят, как пара медных пятаков.
Глаза его печальные запали –
Видать немало дедушке годков.

На заднем плане –  новое селенье,
Сожжённому фашистами взамен.
Но главное – ручища на коленях,
В буграх разбухших синеватых вен.

Довольно эти руки потрудились,
Знакомы им топор и автомат.
Жаль, что награды где-то заблудились,
Дед большего достоин, чем наград.

Художник понял истину природы
И в меру своих творчества и сил,
Не деда написал он, а породу –
Простых людей, живущих на Руси.

 
***

Последний вздох – последний всполох лета.
По миру бродит осень, как босяк.
И не беда, что песня не допета,
В душе и сердце порох не иссяк.

Покроет землю чистым и пушистым
Глубоким снегом – нам ли горевать?
Мы не устанем с нашим гармонистом
Раз за разом повторять.

Дышите глубже, не теряйте духа.
Вам песня многое поможет пережить.
Пока Земля ещё не стала пухом,
Давайте каждым мигом дорожить.

Однако всякий возраст –  не помеха
Любовь и счастье вовремя найти.
Мы жизнь свою прошли за вехой веха
Расставив их, где нужно по пути.

И пусть сбылось не всё, о чём мечтали,
Пускай до цели кто-то не дошёл:
Мы, как цветы осенние, увяли,
Но остаёмся молоды душой.

Дышите глубже, не теряйте духа –
 Вам песня многое поможет пережить,
Пока Земля ещё не стала пухом,
Давайте каждым мигом дорожить.

 
ПОХОРОНЫ ВЕТЕРАНА.

Его вчера на кладбище зарыли
Без горьких слёз, без залпов и речей.
Могильщики пол-литра раздавили,
А стеклотару бросили в ручей.
Ручей унёс бутылку по течению,
Как всё, что плыть умело, уносил,
Ни жалости, ни тени огорчения
Не вызвав у копальщиков могил.
Их горе разучило удивляться:
Мозги насквозь пропитаны спиртным.
Им никакие сны уже не сняться –
Они равны и к мёртвым, и к живым.
Вот невидаль – кого-то закопали.
И завтра закопаем.  Ну и что ж?
Нам интереса нету до регалий:
Покойник на покойника похож.
А, между тем, старик-то был особый,
Без ран прошёл с пехотой две войны.
А то, что не было родной души у гроба,
Так в том нисколько нет его вины.
Он деревенской, старой был закваски,
Он по-сибирски кряжист был и груб,
Смотрел на жизнь открыто, без опаски,
Как пахарь, как солдат, как лесоруб.
Ушёл от нас он тихо, незаметно,
Жену, детей и внуков пережив.
На рубеже шальной весны и лета,
Вся жизнь его – сплошные рубежи.

 
СЛАВЯНСКИЙ ХАРАКТЕР.

Ничто в тот мирный день не предвещало
Жилищу серба близкого конца.
Над розами у самого крыльца
Пчела трудолюбивая жужжала.
Другая торопилась ей на смену –
Таков у трудолюбия удел.
Как вдруг, впиваясь в глиняную стену,
Свинцовый рой во дворик залетел.
Старуха даже охнуть не успела.
Споткнулся в горле детский полувскрик.
Когда извёстка медленно осела,
В живых остался кряжистый старик.
Он был слепым и ничего не понял,
Обшаривал предметы, как в бреду.
Он внучку, ещё тёплую, приподнял,
И только тут почувствовал беду.
И положив находку на лежанку,
Он заметался, словно дикий зверь,
Сорвал с гвоздя охотничью берданку
И выскочил во дворик через дверь.
Он шёл на звук, а танк летел навстречу,
Как старый серб, не видя ничего.
У старика слегка дрожали плечи,
Ни от испуга, горе жгло его.
И в тот же миг, когда раздался выстрел
И свежий воздух серой завонял,
Железный монстр, свирепый и когтистый,
Под гусеницу мстителя подмял.
И с яростью пустынного варана,
Хоть и была горючка на нуле,
Жилище из непрочного самана
Размазал, словно сопли по земле.
А на дворе, растёкшись будто дёготь
Чернело то, что было стариком.
Остались целыми – его рука по локоть,
Да ствол ружья, зажатый кулаком.
А это знак воинственности братства,
Чья убеждённость твёрже, чем гранит.
Но безрассудство хуже святотатства
Не зря Господь им не благоволит.
Самоубийц в церквях не отпевают,
Не ставят в ноги грешникам крестов
И славянин всё это понимает,
Но отказать порыву не готов.
Хранит в себе славянская натура
Достоинство, отвагу и напасть,
А пуля не такая уж и дура,
Чтоб в сердце патриота не попасть.

 
СМОТРЮ В НОЧНОЕ НЕБО.

Cмотрю в ночное небо, где пастух
К рассвету гонит звёздную отару.
Подкинув хвороста в костёр, чтоб не потух
И в руки вновь возьму свою гитару.

И пронесётся детство босиком
По среднерусским нивам васильковым.
И я смахну с ресниц слезу тайком,
И снова стану мальчиком фортовым.

Блатную песню басом затяну.
Взорвутся струны, вспомнив, как когда-то
Играли мы в священную войну,
Взрывая настоящие гранаты.

Случалось, что калеками навек
Мы, как отцы и братья, оставались.
Под Сталинградом сотни человек
Весной в полях на минах подрывались.

Горит костёр, звучит в ночи струна.
Росой умылись луговые травы.
На веки вечные будь проклята война.
Пусть –  это и мальчишечьи забавы.
 
ФАРФОРОВАЯ ЭПОПЕЯ.

В блокадном городе некто скупал фарфор  у населения за бесценок.
Из истории блокады Ленинграда.

В пучину погодных годин,
Когда страдало даже небо,
Один невзрачный господин
Скупал фарфор  за корку хлеба.
Он впрок сухариков запас
За время громких пятилеток –
всё ради пепельниц и ваз,
Сервизов чайных, статуэток,
И разной прочей ерунды,
Не разделив с людьми беды.
Кем он работал? Где служил?
Какой придерживался веры?
Известно лишь одно – что жил,
Но не был коллекционером.
Тогда покойников везли
На детских саночках, без гроба…
В его берлогу, чёрт возьми,
Попал снаряд, а может бомба.
Надежды рухнули. Ему
По сердцу что-то резануло.
Он пережить хотел войну,
Но канул в царство Вельзевула.
Лишь до седых волос дожив,
Порой хоть поздно, но стыдишься –
Чужой беды не разделив,
В рай не доедешь, как не пыжься.
 
ДРУЗЬЯМ, ТОВАРИЩАМ.

То, что звали Советским Союзом
Развалилось, как карточный дом,
Но моя престарелая муза
До сих пор вспоминает о нем:
О товарищах по комсомолу,
О кострах, где пылало смольё,
О газетных страницах, где -полу –
Было правдой, а -полу  – враньём.

Никуда от былого не деться.
Его память хранит, как музей,
От холодного серого детства,
Да обстреляных школьных друзей.

Я о них не забуду вовеки,
Пусть простят, что надолго умолк,
Всё вместилось в одном человеке,
И охотник, и заяц, и волк.

Я терплю, пока это посильно,
И своим же забвеньем плачу:
Наберите мой код на мобильном,
Я ваш голос услышать хочу.
 
КО ДНЮ ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА.

Родные мои, величавые речи
Навряд ли ласкают ваш старческий слух.
Тяжёлую ношу взвалила на плечи
Вам, время прошедшей войны и разрух.
Мужчины за Родину кровь проливали
И строили здания  кирпич к кирпичу.
А женщины, впрягшись, как лошадь, пахали
Сохой и серпом помогая мечу.
Вы стойко и холод, и голод терпели,
Как только умеет российский народ.
И песни взахлёб комсомольские пели,
Назад повернув, при команде – « Вперёд»!
Я верю, что вам, старикам, неуютно
При старом режиме, что снова воскрес,
Удача грядёт не ко всем абсолютно
Финансовым шоу на Поле чудес.
Потеряно время, истрачены силы,
И с обществом рвётся непрочная нить.
Вам легче гораздо дойти до могилы,
Чем малую горку пешком покорить.
Но вы не печальтесь, былые герои,
Ведь есть ещё совесть у новых людей.
Когда им наскучить хоромины строить,
Настроят и вам дорогих шалашей.

 
ПЕСЕНКА О ДРУЖБЕ.

Виталию Новосельцеву посвящается…

Можно истину понять,
Не сказать о том ни слова.
Легче друга потерять,
Чем найти себе другого.

Не имейте сто рублей,
Деньги – дело наживное,
Уважайте всё живое,
Но особенно – друзей.

Друг не даст тебе упасть:
Если плохо ты подкован,
Бескорыстие и страсть –
Дружбы вечная основа.

Не имейте сто рублей:
Деньги – дело наживное,
Уважайте всё живое,
Но особенно – друзей.

Друг и радости, и боль
Пополам с тобой разделит.
Не причастна дружбе соль,
Сколь б вы её не съели.

Не имейте сто рублей:
Деньги – дело наживное,
Уважайте всё живое,
Но особенно – друзей.

Друг мой в музыку влюблён,
Вместе песни сочиняем,
Друг без друга я и он – 
Мы себя не представляем.

Не имейте сто рублей:
Деньги – дело наживное,
Уважайте всё живое,
Но особенно – друзей.

 
ПЕСНЯ ВИТАЛИЮ НОВОСЕЛЬЦЕВУ.

Наверно прадед был старообрядцем,
Коль скит воздвиг на берегу Оби,
Где постигали грамоту по святцам,
А по молитвам азбуку любви.

Но,  несмотря на строгие порядки,
Ушедшие корнями в глубину,
Парнишки позволяли на двухрядке
Таёжную тревожить тишину.

До сей поры, как детство, босым бродит –
Черничный сок стекает по ногам.
Стал городским, сугубо, парень вроде,
А сердце рвётся к Обским берегам.

Душа горит, душа простора просит…
Как жаль, что жизнь на месте не стоит:
И гармонист гармонь во двор выносит,
И мысли доверяет ей свои.

И на краю судьбы своей жестокой,
Поёт, в печали голову склоня,
О ягоде, что брызжет алым соком
На травы, где покоится родня.
 
ПРОЩАНИЕ.

Плачет свечка, оплывает.
Купол церкви надо мной.
Отбывает, отбывает,
Мой товарищ в мир иной.

Сладкий чад щекочет ноздри,
Но чихнуть нельзя – табу:
Он лежит на смертном одре
В оцинкованном гробу.

Кто теперь заменит сына
Бедной матери твоей?
Положили ей на спину
Сразу тысячу камней.

Мы, чем можем, ей поможем.
И супруги заодно.
До чего мир прост и сложен,
Как индийское кино.
 
СТАРЫЙ ДРУГ.

Ну, наконец-то, выбрав время,
Меня друг детства навестил
И новостей, как дров в деревне,
Принёс из наших палестин.

Мы просидели до рассвета
За рюмкой терпкого вина.
Уже июль, живало лето,
А на душе цвела весна.

Как будто молодость вернулась
По зову школьного звонка –
Исчезли вялость и сутулость,
И боли в шейных позвонках.

Воспоминанья возродили
Тоску о дальнем далеке.
Мы жизнь свою почти прожили,
Зажав обиды в кулачке.

Геройств, увы, не совершали,
Сердца глаголами не жгли,
И то, что деды завещали,
Для внуков не уберегли.

Возможно, так оно и лучше,
Полезней в обществе, как знать?
Об этом правнуки в грядущем
С друзьями будут вспоминать.
 
АССОЛЬ.

Белым инеем осела
На морской тельняшке соль.
Ты наверно повзрослела,
Моя милая Ассоль.

Я лечу к тебе, как ветер,
Перелистывая дни.
Мы с тобой –  уже не дети,
Чтобы думать, как они.

Уходил я в море юнгой,
Возвращаюсь возмужав.
И меня твои подруги
Не узнают, окружа.

Мне вниманья их не надо:
Не они взволнуют кровь.
Ты, Ассоль – моя отрада,
Ты, Ассоль – моя любовь!
Часто, стоя у штурвала,
Вспоминал я о тебе:
Ты мне силы придавала
С бурей в яростной борьбе.
С океаном спорить сложно:
Он не всем даёт  пароль,
Но с любовью нашей можно
Победить его, Ассоль.
 
БЕЛЫЙ ИНЕЙ ТРОНУЛ ТВОИ ВОЛОСЫ.

Белый иней тронул твои волосы –
 Значит, скоро выпадет и снег.
Но тебя узнаю я по голосу,
Голос не меняется вовек.
Говорят, что в нашем поколении
Женщины суровы и строги,
Но тебя я по прикосновению
Отличу от тысячи других.
Ты прощаешь мне все прегрешения:
Я и сам себя за них корю.
Прочит тебе рай за отношение
Самым добрым к людям и к зверью.
Нет в тебе девичьей окрылённости,
Детской шаловливости волны,
Но полны глаза твои влюблённости,
Материнской нежности полны.

…Бабье лето, бабье лето,
Нынче выдалось на яснь,
Баба в сорок лет – конфета,
Шоколадка -  в сорок пять.
Бабье лето, бабье лето,
Буйных красок меркнет свет,
У любви износа нет,
Ей всегда семнадцать лет.

 
БИБЛИОТЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ.

Если б раньше мне сказали,
Не поверил б и на миг,
Что любовь в читальном зале
Встречу я за стопкой книг.
Но подобное случилось,
В лёгком шелесте страниц,
 У неё лицо светилось,
Словно тысяча зарниц.
Тишину в читальном зале
Не кощунствуй – не тревожь.
Мои губы прошептали
Полуправду – полу-ложь:
Вы, достойная престола,
Ради Вас я отрекусь
От пивной и от футбола
В книголюба превращусь.
Белокурая девица
Прошептала мне в ответ
–  Вам бы стоило побриться:
Бородатым веры нет.
Если дело только в этом,
Знайте впредь – вопрос решён –
Борода – каприз поэта,
Я сей участи лишен.
– Не лишён – она сказала,
- Больно Ваш язык остёр,
И любовь под сводом зала
Разгорелась, как костёр.
Оказалось, что бывает
Сердце с сердцем говорит:
Человек предполагает,
А Господь благоволит.

 
***

В дремучих дебрях, где свисают
С могучих елей космы мха,
Куда ветра не залетают,
Во мраке светится труха.

Где в блёклом свете сказки бродят
И бьют подземные ключи,
Там хороводы хороводят
Девичьи призраки в ночи.

Печаль и грусть слышны в их пеньях:
На них ни туфель, ни одежд.
Они бесплотны. Эти тени –
Плоды обманутых надежд.
Плоды, любви неразделённой,
Попраны чести и обид.
Все тайны луг уединённый
От любопытных глаз хранит.

В дремучих дебрях, где свисают
С могучих елей космы мха,
Девичьи призраки летают
Во искупление греха.
 
***

В цветочном магазине
Средь гвоздик, шикарных роз, пионов и азалий,
Передо мной нечаянно возник
Живой цветок с лазурными глазами.
Я будто бы наткнулся на стекло,
Окаменев, лишился дара речи.
И наблюдал, как золото легло,
Ее волос, на худенькие плечи.
Случится же такое, черт возьми,
Что продавец, прекраснее товара!
Но за торговлю «дурью» и людьми
Положена существенная кара.
Украсть нельзя –  прошли те времена,
Когда невест из дома воровали.
И не ее, красавицы, вина,
Что Боги диво дивное создали.
Она очаровательней цветов.
Благоухала в разноцветье этом.
Я на колени был упасть готов,
Поскольку слыл лирическим поэтом.
Но вовремя, очнувшийся от грез,
Повел себя, на взгляд хозяйки, странно,
И вместо роз, в душе своей унес
Амуром причинившую мне рану.

 
ВАСИЛЬКОВЫЕ ГЛАЗА.

Я придумал, друг сердечный, васильковые глаза
В тот же час, когда над речкой перекинет мост гроза.
Дуга - радуга согнётся, берега соединит,
В небе солнце улыбнётся и меня благословит.

Нас река разъединила, лёд взломавши по весне:
Если ты не разлюбила, помаши косынкой мне.
Я коня ошпарю плетью, чтоб  взбодрился мой пегас,
Пролечу по семицветью к василькам любимых глаз.

Семицветная дуга помирила берега,
И теперь, через разлуку я твою целую руку.

 
ВЕЧНЫЙ ИНСТИНКТ.

Когда рукой подать до ста,
Уже не думаешь  о хлебе:
В башке –  сплошная пустота
И тишина, как в зимнем небе.
В глазах –  туман,
В ушах –  набат.
И ноги плохо держат тело.
И ничему уже не рад –
Всё, что болело – отболело,
Но что-то в тайной глубине
Нутро царапает, как кошка,
И вроде хочется немножко
Побыть с женой наедине.
 
***

Всё в жизни так,
Всё так и получилось,
Как напророчила небесная звезда.
Когда беда с тобою приключилась,
Во мне мужчина умер навсегда.
Я за тобой смотрел как за ребёнком,
Сиделкой был и нянькой заодно
И волосы расчёсывал гребёнкой,
И под тебя подкладывал судно.
Любил ли я? Не знаю, не уверен.
Но был привязан накрепко, навек.
Наверно, я, как говорил Каверин,
Ошпаренный надеждой человек.
Возможно, я надеялся на чудо,
Как на двухтомник шустрый графоман.
Ведь есть же люди, вроде Каперлуда,
Затмившие иллюзией обман.
 
ДВА СЛОВА.

Как шепот ласковой свирели,
Как всхлип пастушьего рожка,
Сидели девушки и пели
На мягкой травке бережка.
У босых ног бежала речка,
Теченьем камушки дробя.
Скажи мне, милый,  два словечка,
Давно я жду их от тебя.
А песню ветром уносило
И,  чтобы суть не позабыть,
В ней парня девушка просила
Два слова снова повторить,
Как будто в них была основа –
О чём весной грачи трубят.
Всего лишь два волшебных слова,
Как с неба гром: люблю тебя.
 
ДВА СТУДЕНТА.

Стихотворение посвящается
юристу первого ранга – Светлане и авиаконструктору – Юрию Гагариным.

Два студента пропадали
На Свияге день-деньской,
Никого не замечали
В суете сует мирской.

Два студента отдыхали,
А точней – она и он.
Было солнце – загорали,
В дождь – спасались под зонтом.

Выцветала в небе просинь,
Речка стала холодней.
 А когда настала осень,
Он в любви признался ей.

Два студента приезжали
На каникулы домой,
А обратно провожали
В путь их мужем и женой.
 
ДВОЕ.

Человечество вдвоём начинало строить древо,
 от Адама род ведём, и, естественно, от Евы.
Ради радости земной мы живём её, во Имя.
 Если в фильме есть герой –  значит, есть и героиня.
Ходят солнце и луна, в гости к нам попеременно,
 Если женщина одна, друг найдётся непременно.
Здесь, пардон, я ставлю точку, пара есть для всякой твари,
Потому, что в одиночку кашу добрую не сваришь.
Потому, что только двое могут надолго построить:
Баню, дом, очаг, семью  вкупе – Родину свою.

 
ДЕВУШКА И ВАСИЛИСК.

Влюбившись как-то, Василиск
В прекрасную девицу,
Не ведал, что идёт на риск,
Крылатый и трёхлицый.

В разлёт бровей, в сиянье глаз,
В грудной, певучий голос
Три головы влюбились в раз
И сердце раскололось.

Разбилось сердце от любви,
Страдают три осколка,
И каждый первым норовит
С ней объясниться толком.

Считай –  девице повезло:
Она согласна, вроде,
Но, где соперники –  там зло,
Там ревность верховодит.

- Как величать мне Вас сперва?
Она спросила строго,
Была одна бы голова,
А три, пожалуй, много.

По мне, так вот расклад какой –
Налево – левый крайний,
А та, что в центре – центровой,
Направо – правый край –
Седьмой в игре национальной.

Все три дубовые башки,
Срыгнув огнём и дымом,
Остолбенели, как башки,
В согласии повинном.

Но вскоре, как и должно быть,
Опомниться успели,
И принялись друг друга грызть,
Как девки на панели.

Сперва седьмой на левый край
Повёл недобро глазом,
А центровой, мол, наших знай,
Кусал обоих сразу.

Вот так - кусаясь и грубя,
Огнём, сжигая рыло,
Жених прикончил сам себя
И тьма его покрыла.

Была невеста спасена
От брачных уз с драконом.
Над грубой силой власть ума
Похлеще, чем законы.
 
ДЮЙМОВОЧКА.

Где ты, Дюймовочка моя?
В каких цветах ты пьёшь амброзий?
И от людей любовь тая,
Как жемчуга роняешь слёзы.

Каким ты бабочкам вокруг
Свои секреты доверяла?
И почему трава, мой друг,
Ещё до осени завяла?

Не потому ли, что родник,
Нашёл под зноем путь окольный,
Губами жадными приник
К корням берёзы белоствольной?

Скорее, так оно и есть,
Я поступил бы не иначе,
Когда, горюя, кто-то плачет,
Стараюсь дальше пересесть.

Не плачь, Дюймовочка. И ты,
Жизнь, к сожалению, банальна.
Любовь прекрасна, как цветы,
И как увядшие – печальна.

 
ЗАПАХ ПОЛЫНИ.

Горько пахла веточка полыни
В каждом распечатанном письме.
Я тогда служил на Сахалине,
Запах детства был приятен мне.

Я его вдыхал и становилось
Как-то сразу легче на душе.
Но однажды ночью мне приснилось
Будто наша лодка заблудилась,
Как в старинной песне говорилось –
Затерялась где-то в камыше.

Что бы это значило – не знаю,
Я тогда не верил ничему.
Вдруг письмо от мамы получаю,
Прочитал, а сути не пойму.

Девушки отправились купаться
Шумною весёлою гурьбой.
К вечеру обратно возвращаться,
Лишь одна в слезах пришла домой.

Та, что плавать вовсе не умела,
От воришек шмотки стерегла,
Но в одно мгновенье онемела
И пошевелиться не могла.

Лихо по реке промчался катер,
Лихачи встречаются везде.
Несколько кровавых тёмных пятен
Вслед за ним поплыли по воде.

Может сон, что мне приснился – странный,
Но в итоге, как не славословь,
В тот же день негаданно – нежданно
И погибла первая любовь.

Отслужив, вернулся я на запад,
К штатской жизни, к любящей жене,
Но с тех пор полыни горький запах
Душу выворачивает мне.
 
ЗАЦВЕЛИ В ДОЛИНЕ АБРИКОСЫ.

Зацвели в долине абрикосы,
Как невесты,  в розовом – стволы,
А над ними, словно альбатросы,
В синем небе плавают орлы.
Молодая девушка с кувшином
К ручейку студёному спешит,
Что с крутой заснеженной вершины
По долине розовой бежит.
Лёгкая и резвая, как пчёлка,
Первая красавица в селе,
Цвета антрацитового чёлка
На высоком мраморном челе.
Зачерпнуть воды она хотела,
Но остановилась не дыша,
В ручейке долина розовела,
Небо лучезарное синело
И орлы парили не спеша.
Было жаль крушить картину эту,
Но, прикинув что-то в голове,
Зачерпнула розового цвету
И босой прошлась по синеве.
Вот и всё, что было, есть и будет.
Вновь весенний веет ветерок,
Тот, кто видел –  это не забудет,
Как на пять заученный урок.

 
ЗВОНКИ.

Звони мне днём и даже ночью,
И не жалей моих ушей.
Твои звонки мне, между прочим,
Сверлят отдушины в душе.
А голос твой – бальзам на раны,
В нём колдовское что-то есть.
Я поднимаюсь утром рано,
Под звуки гимна, ровно в шесть,
И если твой звонок услышу,
Светлей становится окрест.
Я становлюсь гораздо выше,
Чем легендарный Эверест.
И круто вниз сползают камни.
 И распрямляется спина:
Твой голос так похож на мамин,
Как  будто звонит мне она.

 
ЗНАКОМСТВО.

Однажды я с рыбалки шёл
Босой, но в пиджачке
И нёс удилище с ершом,
Висящим на крючке.

Мурлыкал песенку без слов,
Тая восторг в душе.
Ерш - не ахти, какой улов,
Но дело не в ерше.

Я видел девушку в саду
С котёнком на руках.
И вот знакомиться иду,
А без подарка как?

Я неказистый свой улов
Котёнку предложу,
Ну а потом, без лишних слов
До дому провожу.

Она мне имя назовёт,
И я представлюсь – Стас.
 А если сильно повезёт,
То телефончик даст.

Я через час уже одет,
Звоню, дарю цветы.
Сегодня больше не клюёт,
И мы –  уже на «ты».

- Пойдём? - Пойдём. - В кино? - В кино.
- В «Ударник»? - Лучше в «Мир».
- Тебе пломбир? - Нет – эскимо,
- А, впрочем, пусть пломбир.

- Замёрзла? - Нет. - А ты? – Пустяк!
Смотри уже рассвет.
- Ты –  королева! - Ты –  босяк.
И поцелуй в ответ.

- Ты на рыбалку в выходной?
- А ты – в саду гулять?
- Пожалуй, я пойду с тобой,
Ему одной уж стало не хватать.

Так мы в зависимость к коту
Попали невзначай.
Но скоро дети подрастут,
Полегче будет чай?
 
ИНВАЛИД.

По тротуару, мимо магазина, седая мать в коляске, не спеша,
Везла парализованного сына, под восемьдесят весом «малыша».
В его глазах, давно уже не детских, застыла боль, как в вечной мерзлоте.
Но ведь не зря однажды Достоевский сказал, что мир подвержен красоте.
Навстречу им, возможно после бала, в ближайшем прошлом школьница на вид,
Как облачко по небу приближалась прелестное создание любви.
Глаза у парня ярко заблестели, когда он эту фею увидал,
Почувствовал, как ноги потеплели, он резко встал на них и  - устоял!
Читатели поверят мне едва ли. Придумать, скажут, можно чёрте что.
Как комары корову забодали, и воду наливали в решето.
Согласен с вами: факт феноменален. Но стресс способен мёртвого поднять!
А вот конец истории печален – в тот самый миг без чувств упала мать.

 
ИОРДАНЬ.

Сплю и вижу на крещенье
Догола раздетых баб.
Мировое ощущенье,
Я на бабье тело слаб.

Сиськи, вымя у коровы,
Будоражат Иордань,
Космы – ведьмины покровы,
Серебрятся, будто скань.

Филин ухнул в редколесье,
Вздрогнул иней на сосне,
Было б чудом это,
Если совершилось не во сне.
 
ИСПОВЕДЬ ХОЛОСТЯКА.

Она ушла, и стало пусто.
В мансарде маленькой моей
Вползают сумерки негусто
В мерцанье уличных огней.

Всё, что случилось между нами,
Вам ни о чём не говорит,
И только вмятина в диване
Её тепло ещё хранит.

Быть может, кто-то нас осудит:
Язык без сплетен, без костей.
Но мы же –  творческие люди:
Нам брак, что пытка на кресте.

Свобода – вот девиз крылатых,
К чертям собачьим пуритан.
Вино и свечи – наши сваты,
А ложе брачное – диван.

 
***

К чему слова? Сентенции и тесты
Гораздо больше могут рассказать –
Глаза и руки, мимика и жесты
И даже необъятное объять.

Что на душе и в сердце накипело,
Молчание нетрудно объяснить.
А, если взгляд использовать умело,
Им можно и пронзить, и воскресить.

 
КОГДА-НИБУДЬ…

Когда -нибудь я, может быть , признаюсь,
Что больше жизни я тебя люблю.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь!
Я, как солдат, безропотно отправлюсь
Туда, куда ты мне укажешь путь.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь!
Я сам себя красивым быть заставлю,
А не получится – ничуть не удивлюсь.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь.
Я от своей любви не отрекаюсь,
И верь, что никогда не отрекусь.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь.
Я к свадьбе обязательно прославлюсь,
И славой с новобрачной поделюсь.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь!
Я стать самостоятельным стараюсь,
И с каждым днём всё круче становлюсь.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Я в тот же миг сквозь землю провалюсь!
Я тут с тобой шучу и забавляюсь,
А про себя-то Господа молю.
Но ты скажи, что я тебе не нравлюсь,
Когда в забой на смену тороплюсь!

 
КРЫЛЕЧКО.

Год напрашивался милый в гости, хмурясь от тоски,
А в моём крыльце прогнили, так некстати, три доски.
Позволяла до калитки, но не дальше, проводить,
Милый парень был нехлипкий –  мог крылечко провалить!
По крылечку, по крылечку, до порога –  шаг, другой:
Одинокому сердечку жить несладко, дорогой!
Пролетали дни и ночи –  всё менялось, как во сне.
И, однажды, между прочим,
Я призналась, покраснев,
Что моё терпенье свечкой
Тает в девичьей груди.
Почини сперва крылечко,
А потом уж, заходи.
С той поры живём – не тужим,
И свеча ещё горит.
Я готовлю внукам ужин,
Дед лошадку мастерит.
Ну, а вечером, в колечки
Сизый скручивая дым,
Дед мой курит на крылечке,
На котором мы сидим.
По крылечку, по крылечку, до порога –  шаг, другой:
Одинокому сердечку жить не сладко, дорогой.

 
****

Ловлю себя на мысли непокорной –
 В былое окунуться, не дыша,
Уплыть с тобой на лодочке моторной,
И снова заблудиться в камышах.

Позволить комарихам насосаться,
Как говориться –  крови до бровей,
И, вместо рыбной ловли, целоваться
Без устали, без меры, без цепей.

Любить до боли, до изнеможения,
До первых вздохов утренней зори,
Не ведая, что годы отчуждения,
Уже готовят нам календари.

Кто виноват, что мы живём в печали,
Что безрассудство с разумом в ладу?
Мы в юности того не замечали,
Что, собственно, лежало на виду.

И снова день, и снова суета –
Вы, как трамвай, по городу кружите:
Полжизни на работе занята.
Полжизни спим. А жить когда – скажите?

И вот уже затлели фонари,
И ночь крадётся на еловых лапах,
И город на бензине растворил
Сирени и акаций терпкий запах.

А на рассвете снег уже идёт,
Он толстым слоем скроет день прошедший.
И я опять лечу, как сумасшедший,
Сперва в детсад, а позже на завод.

Кружит трамвай по городу, а с ним
И я кружусь с рассвета до заката.
Когда же для себя мы уясним,
Что наша жизнь всего одна на брата.

 
ЛЮБОВЬ ИСТЛЕЕТ ИЗ СОСУДА….

Любовь истлеет, из сосуда
Свободный выход не найдя.
Но вряд ли я тебя забуду,
Жизнь в одиночестве пройдя.
Такая мне досталась доля – 
Желать женатого, и быть
Желанной только в час застолья,
А ночь – в подушку слёзы лить.
Я не боюсь винтов неверных,
Сама пошла бы на обман.
Как жаль, что он неправоверный,
Не исповедует ислам.
Я стать второй женой могла бы,
Поправ устои христиан,
Но эти кабы, кабы, кабы…
На сердце след от свежих ран.

 
НА КАРНАВАЛЕ.

В Татьянин день я Лариной Татьяне
Отправить валентинку осмелел.
Мол, пригласи меня на белый танец,
Хоть в маске льва, но нравом я –  не лев.

Моя мольба осталась без ответа.
Желая, видимо, за что-то укусить,
Она нашла фальшивого корнета,
А нас с Онегиным оставила грустить.

Но мы недолго с барином грустили.
Раз завертелась эта карусель,
В буфете по стакану пропустили
И вызвали корнета на дуэль.

Вы можете представить наши лица,
Когда на честный, но смертельный бой,
Явилась вместо юноши девица
И притащила Ларину с собой.

Мы их с трудом сумели успокоить,
Мол, бес попутал с дурью пополам.
В Татьянин день бывает и такое,
На то он и студенческий бедлам.
 
НАВАЖДЕНИЕ.

Навстречу мчались мне года,
Летели вёрсты под копыта.
И я решил, что навсегда
Свидание это позабыто.
Но вот вчера, спустя сто лет,
 Я выражаюсь фигурально,
Очей твоих глубинный свет
Приснился в ауре печальной.
Сначала, каждый день и час
Я вспоминал и Вас, и речку.
Чтоб погасить сиянье глаз:
Они смотрели на меня
С немым укором и тревогой
И я пришпоривал коня,
Ища забвения в дороге.
Навстречу мчались мне года,
Летели вёрсты под копыта
И я решил, что навсегда
Свидание это позабыто.
Но вот вчера, спустя сто лет,
 Я выражаюсь фигурально,
Очей твоих глубинный свет
Приснился в ауре печальной.
Разбился вдребезги покой
И стал на шаг я ближе к смерти,
Но больше женщины такой
Я с той поры нигде не встретил.
Судьба свела на речке нас,
Потом навек разъединила,
Чтобы на краешке могилы
Увидеть свет печальных глаз.

 
***

Не играй моим сердцем, как куклой,
Безнадёгой его не тревожь.
Моё сердце –  не ветер попутный,
от которого помощи ждёшь.

Моё сердце, скорее, как нищий,
Оборванец с кленовой клюкой,
Среди женщин и девушек ищет
Не любовь, а любви непокой.
Словно ваза, упавшая с полки,
Хрусталём продолжая сверкать,
Моё сердце, вернее осколки,
Будет вечно любить и страдать.

 
НУ, ЗАЧЕМ ТАКУЮ НОШУ….

Ну зачем такую ношу
Ты взвалила на себя?
Ведь вокруг полно хороших, привлекательных ребят.
Я же –  вовсе не красавец и пороков пруд  пруди.
Неслучайно в рот мне палец и случайно – не клади!
Говоришь, что пожалела одиночество моё?
И совсем другое дело, если мы пойдём вдвоём?
Может быть, не стану спорить,
 В споре истину искать.
Если музыка в мажоре, стоит свеч её играть!
Если взор мой не туманишь,
А по-нашему, не врёшь,
То гляди, коли обманешь –
До седин не доживёшь!
Был я парнем неженатым. Стал женатым. Ну так что ж?
Я ведь в том невиноватый, что на Путина похож!

 
***

Ну повернись, пожалуйста, ко мне,
Твоя спина меня не вдохновляет.
Что ты увидела в заснеженном окне?
Какая мысль тебя одолевает?

Я опоздал всего минут на пять –
Машину занесло на повороте.
Когда ты перестанешь укорять
Меня за невезенье на работе?

Ты всхлипнула –  я вижу по спине.
Что за печаль тебя всё время мучит?
Ну, повернись, пожалуйста, ко мне,
Ведь я – твой муж, хотя и невезучий.

 
О ЖЕНЩИНАХ.

Я знаю, женщины – загадки,
И разгадать их нелегко.
Но если любят – без оглядки,
А ненавидят – глубоко.
 
ОБИДА.

Тебя обидело вульгарное словцо,
Как камень, в спину брошенный на пляже.
Не прячь в ладони мокрое лицо:
Слезами ничего ты не докажешь.

А, впрочем, и доказывать-то тут
Тебе ничто и никому не надо.
Цыгане поздним вечером споют
Под окнами ночную серенаду.

И ты уснёшь в блаженстве и тепле.
И пусть тебе, красавица, приснится
Не бабушка верхом на помеле,
А принц на золочёной колеснице.

А злых людей на свете не сочтёшь –
Для всех для них обид не наберёшься.
Ты это лишь со временем поймёшь,
И, прежде, чем заплакать,  улыбнёшься.
 
ОБМАНУЛА.

Обманула, обманула,
А ведь я хотел поверить.
Ты мне, вроде, подмигнула,
Перед носом хлопнув дверью.

Я подумал –  ты лукавишь –
Дверь незапертой осталась.
Но услышав звуки клавиш –
Понял – просто издевалась.
 
ОХОТНИК.

Крался охотник звериной тропою,
Чтобы  подранка догнать и добить:
Некогда было ему красотою
Сердце наполнить и душу излить.

Девушку, встретив в березовой чаще,
Он моментально о звере забыл:
Сердце забилось и громче, и чаще,
Вынул патрон и ружьё разрядил.

Значит –  не зря, Достоевский заметил – 
Мир красота от напасти спасёт.
Зверь зализал свою рану в секрете,
Спит безмятежно и лапу сосёт.

 
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ.

Мы сидели на террасе,
Внучка бегала вокруг,
Я читал супруге басни,
И стихи свои, как вдруг…

Внучка свечку загасила,
Я сказал ей – не балуй.
А жена меня спросила:
– Помнишь первый поцелуй?

Как не помнить? Помню ясно –
Столько лет уже прошло.
А я вижу наши ясли,
Где оно произошло.

Мы сидели на горшочках.
Ты болтала –  я внимал.
И совсем не к месту в щёчку
Я тебя поцеловал.

Зажигать не стал я спичку,
Пополам её сломал,
Подошёл и по привычке
Чмокнул в щёку –
Спать позвал.

 
ПО ПРАВДЕ СКАЗАТЬ….

По правде сказать. Я не рыцарь:
Мне меч и копьё не поднять,
Зато я умею на спицах
Полезные вещи вязать.
Но я заступиться сумею
За тёщу, за мать, за жену:
Поскольку я разум имею,
А сила подвластна ему.
Я –  просто нормальный мужчина –
Курю и на выпивку слаб.
По этой, по самой причине, 
По пьяни охочий до баб.
Приемлю житейские блага
И общество сильных натур.
Не чужды мне честь и отвага,
И с  совестью полный ажур.
А рыцарство – это манеры,
Оно у мужчины в крови!
Всегда и повсюду быть первым,
Во всём, особливо в любви!
И тот, кто стрижётся под польку,
Достоин скорей похвалы,
Готовит постольку - поскольку,
Стирает и моет полы.
Меняются ценности мира –
Сумбур охватил города.
Жильцы лишь ночуют в квартирах,
И то, говорят, не всегда:
Работа, работа, работа
Затмила глаза бытию.
И только мужская забота
Спасёт от распада семью?
 
ПОЗОВИ.

Позови –  и я приеду,
Как на крыльях прилечу.
Отведу рукой все беды:
Мне такое по плечу.
Позови, когда захочешь,
Одиночество пресечь.
Чтобы путь был покороче,
В дрейф заставлю судно лечь.
Позови. Одно лишь слово может всё перевернуть,
Я на всё идти готовый,
Чтоб костёр любви раздуть.
Позови, и я свободу от себя отрину прочь,
Потому что в ступе воду
Надоело мне толочь.
Позови! Я даже шёпот твой услышу среди бурь,
Сколько можно шкуру штопать,
Если шкура эта – дурь.

 
ПОРОЧНАЯ ЛЮБОВЬ.

Извела меня кручина, подскажите, как мне быть?
Я женатого мужчину умудрилась полюбить!
Он давно об этом знает, даже шутит иногда,
Но серьёзно полагает, что я слишком молода!
Знаю –  узел не развяжешь, если нитка прочная,
Только сердцу не подскажешь, что любовь порочная.
Разлюбить его стараюсь, вот уже который год,
Но чем дальше – больше маюсь – всё течёт наоборот.
Потому что он, как рыцарь, обходителен и мил
Честным именем гордится , словно палицей – Ахилл.
Извела меня кручина, подскажите, как же быть?
Я женатого мужчину умудрилась полюбить.
Я к нему и так, и эдак – не садится на крючок,
Может он отпетый педик или полный дурачок?
Но, ведь он женат на даме, Значит что-то тут не так!
И со мной волынку тянет, недоверчивый чудак.
Разве молодость – помеха быть любимой и любить?
Но из финика ореха, как ни тужься – не разбить!
Знаю, узел не развяжешь, если нитка прочная,
Только сердцу не подскажешь, что любовь порочная….

 
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ.

Я помню всё, как мы с тобой гуляли
По липовой аллее при луне,
Как ты потом играла на рояле
И звуки растворялись в тишине.

Как я тебе в своей любви признался,
Быть верным клялся пылко, горячо.
Момент мне подходящим показался
И всё же я чего-то не учёл.

В начале, ты любовь мою отвергла,
Поскольку я –  некняжеской крови.
И лишь тогда, когда краса твоя померкла
Ты вспомнила о преданной любви.

Своих сомнений не держу в секрете,
Но о тебе тоскую день и ночь.
И признаюсь, что жить на белом свете
Мне ни с тобой, ни без тебя –  не вмочь.

 
ПРИЗНАНИЕ КАВАЛЕРА.

При свете алой мартовской зори
Ваш силуэт необычайно строен.
Он над землёй как будто бы парит,
Из лепестков полупрозрачных скроен.

Вы – словно роза. Что Вам подарить?
Кольцо или браслетик на запястье,
Но ведь природу не перехитрить
 И золото –  ещё не признак счастья.

Я Вам своё внимание подарю,
Дань уважения выложу под ноги.
Я это Вам серьёзно говорю:
В любви мужчины искренни, как Боги.

Пусть Вам любовь сопутствует всегда
И речи сладкие нашёптывает в ушки,
А я клянусь, что  буду иногда
С цветами Вам дарить и побрякушки.
 
СКАЗКА ПРО ДЕВУШКУ С ЗОЛОТЫМИ ВОЛОСАМИ.

Что было, то было –
Не стоит жалеть.
Погибла кобыла,
застрелен медведь.

Что было, то было – назад не вернуть.
Не лучше ль в чернила перо обмакнуть?
И новую сказку с абзаца начать,
про дочь – Златовласку и старую мать.

Бездетными жили старуха и дед
У Бога просили дитя много лет.
Немного осталось до вечных могил,
И Бог им на старость дитя подарил.

Ребёнок родился весьма непростой,
На темени вился виток золотой.
Чем дальше, тем гуще сплеталась коса,
У девушки пуще сияли глаза.

Лишь тронет расчёской волнистый каскад
В девичьей причёске сверкает дукат.
А косу тугую едва заплетёт,
В тарелку пустую динар упадёт.

От счастья немея, дед с бабой глядят,
 Как густо динары в тарелку летят.
Нужда, отступая, покинула дом
Слух нежно ласкает монет перезвон.

С любовью и лаской с резного крыльца
Глядит Златовласка на мать и отца.
Она за них рада и сердцу теплей:
Им клада не надо, пока они с ней.

Недели потихоньку пролетали,
Как бабочки в сиреневом краю.
Но мир устроен так, что без печали
Никак нельзя представить жизнь свою.

Пришла беда и в домик Златовласки –
Мать сильно простудилась и слегла.
Поблёкли лета солнечные краски,
И в домике хозяйничала мгла.

Запахло в этом сумраке лиловом,
Где за окном был слышен вьюги вой,
Отваром трав – карболкой, корвалолом
И прочей медицинской чепухой.

Но от лекарства пользы было мало:
Они не помогали ей ничуть.
И Златовласка бедная страдала,
Пытаясь хворь от мамы отпугнуть.

Она молила Господа о благе,
Просила тайну снадобья открыть,
И вот, однажды, ей явился ангел
И научил, как недуг исцелить.

Он ей сказал: «Болезнь тогда отпрянет,
Когда субботним вечером пойдёшь,
Ты, как всегда, привыкла мыться в ванне,
То волосы сначала острижёшь».

Пускай растащат мыши их по норам,
А у тебя простые отрастут.
И те, кто прикоснётся к ним, все хвори
и все болячки мигом пропадут.

И как не жалко было Златовласке
В душе девичью гордость потерять,
Она остригла косу  без опаски –
На всё пойдёшь, когда болеет мать.

Из бани Златовласка возвратилась,
Накрыв платком головку до бровей.
Мать тихо на колени опустилась,
И поклонилась дочери своей.

С тех самых пор они не разлучались.
А если верить сплетням и молве,
То люди, прикасаясь, излечились,
К простоволосой женской голове.

Что было, то было –
Хошь верь, хошь не верь.
Воскресла кобыла,
поправился зверь.

Что с возу упало, того не вернёшь.
Перо записало и правду, и ложь.
Я эти побаски от вас не таю,
Живут Златовласки в далёком краю.

Живут и скучают, и как не грустить,
Коль некого чаем с вином угостить.
А, если найдётся такой удалец,
То сказки придётся продолжить конец.

 
СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ.

Ты весну встречаешь на Арбате,
Я в далёком северном краю.
Время сердцу вспомнить о солдате
И взглянуть на карточку мою.

Мне его конкретно не хватает:
Нелегко служить на рубеже.
Принимаешь пост, когда светает,
А сдаёшь, когда темно уже.

От побудки до отбоя
Сто открытий, сто дорог.
Мы встречаемся с тобою,
Когда сплю без задних ног.

Но пройти мне через это надо 
И разлуку нашу пережить,
Для солдата лучшая награда,
Родине достойно послужить.


Отслужив, хочу к тебе приехать,
В час, когда зажгутся фонари
И, тогда, никто нам не помеха,
Целовать друг друга до зари.

От побудки до отбоя
Сто открытий, сто дорог.
Ничего нет для солдата
Лучше службы без тревог.
 
СОМНЕНИЯ.

Струится вверх дымок от папиросы.
Разглядываю пятна на луне
И не спешу ответить на вопросы,
Ведь Вы же перестали верить мне.

Я зря старался быть предельно честным
И возносил молитвы к небесам.
Откуда Вам подробности известны,
Те, о которых я не знаю сам?

Вас гложет ревность с глупостью в придачу?
Во взгляде вашем ненависть ловлю.
Быть может, я напрасно время трачу,
Скажите честно: «Я Вас не люблю».

Сожму в кулак всё, что во мне осталось
И прикажу огню в груди остыть,
Пока любовь не превратилась в ярость,
Пока ещё есть силы Вас забыть.
 
СОЧИ.

Перемигивались звёзды в чёрном бархате небес,
Аромат цветущих розы и магнолий в ноздри лез.
Покрывалом южной ночи берег каменный укрыт.
Незабвенный город Сочи то ли дремлет, то ли спит?

Город кемпингов, отелей, ресторанов и кафе,
Вроде трезвый, а на деле постоянно «под шафе».
Море свежим бризом дышит, а в предутренний туман
Пограничный катер вышел – службу знает капитан.

Город флиртов и романов, встреч случайных и разлук,
Увлечений и обманов, но без ревностей и мук.
Город – здравница России, город-сказка, город-сад.
Мы с супругой в нём гостили сорок лет тому назад.

 
ТОМАТНАЯ ЛЮБОВЬ.

Одна осталась в банке помидорина –
Один замаринованный томат.
Я со своим парнишечкой повздорила,
Хотя он был ни в чём не виноват!
И я одна, и он один окажется,
И мир придётся снова возвращать,
Наверное, не стоило куражиться
И то, что он просил, пообещать.
А он просил, чтоб я перед свиданием
Не ела помидоров с чесноком.
Его чесночный запах обонянию
Переносить довольно нелегко!
Он мне сказал, что с грядкой огородною
Я целоваться больше не хочу.
Переключись скорей на благородную
На дынно и арбузную бахчу.
Но я разрыв с парнишечкой ускорила.
И вот сижу, обдумывая месть.
Одна осталась в банке помидорина,
И я в раздумье –  съесть или не съесть?

 
ТРАМВАЙЧИК.

По реке бежит трамвайчик.
Теплоходик – лилипут,
Топ – огни горят на мачте –
Корабельный атрибут.

От причала до причала
Невеликий переход.
Но его волна качала,
Как огромный пароход.

По реке бежит трамвайчик,
Держит марку высоко.
На носу стоит диванчик,
Словно в парке городском.

Сядем, ветру грудь подставим:
Впереди речной простор.
На карме, почуяв гавань,
Громче песнь запел мотор.

По реке бежит трамвайчик,
Не смотри, что ростом мал,
Капитан, почти что мальчик,
Крепко держит за штурвал.

Берег правый, берег левый
По маршруту каждый день.
Теплоходик этот белый –
К морю первая ступень.
 
ТЫ –  ВДОВА И Я –  ВДОВЕЦ.

Ты – вдова и я – вдовец,
Нас судьба разъединила,
Может, снова наконец
Протоптать тропинку к милой?

Что когда-то не срослось,
Можно в старости исправить.
За ошибку платят врозь.
Безраздельна только память.

Нам любовь не возродить:
Поугасло в сердце пламя.
Но забор разгородить –
Не проблема между нами.

Он всю жизнь нас разделял:
Мы встречались по-соседски.
И никто вокруг не знал
Тайной клятвы полудетской.

Тайны блеска наших глаз,
Тайны первых поцелуев:
Предки думали за нас,
Нашей юностью торгуя.

Мы перечить не смогли
Старикам-инаковерцам,
Но и чувство не сожгли,
Угольками грели в сердце.

Ты – вдова и я – вдовец,
Рок нас вынудил расстаться,
Может, стоит наконец,
Клятве нашей состояться?


 
ФАРИДА.

Фарида, Фарида, Фарида –
Не девчонка, а прямо беда.
Даже местное хулиганьё
Цепенеет при виде её.

Черноокая, смуглая, дерзкая,
С явным признаком ханских кровей,
По фактуре ещё полудетская,
Но с намёком фигурка у ней.

Подающая виды наездница,
Амазонка верхом на коне,
В платье свадебном изредка грезится
И не только, наверное, мне.

Но такому взрывному характеру
Невозможно подчас угодить,
Даже международному мастеру
Будет трудно её покорить.

А пока что, сочтя недотрогою,
В нашем округе все пацаны,
Обходя параллельной дорогою,
Безнадёжно в неё влюблены.

Фарида, Фарида, Фарида –
Не девчонка, а прямо беда!
Даже местное хулиганьё
Цепенеет при виде её.

 
ХОРОШО, ЧТО ТОЛЬКО В ПЕСНЯХ…

Хорошо, что только в песнях дарят девушкам весь мир:
Он, конечно, интересен, и достоин звуков лир.
Кавалер, не торопитесь необъятное объять
Мир нам этот, извините, при рождении дарит мать.
А подарки, как известно, передаривать нельзя.
Так что, лучше спой ей песню,
Очи томные слезя.
Ведь женитьба – не подарок,
А скорее – божья кара,
Божий промысел и тут –  надо брать чего дадут.

 
Я ПО ЗЕМЛЕ ОТТАЯВШЕЙ ИДУ.

Я по земле оттаявшей иду.
Весенний ветер плоть мою ласкает.
А яблони, цветущие в саду, в наряде свадебном тебя напоминают.

 
20 ВЕК, 70-ЫЙ ГОД.

Тусуется богема на Арбате.
У автомата сгрудился народ,
Но что-то перегрелось в аппарате.

Открыта дверца. Солнышко парит.
Девчушка – техник возле суетится,
А за столом громадина сидит
И хмуро на дюймовочку косится.

Меняет серебро на медяки,
Ему плевать на общее страданье.
Помочь девчушке видно не с руки,
Другое у него образование.

Я ухмыльнулся, прикрывая рот,
Как будто сон нелепый мне приснился.
Не лучше б было всё наоборот,
народ, глядишь, давным-давно напился.

 
БРАТЬЯ.

Два старика – француз и россиянин
У склепа, где покоится родня.
Один московский житель постоянный,
Другой, в Москву приехавший на днях.
Два ветерана, вскормленные грудью,
Как ни печально, женщиной одной:
Родные братья, но чужие люди,
Когда-то разлучённые войной.
Они точили шашки друг на друга.
На уговоры матери не шли.
Их раскидала яростная вьюга
На разные окраины Земли.
И вот, теперь их старость примерила
За общим, но не праздничным столом.
Добро, как в русской сказке, победило,
То, что ещё недавно было злом.

 
ВЕРЁВКИ.

Я рос мальчишкой сметливым и ловким:
Был часто победителем в игре.
Но нам бельё мешало на верёвке,
Которое сушилось во дворе.

Мы подросли. Соседские девчонки
Покладистее стали и добрее.
Но нам бельё проело все печёнки,
Которое сушилось во дворе.

А время шло, я стал недавно папой
И начал потихонечку стареть.
И каждый раз бельё сбивало шляпу,
которое сушилось во дворе.

Ну, наконец-то, вот оно – свершилось!
Я разменял квартиру в декабре,
Но, Боже мой! И тут бельё сушилось
На бельевой верёвке во дворе.

***
Ещё один закончен цикл.
Теперь верёвок нет в помине –
На каждом метре по машине,
На полуметре – мотоцикл.

Век скоростей, паров бензина,
Борьбы за место, вечных ссор.
Чтобы сходить до магазина
За потребительской корзиной,
Раздвинуть надо лимузины,
Заполонившие весь двор.

Верёвки нынче добрым словом
Жильцы горазды поминать.
Бельё, скрывая, как заслоном,
Давало мальчикам фортовым
В очко возможность поиграть.

Но лично мне ни то, ни это
Как говорят – не по нутру.
Двор словно маленькое гетто,
Должно быть – в нем раздолье света
И воздух чистый, как в бору.
 
***

Выйти вон и хлопнуть дверью
Легче, чем сидеть в дыму,
И поддакивать поверью
В пику трезвому уму.
Мне хватает знаний, силы,
Цепи древние разъять.
Зря, наверное, носила
Меня в юном чреве мать.
У поверий, между прочим,
Корни в древности сидят.
Но и время камень точит
И учёные не спят.
Нет ни догм и нет канонов
В постижении наук.
Есть причины и законы,
Похоть разума и рук.
 
ЗАРОК.

Приятель мой сказал, что завязал.
Как долго эта пауза продлится?
Отказывать, мол, стали тормоза
И не могу остановиться.
К чертям собачьим водку и коньяк:
Жить и без них довольно сносно можно,
Ведь я Байкал, наверное, и так,
А вместе с ним и Каспий опорожнил.
Даю зарок – отныне ни-ни-ни,
Ни в будние, ни в праздничные дни,
Ни в Новый год, ни даже в дни рожденья,
Поскольку пьянство – самоуниженье.
Супруга хмыкнула – пой пташка, пой:
пройдёт три месяца, ну максимум четыре,
И ты опять уйдёшь в запой –
И снова ад поселится в квартире.
Супруга оказалась неправа:
Не пьёт приятель, вот уж четверть века.
И стала просветлённой голова
Поистине другого человека:
Он семьянином праведным слывёт,
Не прикоснулся к рюмочке ни разу,
Но только часто всякая зараза
К нему, как муха к мёду, пристаёт.
 
КУЛЬТУРА НА СЕЛЕ.

Село оделось в камень: на асфальте
Не проложить телеге колею,
В больнице лазер заменяет скальпель
И в клубе на пол вроде не плюют.

Глубинка приобщается к культуре –
Построили спорткомплекс у реки.
Теперь там при любой температуре
Спортсмены набивают синяки.

Комбайн и трактор вытеснили лошадь.
Налажен в зной искусственный полив.
Гудят по праздникам и сельский парк,
И площадь, где водка продаётся на разлив.

В столовой можно стерляди отведать
По сносной для крестьянина цене.
И только в поле, так же, как при дедах,
Мешки с картошкой носят на спине.

 
МАСТЕР – ЛОМАСТЕР.

Об увлечениях не спорят:
Их столько, сколько и людей –
Одни рисуют на заборах,
Другие кормят голубей.

А вот мой родственник Григорий
Всем увлекается подряд.
С ним столько связано историй –
Глухонемого умолят.

Его беда – чинить приборы:
Он угодить любому рад.
Но мой совет – придет Григорий,
Подальше прячьте аппарат.

 
ПОДСНЕЖНИК.

Я нынче подснежник сорвал втихаря –
Природа со мной поделилась.
Но нежную прелесть подруге, даря,
Шепнул, чтоб ни больно хвалилась.

Он в Красную книгу внесён неспроста –
Поскольку, как вид, исчезает.
Но, если пленяет людей красота,
За это в тюрьму не сажают.

Штрафуют. Ну, что ж – заплатить я готов.
Но прежде, пусть мой обвинитель,
Узнает о том, что ценитель цветов –
Не то же, что их истребитель.
 
СПЛОШНАЯ АНАТОМИЯ.

Человек велик и жалок.
Человек – природы пик.
Сладкий мёд и злое жало –
Человеческий язык.

Взгляд его бывает нежный,
Жёсткий, рыхлый и слепой.
Жёсткий взгляд, как ножик, режет,
Бьёт баклуши взгляд тупой.

А вот уши человечьи
Любопытнее всего –
Могут слушать ваши речи
И не слышать ничего.

Человек давно бы умер,
В крайнем случае, зачах,
Если б эта арматура
Не болталась на плечах.

Не сомкнуть навеки веки,
Коль добавлю между строк –
Дебоширит в человеке
Окровавленный комок.
 
В НАЗИДАНИЕ НАЧИНАЮЩЕМУ ЛИТЕРАТОРУ.

Ступая в мир поэзии и прозы
И отправляясь в долгий трудный путь,
Не забывай – подаренные розы
Шипами могут больно укольнуть.

Я сам не раз высасывал из пальца
Кровинки, подсолённые слезой.
А все стихи –   бродяги и скитальца,
Написаны не капелькой одной.
 
ГИМН КНИГЕ.

Приверженец комедии и драмы,
Освободив свой разум от оков,
Вхожу в библиотеки, словно в храмы
Непостижимой мудрости веков.

Бесценны кладезь чести и морали,
Добра и зла, молитвы и мольбы,
Сердец и душ, что в пламени сгорали
По воли Бога, рока и судьбы.

Я к книге прикасаюсь, как к святыне,
В своей груди, удерживая вдох:
В них раны, не зажившие в помине,
В них прах и пепел сгинувших эпох.

Любовь и смерть, и страсти клокотанье
Читателя неистово влечёт.
В них бытия неровное дыханье,
В них кровь живая алая течёт.

Она – дорога к вечному познанью,
Иное сердце Данко освещает путь,
и, чтобы утвердиться в мироздании
Не бойтесь в книгу заглянуть.

 
ГЛАЗА.

У природы красок не хватило,
Чтобы ярче выцветить глаза:
В ход пошли обычные чернила,
Сажа, анилин и бирюза.

А слеза чернила размывает,
Может быть не сразу, не сейчас,
Потому на свете не бывает
Строго чёрных или синих глаз.

Есть глаза с туманной поволокой,
Есть глаза с налётом золотым,
Есть, обременённые пороком,
Есть, принадлежащие святым.

Есть глаза, смотрящие в «далёко»,
Есть, вовнутрь смотрящие, глаза,
Будто в них таится подоплёка,
Бьющего десяткою туза.

Взгляд бывает нежным и тревожным,
Он в себя весь бренный мир всосал,
Стать без глаз поэтом невозможно,
Но ведь я-то всё-таки им стал.

 
***

Жизнь моя, как низко ты скатилась,
Под собачий лай, скулёж и вой,
Лишь одна Божественная милость
Мне осталось слушать голос свой.

Сколько их, однако, наплодили,
Беспородных сук и кобелей.
Для чего? – Чтобы ночами выли
В сорняках заброшенных полей.

Делят территории помоек –
От того и драки, и резня.
Тем, что остаётся от попоек
Свору накормить никак нельзя.

Так вот и живёт моя округа –
Скука, безысходность, нищета.
Отошли колхозники от плуга,
Большей частью даже от скота.

Поселились в избы и бараки
Пьянки, сквернословия, беда.
И дичают сельские собаки,
Да и городские иногда.

Ну, а я с заката до рассвета
Плачу, хоть глаза мои сухи,
Слушая незрячего поэта,
Старость превратившего в стихи.

 
КНИГА.

Как нет конца дороге бесконечной,
Как нет предела бездне голубой,
Так нет и памяти зарубки долговечней,
Чем книга, сочинённая тобой.

Она дороже всех дворцов и замков,
Наград и тронов, званий и карьер:
По сути, откровенная изнанка,
Попытка достижения химер.
 
МЕЧТА.

Бросал я камни плоские,
Потом круги считал.
Кто, будучи подростками,
О море не мечтал?

Мне моряком хотелось стать
Как можно поскорей:
Как будто может недостать
На всех ребят морей.

И вот –  на мостике стою
Я, бравый капитан.
Осуществил мечту свою,
Под килем океан!

Под килем футов семь до дна –
Критический порог,
Но есть такая глубина –
Присниться, не дай Бог!

На мачте флаг Андреевский –
Российский гордый флаг!
Под ним ходили «Невельский»,
«Аврора» и «Варяг».

Их след доселе  пенится
Среди угрюмых вод.
Чем дальше – выше ценится
Наш легендарный флот!

По шумной улице Тверской
Шагаю не спеша.
Я – капитан, я – волк морской,
Матросская душа!

Очередной мне отпуск дан –
Валяй моряк, гуляй!
А мне уж шепчет океан:
 – Меня не забывай!

Нет, не забыть о нём никак,
Как вёсла не суши:
Он тоже истинный моряк,
Хотя и без души.

 
***

Мне говорят  –
Пора уж на покой:
Всему есть ограниченные сроки.
Но я пишу дрожащею рукой,
Быть может, самые значительные строки.
Я тайны не открою никакой –
Всё до меня давным-давно открыто.
Не станет новым старое корыто
И ведьма не появится с клюкой.
И всё-таки я буквы вывожу,
На лист роняя пепел сигареты,
Чтоб доказать, что я принадлежу
Не к божьим графоманам, а к поэтам.

 
***

Мне нынче сорок восемь – сорок восемь –
Ещё два целых года до полста.
А это –  далеко ещё не осень,
А только середина августа.

Не все плоды и овощи созрели.
И бабье лето где-то далеко,
И журавли ещё не улетели,
И чайки колобродят над рекой.

Ещё нет-нет, да полыхнут пожары
В грибных лесах, где прячется туман.
Вон, мой сосед, и в семьдесят не старый,
А я ему и пятьдесят не дам.

Мы с ним рыбачим, ездим на охоту.
Он часто шутит с горестным смешком:
- Ну, как не вспомнить матушку-пехоту,
Ходить нас научившую пешком.

Я соглашаюсь, головой киваю:
Он из одних как будто соткан жил.
Да и за ним я еле успеваю,
Поскольку в авиации служил.

Вот вам и возраст… в нём ли только дело?
Иной  и в сорок согнут, как дуга.
Здоровый дух поддерживает тело,
Такой и смерть встречает на ногах.

 
НЕМАЛО Я ПОЕЗДИЛ ПО СТРАНЕ.

Немало я поездил по стране
На поездах и даже на верблюдах.
Скакал на необъезженном коне,
И скачку эту вряд ли позабуду.

Он был недавно взят из табуна –
Трёхлеток необъезженного ранга:
Хватило же у конюха ума
Всучить мне, горожанину, мустанга!

Он слушался лишь несколько минут,
Потом помчался, шею пригибая,
Пришлось мне прыгать –  что же делать тут,
Раз впереди сходились два трамвая?

Я охромел, но оставался жить.
Коня-калеку скоро пристрелили:
Он умудрился голову разбить,
Когда уже трамваи расходились.

Я при Советах накатался всласть.
В Певеке был, на солнце грелся в Кушке.
- Пойдём, внучок, проверим закидушки.
А то, наверное, рыба заждалась.

Такие вот случались, брат дела,
Подбрось в костёр ещё немного веток,
Меня тропа газетчика вела
По компасу советских пятилеток.
 
***

Ни в любви, ни в картах, ни в рулетку
Не везло, и вряд ли повезёт.
Даже в школе высшую отметку
Раза два мне ставили за год.

По натуре парень неконфликтный –
Я на сердце не копил обид.
В меру был стеснительный и скрытный,
Словом – далеко не вундеркинд.

Видно, я родился невезучим:
Соберусь на пляж позагорать –
Солнце сразу прячется за тучи,
А вернусь, появится опять.

И зимой такая же петрушка,
Только в горы лыжи навострил,
За окном такая заварушка,
Будто бес меня перехитрил.

Так вот и живу я – бедолага,
Помаленьку каюсь и грешу.
Благо есть чернила и бумага,
Я об этом повесть напишу.

 
НОГИ.

Ой, вы, ноги, мои ноги,
Как же вы устали,
Если где-то по дороге
От меня отстали.
Привыкаю понемногу
Жить без вас, судьбу кляня,
А мои больные ноги
Где-то ходят без меня.

 
ПОКАЯНИЕ.

Кое-чему меня учили,
Кое-что сумел понять.
За ошибки крепко били,
Поминая чью-то мать.

По неправедной дороге
Я полжизни прошагал,
Месяц-батюшка двурогий
Красть чужое помогал.

Поскитался я по зонам
И по крупным городам:
Воровским внимал законам,
Свято верил братанам.

Прочесать чердак у лоха –
Это форменный отлёт:
Что лежит у лоха плохо,
Вмиг хозяина найдёт.

Молодым я был, беспечным –
Делал то, чего хотел.
Но ведь жизнь не бесконечна
И у жизни есть предел.

Перед обществом покаюсь –
Чист теперь я, как стекло.
Нет, я в масле не катаюсь,
Всё, что было, – утекло.

Жизнь моя порочная,
Как вода проточная,
А проточная вода
Исчезает без следа.

 
ПРОСТИТЕ ВСЕ.

Простите все, кого мой гнев обидел:
И те и эти, с кем делили хлеб.
Когда я мир прекрасный этот видел,
И, может быть, когда уже ослеп.

Я понимал, что гнев людей порочит,
Что в вспышке гнева козни сатаны,
Что раны в сердце долго кровоточат
И мучает сознание вины.

Что человек – натура непростая:
Подчас бывает хрупкой, как сосуд.
И те, кто походя сосуды разбивает,
Неотвратимо кару понесут.

Я от грехов своих не отрекаюсь,
И Божью кару вряд ли заслужил,
Но лишний раз я всё-таки покаюсь,
Покуда руки вместе не сложил.
 
СТАРИК.

Навалилась грусть-тоска
На калеку-старика.
В одиночестве страдая,
Он синюшными губами
Видно что-то вспоминая,
Постоянно шевелит.
Он в своём замкнулся горе:
Мир, заполненный гробами,
Отражается во взоре
Провалившихся орбит.
Он работает над словом
Дни и ночи напролёт,
Будто лунь белоголовый –
Бывший сталинский пилот.
И ещё во что-то веря,
Роясь в памяти, как крот,
О гранит ломает перья
И бумагу, скомкав, рвёт.
Пролетела незаметно
Жизнь, как стая журавлей.
Но остался без ответа
Вечный каверзный вопрос –
Для чего живём, шагая,
Через тысячи полей,
Если всё изнемогает,
А затем идёт на снос?
Если пыль веков укроет
Всё, чем сердце дорожит,
Кто тогда, как люди Трою,
Эту пыль разворошит?
Так примерно думал мудрый,
Жизнь проживший человек,
И, задув свечу под утро,
Подписался – имя Рек.
 
СТАРЫЙ ПОЭТ.

Давно уже любимой нет –
Потерь не сосчитаешь.
Какие теперь стихи, поэт,
Ты музе посвящаешь?

Кто вдохновение даёт?
Какой богине служишь?
Ужель душа ещё поёт
И сердце ты не студишь?

Поэт задумался на миг
Над каверзным вопросом:
Он старика врасплох застиг,
Как дождь в разгар покоса.

А ведь действительно, кому
Нужно его творенье?
Оно практичному уму,
Что хищнику варенье.

Мозги запудрил капитал,
Стихами сыт не станешь:
Братву сейчас в читальный зал
И мёдом не заманишь.

Но старика не убедить –
Грёз юных не нарушить.
Его удел – стихи творить,
Удел других – не слушать.

И как бы не был мир жесток,
В нём лирика – отрада.
Запомнит кто-то пару строк,
А больше и не надо.

 
***

Стихов я кровью не царапал,
Толпу глаголом не сжигал.
Сам по натуре –  не оратор,
Я горлопанов избегал.

Я –  тихий лирик, не маститый,
Писал в тенёчке сохраняясь,
С природой – Божеской элитой
Держал естественную связь.

Она мой разум занимала,
Очаровала и влекла.
Душа прохлады в зной искала,
А в стужу – солнца и тепла.

Всё трепетало в ней и пело
И в купе радовало плоть,
Что даже критика не смела
Меня сарказмом уколоть.
 
***

Я жизнь свою коробками измерил
Дешёвых и не очень сигарет.
О, сколько спас я лошадей из прерий,
Умней коня –  скотины больше нет.
Ему довольно капли никотина,
Чтоб протянуть копыта на века.
А чтоб спасти меня, как седока,
Придумала всё –  это медицина.
 
***

Я жить устал –  измотан до предела.
И говорю, нисколько не тая,
Меня давно не любит Изабелла –
Супруга драгоценная моя.

Скорее всего, она и  не любила,
Но верною подругою была.
Двух дочерей чудесных подарила,
А вот наследника, увы, не родила.

Он мне не помешал бы, уверяю,
Семья без парня – это не семья.
Девчонки ведь уходят, вырастая,
Родителей хоронят сыновья.

Но, слава Богу –  внуки подрастают,
Племянники от братьев и сестёр.
А значит, не угаснет, угасая,
Семейных наших принципов костёр.

 
***

Я знаю то, о чём пишу,
Уже давно имея имя.
Но плагиатом не грешу.
Словами пользуюсь другими.

Смотрю вперёд, а не назад
И применяю тот же способ:
Какой использовал Сократ,
Но я –  поэт, а не философ.

Я мысль стараюсь излагать,
Как можно проще и доступней,
Чтоб каждый мог её понять
И применить к себе попутно.

И, несмотря на катаклизмы,
Что без конца тревожат Русь,
Хочу быть понятым при жизни,
А не тогда, когда вернусь.

 
***

Я не придумываю строк:
Они приходят как-то сами,
Рождаясь, то ль под небесами,
Иль где-то выше их исток?

Я не придумываю снов.
Порхают сны во мне, как птицы,
И в языке не хватит слов,
Чтоб рассказать Вам, что мне снится.

Я не придумывал любви.
Любовь приходит и уходит.
Её зови, хоть  не зови,
Она свободной кошкой бродит.

Но стоит рядом ей присесть,
Как руки сами гладят шерсть.
Я не придумывал тебя,
Но ты внезапно появилась.

И всё, что грезилось и снилось,
В моём сознании растворилось,
Остались только ты да я.
 
БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ.

Болеть в России – сущее коварство,
Вся пенсия уходит на лекарство.
А то, что добавляет государство,
На спички, чтоб цигарку запалить.
А то, о чём Минздрав предупреждает,
По сути никого не убеждает,
А старики покрепче утверждают,
Что пенсию полезнее пропить.
Но если пить с рассудком и умело,
Пожалуй – это стоящее дело.
Поскольку проспиртованное тело
Зараза никакая не берёт.
Тогда зачем настойки и таблетки,
Шприцы, пилюли, банки и пипетки,
Больничные палаты и кушетки?
Пусть Вельзевул себе их заберёт.
Пенсионерам сложно подлечиться –
Корове стельной легче отелиться.
А чтоб слетать в больницу за границу,
Нужна большая длинная деньга.
Им с царского стола вполне хватает крошек,
Они привыкли  к роли мелких сошек.
За рубежом страхуют даже кошек,
Жизнь россиян не стоит ни гроша.

 
ГРИПП.

Грипп скитался по планете,
Место скромное ища
То в гарнире, то в котлете,
То в немытых овощах.

Забирался в носоглотку,
Как в пещеру пилигрим,
Игнорируя и водку,
И обычный аспирин.

Имена, как хлюст перчатки,
Он менял из года в год –
То гонконгский, то канадский,
То кавказский из Минвод.

А теперь вот стал куриным,
Огуречным  и свиным,
Говорят, что в пачке примы
Уличён гриппозный дым.

Не спасает от микроба
Ни лекарство, ни постель.
Доведёт народ до гроба:
Он непойманный досель.

Я, как рыцарь, на распутье
Снаряженьем бряцаю.
Помоги, товарищ Путин,
Дай рекомендацию.

Мы из сызмальства привыкши,
Прежде, чем пожар гасить,
У Того, кто нас повыше,
Сразу помощи просить.

Вы по ящику ответьте,
Чтоб потом не докучать,
Как и чем нам гриппы эти
Друг от друга отличать?

 
КРЫМ.

Не кури в дому! Ты слышишь –
Некурящим вреден дым.
Что ж по-твоему, Никита
Из-за дыма отдал Крым?
Крым всегда в дыму курился,
Не мешая отдыхать.
А теперь хохол взбодрился,
Стал своим его считать.
Пусть хоть в доме
Сизый дым мне напомнит
Старый Крым.
 
***

Любопытный от природы
Не могу одно понять –
Ну, зачем слугу народа
От народа охранять?

Царь  и тот,
Стрельцов прогнавши,
В парке бегал тет-а-тет.
Неужели слуги наши
Выше царских эполет?

 
ПРИБАВКА К ПЕНСИИ.

Не хнычь, старик, что пенсия мала
И целиком уходит на лекарства.
Прибавят скоро: честь им и хвала,
На каждого рублей по полтораста.

Спасибочки, я власти поклонюсь
За то, что хоть немного поддержала.
Но ежедневно всё равно молюсь,
Чтоб жизнь на двести не подорожала.
 
БАБЬЕ ЛЕТО.

Наступает осени на пятки
Бабье лето – бархатный сезон.
Но, уже ложатся, как заплатки,
Листья на поношенный газон.
Близок час сплошного листопада.
Скоро мелкий дождь заморосит.
Пусть в последних праздничных нарядах
До морозов роща пофорсит.
Не понять нам женскую натуру.
Логики нам женской не понять.
Ибо проще аббревиатуру
Или криптограмму разгадать.
Я немного знаю их, поверьте:
Им бы только нервы потрепать.
Годы станут красить перед смертью,
Шляпки перед казнью примерять!
Осуждать за это их не будем.
И не вправе обвинять в грехах:
Мы и в бабье лето женщин любим
И носить готовы на руках!
 
БЛИНЧИКИ.

Пёк мальчишка блинчики на море,
Когда штиль ослабил паруса.
Было это, может, в Эквадоре,
Может, на обеих полюсах.

Начинались с блинчиков походы,
Ближние и дальние моря.
Не откажет, даже через годы,
Настрогать их истинный моряк.

С берегов, бросая плоский камень,
И, ведя кругам, расхожим, счёт, –
Эта блажь, наверное, веками
В жилах вместе с удалью течёт.

Чьи подклепки камешка блинами,
Назвала ни русская ли речь?
Только, если строго, между нами,
Я готов до старости их печь.
 
ВЕСЕННИЙ МОТИВ.

Стучится дятел в дерево, как в дверь,
Зовёт весну.Весну зовёт пернатый.
И дед Мороз с ухмылкой виноватой
В повозке отправляется под Тверь.

Чтоб отдохнуть до следующей зимы,
Раскинуть шубу на упругих прутьях
И просушить промокшие пимы –
Сумятицы весеннего распутья.

Зима уже не в силах устоять:
Сдалась весне, а с ней сдалась и свита.
И первой просыпается ракита,
Пустив цыплят по веточкам гулять.

А вскоре травка выползет из тьмы
На Божий свет, насыщенная влагой.
И зашуршат писатели бумагой,
Описывая прелести весны.

 
ВЕСЕННЯЯ СВАДЕБНАЯ.

По весне мы все, как дети,
Не идём, а мчимся вскачь,
Будто нам в пекарне светит
Тёртый праздничный калач.

А народ спешит на свадьбу:
Там  бесплатно водку пьют.
Жениха подружки грабят
И невесту продают.

По весне сугробы тают –
Скоро сеять и пахать.
Люди крылья обретают,
Чтоб по небу полетать.

А народ спешит на свадьбу:
Там  бесплатно водку пьют.
Жениха подружки грабят
И невесту продают.

По весне, по половодью
Хоть на край Земли плыви.
И с ума девчонки сходят,
От нахлынувшей любви.

А народ спешит на свадьбу:
Там  бесплатно водку пьют.
Жениха подружки грабят
И невесту продают.

 
ВЕСНА В ГОРОДЕ.

Весну встречает город мой любимый – 
Кричат грачи на старых тополях.
И слизывают снег неотвратимо
Крылатый ветер с солнцем на паях.
 
Звон колокольный падает на крыши.
Под полотенцем зреют калачи.
А солнце поднимается всё выше,
Вручив весне от города ключи.
 
Перед иконой бабка запалила
Огарок стеариновой свечи.
Она своё в соборы отходила,
Не простоять молебен ей в ночи.

У горожан приветливые лица
И каждый по-весеннему одет.
Вошла весна в сибирскую столицу,
Привет тебе, красавица, привет!

 
***

Проклюнулись ручьи из-под сугробов:
Их солнце насидело, чтоб затем
Освободить от белых пятен глобус
И уничтожить список зимних тем.

В Крыму уже вовсю цветут мимозы,
А в Краснодарском крае – молочай.
Да и у нас последние морозы
Ещё шагают, но только по ночам.

Грачи в начале марта прилетели –
Примета ранней Пасхи и весны.
Упали с крыш последние капели
И лишь тайга досматривает сны.

Через недельку люди снимут шубы
И санки запихнут на антресоль.
И, может быть, ноктюрн сыграют трубы
Нам водосточные в режиме ля-бемоль.

И всё идёт, как принято, по плану:
Сильней звучат ребячьи голоса,
И даже конь, с повадкой Дон-Жуана
Заржал и отказался от овса.
 
***

Воробьиными шажками
День крадётся по Земле,
Разноцветными флажками
Зреет ввысь на корабле.

Океан, Земля и небо
Заскучали по весне.
Воздух пахнет талым снегом –
Всё вкуснее и вкусней.

Тянет с юга свежим бризом
В запорошенную даль.
На весенние капризы
Соглашается февраль.

Вдруг сосульку вниз уронит.
Пёс залает в конуре.
На закате солнце тонет,
Воскресая на заре.

Равноденствие не скоро
Уровняет с ночью день –
И начнёт тревожить флору
Ручейков студёных звень.

По примеру вёсен прежних,
По приметам прежних лет,
Первым выглянет подснежник –
Посмотреть на белый свет.
 
ЖАРА.

Роняет солнце капли золотые
На купола соборов и церквей,
Пустые накаляет мостовые
И сквозняки безлюдных площадей.

Июньский полдень. Город словно вымер.
Исчез, как в эпидемию, народ.
Лишь на афишах, в парике и гриме
Кривит паяц в кривой усмешке рот.

Пруд испарился. Бьют фонтаны в небо,
Где струи превращаются в туман.
Я, к счастью, в городе
В тот жаркий полдень не был,
Но точно знаю – это не обман.

Я позже видел высохшие клумбы,
Лягушек, подыхающих на дне,
И клоунов, наклеенных на тумбы,
Которые подмигивали мне.
 
КРАСНЫЙ КОНЬ.

Красный конь, куда ты мчишься?
Впереди туман и смог.
Или сгинуть не боишься в скоротечности дорог?
Вечна лишь одна дорога
В нашей жизни непростой,
Что ведёт к чертогам Бога,
К вере истинно святой.
Может чем-то ты напуган:
Изо всех несёшься сил?
Ведь соху железным плугом
Век двадцатый заменил.
Может быть тебя обманом
Заманили в край чужой
Или просто хулиганы
Насмеялись над тобой?
Может твой хозяин – деспот –
Не ценил твой тяжкий труд?
Может к месту и не к месту
В ход пускал плетёный кнут?
Может твой кузнец подкову
Как-нибудь не так прибил?
Или конюх вороного
Больше, чем тебя любил?
Красный конь молчит и скачет
Без удил, без седока.
Кто теперь в разбитой кляче
Угадает рысака?
Нет печальней эпилога
В этой повести скупой:
Вечна лишь одна дорога,
Что ведёт к чертогам Бога,
К вере истинно святой.

 
***

Наскиталась душа, намаялась.
Не приспело ли ей отдохнуть?
Чтобы снова душа оттаяла,
В деревеньку свою заглянуть.

Пробежаться ногами босыми
По траве луговой с ранья,
По которой звенела косами
Вся огромная наша семья.

Ах, какая была идиллия –
Луговую щетину стричь,
Ведь недаром моя фамилия
Сенокосов Иван Ильич.

Ах, какая была вкуснятина –
С мясом хлеб опосля косьбы!
Поздно ночью телега тятина
Довозила нас всех до избы.

 
НЕФОРМАТНАЯ ЗИМА.

Снегу столько навалило
Даже там, где он не шёл:
То ль природа пошалила,
 То ль Господь с ума сошёл.

В Калифорнии метелей
Не бывало никогда.
А сегодня вдруг в отеле
Превратилась в лёд вода.

А на улицах Нью-Йорка,
Где дома упёрлись ввысь,
Что ни улица, то горка –
Разбегайся и катись.

Но зато на Мадагаскаре
Непрерывно ливень лил.
Да такой, что на базаре
В океан прилавки смыл.

Лишь в Сибири всё нормально –
Стынь, сугробы до бровей.
Если где-то аномально,
То в Сибири всё –  О,кей.

 
НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК.

Посёлок лесорубов на Орловке
Удерживает память до сих пор.
Есть место в ней и этой безкурковке
Настенной, украшающей ковёр.
Под новый год, отправившись за ёлкой,
Я окрикнул пса по имени Кузьма,
Что бегал без пригляда по посёлку
И был, видать, обрадован весьма.
Пусть сорвалась с соперниками драка.
Пусть кость досталась суке молодой:
С любым пойдёт охотничья собака
В тайгу, ружьё почуяв за спиной.
Нашёл я ель, срубил её под корень
И тут услышал громкий лай Кузьмы.
Я снял ружьё, пошёл на лай и вскоре
Увидел пса у высохшей сосны.
На голых сучьях жались две тетёрки
И сверху вниз смотрели на Кузьму.
А так как был я парнем дальнозорким,
Не сомневался в том, что их возьму.
Я снял обеих, за ремень приладил,
Поправил безкурковку за спиной,
Взял елку на плечо, собачий лоб погладил
И с торжеством направился домой.
Меня там ожидали с нетерпеньем,
Прижав носы к оконному стеклу
И принимали с явным удивлением
Подарки к новогоднему столу.
Теперь не каждый этому поверит.
Никто, назад, то время не вернёт.
Тайга беднеет: меньше стало зверя
И реже птичий радует полёт.
Причина в том, что их довольно много
И вряд ли стоит все перечислять:
Чем дальше в лес проложена дорога,
Тем меньше шансов что-нибудь поймать.
 
***

Ожил школьный звонок –
Это значит, что кончилось лето.
Осень мелким дождём
Занавесила солнечный лик.
Парк до нитки промок,
Почерневший и полураздетый,
Подаяния ждёт,
Как на паперти нищий старик.
Мой сосед протрезвел:
На пернатых открыли охоту.
Жнут комбайны хлеба,
Убирают ячмень и овёс.
Бабы клюкву в гурты
Собирают в сибирских болотах,
Роясь в жухлой траве
В окружении чахлых берез.
Неспокойно душе,
Небо серое давит на плечи:
Слишком часто оно
В эту осень сырую текло.
В сельских избах уже
Начинают протапливать печи,
Чтоб не сразу забыть
Унесенное к югу тепло.

 
ПАУК.

С потолка паук спустился –
Это значит – жди письма,
И в коробку опустился
Комфортабельно сполна.

Буду ждать дня три, не боле.
Если почту принесут,
Отпущу его на волю,
Не свершая самосуд.

Если ж тухлым завоняет,
Ждать напрасно не люблю –
На себя он пусть пеняет:
Вместе с домом раздавлю.

 
РАННЯЯ ОСЕНЬ.

До срока в этот год похолодало.
До времени фиалки отцвели.
Что не дозрело, то пиши – «пропало»,
Иссякли соки матушки-земли.

Уже к рассвету инеем подёрнут,
Пожухлых трав, каштановый ковёр,
На крыше флюгер к северу повёрнут
И тарахтит, как авиамотор.

Летят с берез листочки, как монетки,
Песчаные тропинки золотя.
А птицеловы выстроили клетки,
В которых птахи шустрые свистят.

Они,  глупцы, подманивают пару
Из тех, кто собирается на юг.
Рябина ждёт, пылая алым жаром,
Когда морозы ягоды скуют.

Отличная получится настойка
С кроваво-красной ягодкой на дне.
Сорока закричала на помойке,
То ли бранясь, то ль радуясь зиме.

 
РУСЬ ОСЕННЯЯ.

Есть в осени чарующие звуки,
Что проникают исподволь тайком
В сердца людей, как вестники разлуки,
Простым необъяснимым языком.

Почувствуй их любой из клеток тела
И ощути неведомую власть,
Чтобы душа, как мраморная стела,
В безоблачную бездну вознеслась.

Когда поймёшь, что повода к печали
Ни листопад, ни осень не дают,
А то, что птицы в небе прокричали,
Как песен при разлуке не поют.
Люблю простор от края и до края,
Люблю лугов ромашковую цветь,
Костры рябин, что тлеют, не сгорая,
 Пытаясь сердце русское согреть.

В зорях поля бескрайние стекают,
В листве берёз есенинская грусть,
Она одна на всех, у нас, такая
И кроткая, и пламенная Русь.
 
***

Сперва сентябрь был солнечным и тёплым,
Но с середины –  дождик зарядил:
С утра до ночи плачут в окнах стёкла,
И ветер мечется, как лошадь без удил –
То дует с севера, то с запада, то с юга,
А то откуда –  и вовсе не понять,
Деревья тесно держатся друг друга,
Чтобы стихии противостоять.

Пшеница сжата, выкопан картофель,
Ковры на землю стелет листопад.
И смотрит в лужи то в анфас, то в профиль
Холодный, умирающий закат.
 
***

У зимы в тонах пастельных
Даже неба окаём.
Снегопады и метели
В услужении у неё.

Летом –  зной, зимою –  стужа:
Крайность там и крайность тут.
Человечество наружу
 Не особенно влечет.

Но, едва проклюнет лучик,
Кучевые облака –
Пацаны из снежной кучи
Достают снеговика.

Сунут в руку подметало:
Подметать самим-то лень.
На башку, не как попало,
Шляпу только набекрень.

И стоит такая баба
Украшеньем во дворе.
Украшеньем, правда, слабым,
Если скучно детворе.

Если нет там заводилы,
Без претензии на власть.
Заводила – это сила,
Если сила –  не напасть.

Всякий двор гордиться должен
Энергичным пареньком,
Чтобы каждый день был прожит
С толком, с пользой с огоньком.

Чтоб не  корчиться от грыжи,
Не прославиться пеньком,
Непременно встань на лыжи
Или лёд черти коньком.

Не сиди без дела дома,
Пусть в шкафу висит доха.
На салазках мчись с подъёма
В ритме зимнего стиха.

Не робей, умойся снегом –
Снегу тоже есть предел.
Нет салазок –  так побегай –
Всё, что я сказать хотел.

Лень и дрёму ты прогонишь,
а усталость – не беда.
Но зато теперь запомнишь
Эту зиму навсегда.

 
***

Уже цветами женщин одарили,
И день гуляет с ночью наравне.
Устроили свидание кобыле:
Она давно мечтала о коне.

Ведут бои, чирикая, за самку,
У тёмных луж задиры воробьи.
На антресоль укладывают санки
На Масленицу, зиму проводив.

Пришёл апрель с капелью и ручьями,
С обманным днём и мелом на спине,
С прохладными сравнительно ночами
И жаворонком в синей глубине.

А скоро май черёмуху распустит.
Засуетятся ландыши в лесу.
Вернуться с юга журавли и гуси
И северное лето принесут.

 
ЦУНАМИ.

Девятый вал, обломок мачты в море,
Последняя надежда моряков.
Кто победит в неравномерном споре?
Недостаёт лишь несколько мазков.

Шедевр художника в позолоченной раме
В музейной безысходной тишине.
Ну что девятый вал в сравнении с цунами –
Огромной мощи гибельной волне?

Я видел лишь последствия. Но ужас
Во мне поднял причёску на дыбы:
Среди камней вороны, с криком кружась,
Набили мертвечиною зобы.

Шёл сладкий пир на городских руинах:
Вонь забивала ноздри за версту.
Крутился смерч, как в цирке балерина,
И всё, что мог, бросал на высоту.

Летали палки, ящики, колёса –
Всё, что могло и не могло летать.
Чугунный рельс загнулся в знак вопроса,
Ну, разве можно всё пересказать?

Конечно, нет, и, думаю –  не стоит,
Бывают в жизни драмы посложней.
И разума лишаешься порою,
Когда на шею давит нам кашне.

 
ЗВЁЗДНЫЙ ТОСТ.

На старый год, оглядываясь в полночь,
Мы тяжесть ощущаем на плечах.
Он нас, как сталь, испытывал на прочность,
И проверял на гибкость, волоча.

Он нас долбил, как капля долбит камень,
Все соки выжимал, как из плода.
Мы хлеб растили добрыми руками
И в тундре возводили города.

Пока ещё не всё нам удавалось,
Пока ещё не тот у нас закал.
Но в эту ночь забудем про усталость,
Поднимем за грядущее бокал.

Пусть легче в нём, конечно же, не станет,
Но брать преграды нам не привыкать.
И прежде, чем конец Земли настанет,
Наш долг и эту тайну разгадать.

Хотя бы для того, чтобы потомки,
Спустя десятки миллионов лет,
Дошедшие до них головоломки,
По крайней мере, не сочли за бред.

Жизнь не исчезнет, я уверен в этом.
Жизнь будет продолжаться без конца.
Не по Земле, так по другим планетам
Расселятся отважные сердца.

И, между прочим, есть уже попытки
В реальном исполнении, не во сне.
А кто-то предприимчивый и прыткий
Распродал даже пепел на Луне.

Должно случиться, рано или поздно,
Как всё случалось раньше и теперь,
Отметят люди Новый год на звёздах,
Тому, кто сомневается, не верь.
 
***
Кончай грустить, пора заняться делом –
Искать чувих на вечер. Старый пень,
Вон, видишь тех – одна подруга в белом,
Другая – в чёрном, словно ночь и день.

Я клеюсь к белой, ты кадришься с чёрной:
Подходим и берём на абордаж.
И, если будут девушки покорны,
Мозги переключаем на форсаж.

Сначала проверяем на контактность,
Потом берём на пробу интеллект.
И, если будут девушки согласны,
Считай себя уложенным в комплект.

Гуляем и знакомимся поближе.
Учти, король – не имя, а слуга.
Ты не ленись – читай побольше книжек:
Не наживёшь в приятеле врага.
 
Затем такси и ресторан «Центральный»,
На чаевые швейцару не жмись:
Он с виду дядька вроде бы нормальный,
Но и немного с придурью, кажись.

И проведём мы вечер, как в Лондоне,
Где я ещё ни разу не бывал,
Забыв об институте и о доме
И тех, кто наживает капитал.

Так что, старик, очнись и не грусти,
Не принимай так близко к сердцу беды.
Но друг взорвался козырем –
Пусти! Ведь я сегодня даже не обедал!

 
***

Мы на земле –  лишь временные гости:
И будущее пользовать не нам.
Истлеют наши кости на погосте
И прах даст пищу новым племенам.

И вновь пиры возникнут на мгновенье,
И также будут молнии блистать,
И новое со старым поколенье
В раздорах справедливости искать.

Жизнь будет повторяться многократно:
Никто ей в том ни в силах помешать.
С годами всё становится понятно,
Но неразгаданной останется душа.
 
ПАРАДОКС.

Мороз на юге не был сроду,
И сложно смертному понять –
Откуда южную природу
Он так подробно может знать?

А ведь рисует, как ни странно,
Морозной кистью поутру
На окнах пальмы и лианы,
Слонов и даже кенгуру,

И обезьян, и утконосов
И то, чего давно уж нет.
Короче – сплошь одни вопросы,
А я хотел бы знать ответ.
 
***

Пужают мир скончаньем века:
У нас традиции – пужать.
Как будто жизнь у человека –
Одна сплошная благодать.

Пужают милиционером,
Небесной карой и тюрьмой,
Чумой, проказой и холерой
И прочей разной ерундой.

Но тот, кто вынужден нуждаться
И потом хлеб свой добывать,
Уже не может напужаться,
Скорее может напужать.
 
РОЗМАРИ.

Я Розмари среди толпы увидел сразу –
Её людской поток, как тиной засосал,
Красотке подмигнул я левым глазом,
А правым указал на самосвал.

На самосвале был шофёром старый кореш.
Он нас до хаты, как на тачке докатил.
А Розмари смешливо: «Экономишь,
Что другу за  бензин не заплатил?»

- Бесплатный сыр бывает только в мышеловке,
Кривой усмешкой усмехнулась мне мадам.
- Ты, мужичок, – я вижу, сильно ловкий –
Иди и раскупорь мне чемодан.

А в чемодане были пудра и помада –
Всем бабам города дарить, не раздарить.
Но я не обнаружил, то, что надо,
Спросил её – а где же пузыри?

 - Как видишь, –  нет, –  ответила воровка,
Но, всё же, штуку мне засунула в карман.
Пока ты собираешься за водкой,
Товар барыге за решёткой я продам.

 
***

У ребёнка раз за разом
Набирает силы разум:
Он уже на пятый день
Различает цвет и тень.

Машет ручками, как птица,
Шестимесячный Капица,
Будто пробует взлететь,
А на  самом деле – сесть.

Время катит помаленьку –
Он уже на четвереньках,
даже пробует вставать,
Напугав отца и мать.

А стоять совсем непросто,
Если ты полметра ростом.
По законам тяготенья
Попка снова тянет вниз.
Но малыш без промедленья
Повторяет свой стриптиз.

В полтора уже затопал
И ладошками захлопал,
И сознательно, но просит,
Просит маму и отца –
Все дела свои отбросить
И поздравить молодца.

 
УЧИТЕЛЮ В ДЕНЬ УЧИТЕЛЯ.

Слова мы Ваши впитываем с детства:
Вы в нашей жизни – гид и проводник,
Безропотно вручаете в наследство
Всё громадьё учебников и книг.

С детьми Вы будьте чуточку построже,
В руках держите крепче каждый класс,
Ведь Вы –  живой пример для молодёжи
И всех, кто Вас приветствует сейчас.
 
***

- Что ты дёргаешь плечами?
Может быть, не веришь мне,
Что я видел, как ночами
Кто-то ходит по луне?

- Ты меня, приятель, дуришь
Или попросту хитришь.
Если ночью ты дежуришь
На работе – значит спишь?

- Ну, при чём же здесь работа?
Я работой дорожу.
Мне того поймать охота,
За которым я слежу.

Это точно ни Йети,
Не какой-то беглый зек,
По следам и по примете,
 Это лунный человек.

На сенсации мы падки.
Если что-то – то взахлёб.
У тебя там всё в порядке?
– Ткнул ему приятель в лоб.

 
ЮБИЛЕЙ.

Придумал же какой-то бармалей,
Ссылаясь на сомнительное чувство,
Скрывать сорокалетний юбилей
Для женщины –  не прихоть, а искусство.

Что дама склонна возраст свой скрывать,
Давно известно каждому мужчине.
Но сорок лет ещё не сорок пять,
Которые равны лишь половине.

Так в чём же здесь загвоздка? Не пойму –
Какой резон пустой посудой брякать?
Дай я тебя, родная, обниму –
Ты в сорок лет такая же, как в двадцать.

И в пятьдесят ты будешь мне мила.
И сказано –  кто любит, тот обрящет.
И не жалей, что  юность отцвела:
Осенний плод таинственней и слаще.

 
ГЛУПЕЦ, КТО ВЕРИТ ЖЕНЩИНЕ НА СЛОВО.

Глупец, кто верит женщине на слово,
Но дважды, кто покорностью сражён.
Что женщина хитра –  так это ведь не ново,
У женщин взгляд на вещи искажён.

Они на них глядят, не как мужчины,
Ну, что для вас конфеты? – Просто сласть.
А женщина всегда найдёт причины
Из-за конфеты в обморок упасть.

Дублёнкой запасаюсь я на зиму
Поскольку в стужу у меня мандраж.
А модница в дохе из магазина
Спокойно отправляется на пляж.

Я год ношу штиблеты скорохода
Уже успел подошвы протереть,
А у жены туфлей полгардероба,
А в ресторан ей нечего надеть.

Я, провинившись, попросил прощенья,
За что по справедливости был бит,
Считал, что сковородка для жаренья,
Но голова до сей поры болит.

Настаивать я буду вновь и вновь,
Что женщина с мужчиной –  антиподы,
Но трижды распроклятая любовь
Их обрекла терпеть друг друга годы.
 
***

Чопорность в крови у англичан,
У немецких бюргеров – надменность,
А у нас, у русских – откровенность
И привычка всё рубить с плеча.

На бельгийцев смотрит свысока
Явное французское позёрство,
А у нас, у русских, бузотёрство
И привычка бить наверняка.

За испанцев гордость говорит.
Итальянцы преданы искусству.
Русским же присуще безрассудство –
Водку пьём, когда душа горит.

 
МОРСКОЙ ВОЛК.

Кто морской подвержен качке
Лучше в море не ходить,
А достать свою заначку
И в пивной её пропить.
А потом идти, шатаясь:
Пьяным море по колено –
Тоже качка, не морская,
Но похожая на крен.
А когда жена наскучит,
К Нептуну её послать,
Заорать, что было мочи –
Всех на палубу свистать.
Отключиться в коридоре
Иль на кухонном столе,
А во сне увидеть море
И себя на кухонном столе.
Капитанская фуражка,
Лакированный козырь,
Капитанская тельняшка,
В клёшах начатый пузырь.
Море хлюпиков не любит,
Море – сила, будь здоров.
В шторм матросы мачты рубят
Без участья топоров.
А вокруг морские волки,
Кто в бушлате, кто в футболке,
Пётр первый и в кафтане
Превосходно «капитанил».
Так что будь готов всегда,
Море, всё-таки, – вода,
А вода шутить не любит –
Вмиг разиню приголубит.
Море жертву крепко держит,
Как орёл, вцепившись в дичь.
Не дано тупым невеждам
Моря азбуку постичь.
То оно тебя ласкает,
То зубами снасти рвёт,
У кого судьба какая,
Не узнаешь наперёд.
Поутру мужик проснулся,
Оторвался от стола,
На мгновенье встрепенулся –
Где бутылка? Ведь была!
Но потом подумал всё же,
Приложив ко лбу кулак,
Я ж её оставил в клёшах –
Вот рассеянный дурак!

 
НОВАЯ МОСЬКА.

Вы помните, у дедушки Крылова,
В далёкие былые времена,
Была собачка ростика малого,
Которая облаяла слона?

А так как слон –  животное не наше,
По улицам не водят их теперь.
Слона ей заменила тётя Маша,
Хоть тётя Маша –  дама, а не зверь.

Лишь на неё одну она и лает.
А вся недуга, видите ли, в том,
Что тётя Маша – дворник: запрещает
Собачке этой какать под окном.
 
ПЁС И ПЕТУХ.
(басня).

Дворовый пес спросил у петуха:
- Жизнь у тебя, я вижу, неплоха.
С собачьей нашей долей не сравнить:
Мне, например, гарем не прокормить,
А ты хоть и породистый, но тощий.

Петух изрёк: «Смотри на вещи проще,
У каждого есть собственный резон –
Мужчина кормит жен, а зятя кормит тёща,
Но у меня их нету ни одной,
Вот потому я, братец, и худой».

 
ПЛОД.

Родитель дочку обожал
И замуж выдал за милого,
Когда в дорогу провожал
Сказал напутственное слово.

Живите в здравии, в любви,
Как я с супругой жил покойной,
Меня тогда лишь позови,
Когда созреет плод достойный.

Умчали кони за бугор,
Дитя, взлелеянное лаской,
Но предложенья до сих пор
Нет от любимой златовласки.

Но вдруг приносит почтальон,
На синем бланке телеграмму
И за границу мчится он
На самолёте иностранном.

Когда вдали зажглась заря,
Мир утонул в ее свечении,
Его встречали как царя,
Хоть и в гражданском облачении.

Ни знали, где и посадить,
И напоить вином и чаем,
А дочь просила извинить
Её за долгое молчание.

Сказала, в гости не звала,
Поскольку девочек рожала,
И тосковала, и ждала,
Но телеграмм не посылала.

Родился мальчик, наконец,
И счастью не было предела.
- Ты, дочка, –  вымолвил отец,
- Совсем – я вижу – обалдела.

Потом добавил: «Наперёд,
Мне за двумыслие наука,
Я намекал на корнеплод,
А ты подумала на внука».
 
ПРОБКА.

Пробка, вылетев из горла,
Улетела прямо в рай
И такую чушь попёрла,
Ты хоть уши закрывай.

Говорила, что святая
запрещала водку пить.
У неё судьба такая –
Каждой девке угодить.

Рассудил хозяин рая,
Я в понятии ином:
Если б ты была святая
Не воняла бы вином.

Ты служила лишь преградой
Между жидкостью и ртом.
И тебя за это надо
Прежде выпороть кнутом.

Но затем, как клоун в цирке,
Умилительно икнул,
Поискал глазами дырку
И в нее её воткнул.

Пробка враз повеселела,
Подфартил ей Божий суд,
Для неё благое дело
Затыкать любой сосуд.

И отныне в гущах рая
Сплетни новые плетут,
Люди пробками стреляют,
Пусть без пробок поживут.
 
ПЧЕЛА И МУХА.
 (басня).

Присела муха на пчелиный дом,
Где пчёлы были заняты трудом.
И жалуется пчёлке молодой:
- Вот мы летаем рядышком с тобой,
Но вас за что-то люди уважают,
А нас, несчастных, бьют и унижают.
А у меня и жала даже нет.
И пчёлка ей промолвила в ответ:
- Мы жалом защищаемся, а ты,
Хоть иногда садишься на цветы,
По большей части трешься у пивной:
То праздник у тебя, то выходной,
А пользы ни на грамм, ни на полушку,
За что же уважать тебя, подружка?
 
РАЗБОРЧИВЫЙ ЖЕНИХ.

Объехал в поисках невесты
Весь регион – напрасный труд.
Вчера купил билет до Бреста,
А надо было в Голливуд.

Невест несчитано за морем,
Хватай какая по плечу.
Одна беда, ядрена корень, –
Все девки ростом с каланчу.

Невест и в Африке немало.
Ты только с ними не балуй:
У них нескромное хлебало,
Зато смертельный поцелуй.

Со страстной искоркой во  взоре,
С курчавой стрижкой вместо кос.
Одна беда, ядрёна корень, –
Кольцом прокалывают нос.

Вот где их нет, так это факт, –
Они в Тибете в дефиците:
И с иностранцами в контакт
Идут едва ли единицы.

Разводят яков между взгорий,
Стада несметные окрест.
Одна беда, ядрёна корень, –
Жених говядину не ест.

А вот на острове Гаити
Он был экзотикой польщён.
Там днём  и ночью, извините,
Невесты ходят нагишом.

И, поклоняясь Терпсихоре,
Играют пьесы среди роз.
Одна беда, ядрёна корень, –
Претит им северный мороз.

Искал в Бразилии, в Марокко,
Слетал спецрейсом в Тринидад.
Пора на пенсию по срокам,
А он доселе не женат.

 
СВАЛКА.

Однажды слетелись вороны и галки,
Сороки и прочий пернатый народ.
На сход, чтоб решить все проблемы по свалке,
Где строить задумали чудо-завод.

По слухам весь мусор такие заводы
Должны превращать в сырьевой выпендрёж,
Но если на свалке исчезнут отходы,
То в зимний сезон неизбежен падёж.

И нас не спасут городские помойки,
Поскольку собаки плодятся, как вши,
Плюс крысы, бомжи и другие опойки
Имеют с помоек свои барыши.

Мы – мирные птицы, но холод и голод
Заставят нас выход какой-то искать.
 Но, если завод заработает в городе,
Мы будем мешать самолётам летать.

И тут старый ворон, очнувшись от спячки,
Обвёл мутным взором пернатый народ
И каркнул: «Друзья, не парите горячку,
Завод на бумаге ещё не завод».

Возможно, он прав, возможно, и нет
Итог подведём через несколько лет.
 
СОЛДАТ И ГЕНЕРАЛ.

Был генерал в гостях и поднабрался.
Извозчика не стал он нанимать,
И в полночь на своих двоих подался
По деревянным мостикам шагать.

Навстречу шел солдат, смоля сигарку,
Увидев генерала на пути,
Он выкинул сигарку и гаркнул:
- Позвольте мимо Вас мне вброд пройти?

Возникла пауза, хотя и небольшая,
Видать, солдат понравился ему.
Ответил он солдату: «Разрешаю,
Валяйте быстро, но по одному».

Скрипели гулко доски под ногами,
А сквозь настил просачивалась слизь,
Но оба два неверными шагами
Своей дорогой каждый разошлись.

И всё прошло, померкло, испарилось.
Наутро часть построили на плац.
Но это мне, наверное, приснилось,
На самом деле было всё ни так.

Нет, утром часть действительно подняли,
Но, прежде, чем нахмурился закат,
Сквозь строй солдата палочный прогнали,
Но в этом был фейтфебель виноват.
 
ЧИНОВНИК.

Государственный чиновник…
Так звучит – по коже дрожь: 
В коридорах мягкий коврик,
На дверях таблички сплошь.

Ни ответа, ни привета:
Люди – тени. Хоть умри,
Ждут, когда их в кабинеты
Пригласят секретари.

Но с лицом выходит ясным,
Даже руку дал пожать –
Всё в ажуре, всё прекрасно,
Только надо подождать.

Так недели проходили,
Годы, если не века –
Чин давно похоронили
И табличку заменили, и зарезали быка.

И теперь бодаться нечем:
Ни рогов нет, ни копыт,
Всем ты в меру обеспечен,
В меру голоден и сыт.

И чиновнику позвольте
Тоже в меру отдохнуть,
Секретарь в замке извольте
Ключик дважды повернуть.

И входную дверь закройте –
Нынче кончился приём.
Люди, время экономьте
Не чиновничье – своё!
 
ШКУРА.
 (БАСНЯ).

Быть может, там и случай нетипичный,
Но надо было выяснить скорей –
Чья шкура крепче, мягче и практичней.
Перечисляли всех поочередно,
Под модным председательством козла –
Та пропускает воду, та – немодна;
Бобровая подходит, но мала.
Часа четыре длились разговоры,
Явился лев – о чём шумит народ?
И на правах начальника конторы,
Спросил козла – моя не подойдёт?
Козёл всплеснул копытцами и ахнул
- Да что вы, Лев Иваныч, не дай Бог:
Нам поступил заказ от олигарха
На шкуру для охотничьих сапог!

Печально, но у басни нет морали,
Достаточно того, что прочитали.
 
ГИМН ТЮМЕНИ.

От древних стен казанского острога
Тобою начат времени отсчёт.
Солёным потом полита дорога
К той высоте, где слава и почёт.

Когда война гремела за Уралом,
Жгла сердце всенародная беда,
Снарядами ты фронту помогала
И строила торпедные суда.

Пускай над миром солнце ярче светит,
И песни величальные звучат:
Ты разменяла пятое столетие,
Но кровь твоя, как прежде, горяча.

С годами ты становишься всё краше,
Стремишься ввысь и раздаешься вширь.
Ты – наша боль, ты – вдохновенье наше,
Ворота изначальные в Сибирь.

Пускай в полях пшеница колосится.
Пусть бьёт фонтан над вышкой нефтяной.
Живи в веках, сибирская столица,
Моя Тюмень –  любимый город мой!
 
ГОЛЫШМАНОВСКИЕ ЗОРИ.

Голышмановские зори
Не забуду никогда…
Старый дом на косогоре
Смотрит в зеркало пруда.

Ель дремучая в ограде
Занавесила фасад:
Посадил её мой прадед
Сотню лет тому назад.

Сторона моя, родная,
Хороша в любой сезон:
Вьётся тропка полевая
Далеко за горизонт.

Там дома стоят, как башни
В восемнадцать этажей.
А душа пристыла к пашне
Голышмановских полей.

Обживали землю туго –
Корчевали пни, сосну.
Деревяшкой вместо плуга
Распахали целину.

И теперь дивись –  ласкает
Золотое море глаз.
Люди к месту привыкают,
Но не место красит нас.

Красит труд, подчас тяжёлый,
А не запад и восток.
Не велик, по сути, жёлудь,
Но зато могуч росток.

Слышал я, что в город вскоре
Превратится слобода…
Голышмановские зори
Не забуду никогда.
 
ДЕНЬ ГОРОДА.

Сверкают радугой на улицах фонтаны.
Шагает праздник по тюменским площадям.
От счастья и весёлых шуток пьяный
Пляшу, ни ног, ни сердца не щадя.

Гудит толпа в мажорном настроении,
На языке понятном и родном:
День города, четыре поколенья
Сегодня отмечают, как одно.

Следы благоухают ароматом.
Волна речная бьётся о гранит.
Лишь караул в молчанье с автоматом,
Огонь нетленный памяти хранит.

Иду домой –  счастливый и усталый:
Жара успела к полночи остыть.
Весёлых праздников в году ещё немало,
Но этот ни с какими не сравнить.
 
НА ЯМАЛЕ.

На пятые сутки утихла пурга –
Торчат из сугробов оленьи рога.
Выходит из чума на свет человек,
Олени встают – осыпается снег.

Проходит минута, другая, и вот –
Всё стадо оленье готово в поход.
На нарды уложены скальп и еда,
По тундре суровой опасна езда.

Но голод – не тётка: порожний живот
На новое пастбище стадо зовёт.
И вновь сквозь туманы, метели, пургу
По твёрдому насту олени бегут.
 
НОВОГОДНЕЕ ЗАСТОЛЬЕ.

Новогоднее застолье –
Выстрел пробкой в потолок.
Вместо пресных хлеба с солью,
Сдобный праздничный пирог.
Тосты, реплики, остроты,
Прибаутки, шутки, смех –
Дед Мороз один работал
Со Снегурочкой для всех.
За окошком гущи темень,
Бьют часы двенадцать раз,
Пролетает над Тюменью
Конь по имени Пегас.
Ребятня стихи лопочет,
Хоть слипаются глаза.
А за стенкой рок грохочет –
Отказали тормоза.
Всё позволено сегодня:
До утра народ гудит.
Только в праздник новогодний
Можно буйствовать в кредит.
Всё смолкает в одночасье,
Гаснут в окнах огоньки,
С Новым годом, с новым счастьем,
Дорогие земляки!
 
***

Ночь, как чёрная-чёрная тушь,
Ветер шквалистый сводит с ума.
За какую провинность, судьба,
Ты меня завлекла в эту глушь?

За окном вековая тайга
Утонула по пояс в снегу,
Даже, если б не ныла нога,
Всё равно никуда не сбегу.

Поначалу я был убеждён,
Что приехал сюда погостить,
Потому что на Волге рождён
И не в силах был ей изменить.

Но Сибирь повязала навек.
Я привык, как кобель к конуре,
Что до мая здесь держится снег,
А ложится уже в сентябре.

И к сибирским морозам привык,
И к суровым объятьям тайги.
Понимать стал хантыйский язык:
Оказалось, что мы –  не враги.

Мне по сердцу пришлись холода:
Я из них себе гнёздышко свил.
Но грущу по ночам иногда
По своей незабвенной любви.
 
***

Привет, привет - ну как живёшь?
На чём питаешься? Что пьёшь?
Конечно, не на серебре
Пью всё подряд, а ем пюре.
Арктические губы повыдергали зубы.
Да, север –  не конфета:
Два месяца – не лето,
Скорей весна да осень –
И те фуфайки носим.
Зайдём в кафе, поговорим.
Домой не приглашаю:
Мои внучата – упыри,
Там точно помешают.
А здесь –  и тихо, и тепло:
Давай помоем руки.
Так сколько времени прошло,
Как мы с тобой в разлуке?
Прошло лет двадцать,
 Впрочем, –  нет –
Встречались как-то мельком:
Ты на Москву купил билет,
Я в Сочи на недельку.
Но пообщаться не пришлось:
Вокзал ведь не палатка,
Через минуту разнеслось
–  Объявлена посадка.
Ты улетел, а следом я,
И вновь помчались годы.
И до сих пор моя семья –
Походы, переходы.
А ты зря время не терял –
В Москве квартира, внуки…
И что-то ценное внедрял
В бесценности науки.
Внедрял. Ну, как тебе сказать –
Порогов слишком много.
Беда не в том, чтоб что-то дать,
Беда – побить пороги.
Я понимаю, и до нас
Медлительность губила
Россию-матушку не раз:
Чиновник – это сила.
Его бы к нам, на севера,
На льды, да на торосы,
Но там приверженцев пера
Природа не выносит.
Там люди крепкие живут.
Тебе ль не знать про это?
И воз, горбатясь, но везут,
Чтобы добыть монету.
Официант им не мешал,
Принёсший кучу снеди:
Текла беседа, не спеша,
Двух северных медведей.
Тот, что моложе, из Москвы,
Но знал не понаслышке,
Чем пахнет труд на буровых
И внутренности вышки.
Тот, что постарше – тёртый зверь,
Видать – давно не брился,
Но тут в кафе разверзлась дверь
И третий появился.
Он был с охраной, толст и смел,
Схватил друзей в охапку,
Как будто раздавить хотел,
Как давят яйца всмятку.
Все трое, крякнув в унисон,
Сначала растерялись,
Но толстый гаркнул, словно гром:
– Так вот вы где застряли!
А, ну, в машину марш пешком,
А вы о том забыли?
Забыли, как меня снежком
На севере помыли?!
Вот я и стал такой большой
И перед вами каюсь:
С тех пор холодною водой
Я утром обливаюсь.
Он был серьёзен, несмешлив.
И, взяв друзей за талию,
Втроём, довольные, пошли
Продолжить вакханалию.
Смотрел, завидуя, народ
Трём северянам вслед:
Такая дружба не умрёт
И через сотню лет.
 
СВЕТЛООЗЁРСКУ.

Светлым озером село
Будто околдовано,
И, как птица, за крыло
К берегу приковано.

И захочешь – не сбежишь,
Но не всё потеряно:
Здесь течёт, как речка, жизнь –
Тихо и размеренно.

Люди сеют, люди жнут;
Носят туфли модные.
Здесь нашли себе приют
Старики безродные.

Доживать в селе свой век
Обрекла судьба калек,
Господом обиженных –
Слабых и приниженных.

А над озером туман
По ночам пластом лежит.
Наша жизнь –  сплошной обман,
Как ручей, что прочь бежит.

Он стремится в бесконечность.
И не ведает глупец:
Под луной ничто не вечно –
Есть начало и конец.

Вдоль по берегу по мосту,
Над ручьём под тем мостом
Пронесут мой гроб к погосту
И зароют под крестом.

На бугор венок положат,
Постоят молчком в тиши.
Только в озере, быть может,
Колыхнутся камыши.

Только хором на рассвете
Загорланят петухи,
Будто вспомнив о поэте,
Что о них писал стихи.

Вот конец, начало в далях
Затерялось – не найти
В юбилейных двух медалях
Да в парадовых статьях.
 
СЕВЕР.

Кто жил на севере тот знает,
Что здесь почём и почему.
Ошибок север не прощает –
Чужда неискренность ему.

Один на севере – не воин,
Будь ты Самсон или Давид:
Он по-особому устроен,
Он по-особенному сбит.

Дорога в тундре – бесконечность,
Чужому  глазу не видна,
Здесь тишиною пахнет вечность,
Снегами пахнет тишина.

Здесь выживает только стойкий,
Тот, кто привык не пасовать,
На мерзлом мху, а не на койке,
На снежном насте может спать.

Есть свой, на севере Сибири,
Как говорят – менталитет,
При всей огромности и шири
Здесь посторонним места нет.
 
СЕВЕРЯНЕ.

Путь на север долог, труден.
Трус на север не пойдёт:
Нефть и газ качают люди
Днём и ночью –  круглый год.

Северяне, северяне –
удивительный народ:
Не морозы правят вами,
а скорей наоборот.

Душу держат нараспашку,
За друзей стоят горой,
Километры на упряжке
днями меряют порой.

Северяне, северяне –
удивительный народ:
Не морозы правят вами,
а скорей наоборот.

На краю Земли не просто,
Скажем прямо –  просто жить.
А под нордом и норд-остом
Надо очень сильным быть.

Северяне, северяне –
удивительный народ:
Не морозы правят вами,
а скорей наоборот.

 
СИБИРСКИЙ ГОРОДОК.

Есть в сибиркой глухомани
Неприметный городок,
На фонарь бедней Казани,
А столицы – на пяток.

Я люблю свой славный город
С головы до самых пят,
Лишь влюблённые да воры
Ночью в городе не спят.

Это к слову, только к слову
Я привёл ночную жизнь.
Парень он вполне толковый
И доверчивый, кажись.

Он на благо всей России
Добывает кровь Земли,
Чтобы люди и красивей,
И богаче жить смогли.

Город этот в заполярье –
Ни Самара, ни Ростов,
Он сочувствием не давит
Проституток и воров.

Ночь там длится по полгода,
Остальное время – день,
А любимец у народ
Гордый северный олень.
 
БЛАЖЕННЫЙ.

Блаженный, веруя в Христа,
Шагал босым по бездорожью.
И под эгидою Креста,
Пастве показывал места,
Где возводить обитель Божью.
И люди верили ему,
И подчинялись поневоле.
А было это –  лет тому,
Примерно тысяча и более.
И храмы до сих пор стоят,
Пронзая небо куполами.
Судьба у каждого своя –
Свои трагедии и драмы.
И, всяк блаженный погребён
От врат церковных недалече.
Никто не знает их имён,
Святому духу ставят свечи.

 
БРОДЯГА МЕСЯЦ ДЫМНОЙ КОРКОЙ.

Бродяга месяц дымной коркой
Застрял в проёме облаков.
Жизнь быстро катится под горку,
Конец уже недалеко.
Скрепят на скользком спуске сани.
В лицо морозный ветер бьёт.
Судьбу мы делаем не сами –
Господь нам воли не даёт.
Ему виднее с антресоли,
Где повернуть, куда и как,
Подвластен каждый Божьей воле,
Будь ты – хоть гений, хоть дурак.
И, как бы люди не роптали,
Кляня земную жизнь и рок,
Что на роду им написали,
Должно быть выполнено в срок.
Но хватит лбом о стену биться,
Химерой душу не согреть:
Кому позволено родиться,
Тому есть право умереть.

 
***

В кабинете я сидела.
За окошком птица села.
Возмутился юный врач:
«Улетай отсюда, грач»!

Я сказала: «Милый врач,
Это ворон, а не грач».
Я открою Вам причину –
Ворон чует мертвечину».

 
В ОЖИДАНИИ ЧУДА.

Гляжу, не отрываясь, в небеса,
В бездонность голубого океана.
И, если существуют чудеса,
Меня должна моя услышать мама.

Наговорю ей столько нежных слов,
Которые при жизни прятал в сердце:
Среди мужчин достаточно ослов,
Копыта вытиравших полотенцем.

Мы ценим материнскую любовь,
Когда её лишаемся навеки.
А наша мать, хоть и была вдовой,
До тризны не лишала нас опеки.

Я расскажу ей, как я одинок,
Как трудно жить без материнской ласки,
Ищу в лесу таинственный пенёк,
Где гном живёт из старой детской сказки.

Грустить вдвоём гораздо веселей –
Достанем сборник сказок из-под спуда.
Споёт нам ночью песню соловей,
Глядишь – к утру и совершится чудо.

Я с мамой по душам поговорю,
Узнаю, как дела в небесном царстве
И расскажу про новую зарю,
Восставшую в Российском государстве.

Скажу, что зря хранила свой билет:
КПСС давно перечеркнули.
Ни секретарь теперь, а президент
Сидит в Кремле на самом главном стуле.

Был спекулянт, теперь он бизнесмен,
Заводы стали частным капиталом.
Никто не ждал подобных перемен,
Они пришли в страну девятым валом.

Исчезли планы, ГОСТы и т.п.
Воскресли семинарии, лицеи,
И лишь спектакли старые в толпе,
Играют, опошляя, лицедеи.

Общественным стал платный туалет.
Прибрали недра те, кто был в законе.
Торговый центр – чего там только нет,
Народ глядит на стоимость и стонет.

Но, за границу, ездят кто богат –
В Анталию, Египет, на Канары.
Сплошные взятки вытеснили блат
И не пугают лагерные нары.

Всё вроде –  хорошо, но почему
В ладоши нет желания похлопать?
Работать нынче можно на дому.
А можно,  если хочешь, не работать.

Воскликнет мама: «Как же это так!
За тунеядство, кажется, сажают!»
В России, мама, нынче –  кавардак,
В России безработных уважают.

Они ведь –  безработные. Пока
Коттеджи строят, чинят лимузины,
Они владельцы баз и магазинов,
Зачем же им натруживать бока?

Другое дело – служащий народ.
Что завсегда, держа фасон и моду,
Больших зарплат не получали сроду:
Свои гроши пускают в оборот.

Им, как и на –  поэтам, не до жиру:
Концы с концами рады бы свести.
Чтобы купить приличную квартиру
Лет сто на службе надо провести.

У нас сейчас порядочность не в моде,
А скоро позабудут и про честь.
Тузы, как прежде, –  главные в колоде,
Но и шестёрки набирают вес.

Не пахнут деньги – правду говорят,
И, правда –  то, что сила их огромна.
Так почему же голодом морят
Бродяжек беспризорных и бездомных?

Кругом разбой, насилие, стрельба.
Куда простому смертному деваться?
Из человека вытравить раба
Хотели. Так чему же удивляться?
 
***


Взглянул на Землю как-то Бог,
Зевая ртом от скуки.
А там машин, как в шерсти бок
На беспородной суке.
Потом сказал, смыкая рот:
«Побойтесь люди Бога,
Ведь, если дальше так пойдет,
Подохните от смога.
Но люди верят в чудеса:
- Прости, Господь, нас грешных.
Вот если выгорят леса,
Тогда оно конечно.
Цеха по-прежнему гудят,
Нагрузки до предела.
А до того, что мир распят,
Нет никакого дела.
 
 
ВОПРОС ПО СУЩЕСТВУ.

Сгребает лист, пожухлый на сожженье,
Граблями шаря в выцветшей траве.
А у меня застрял, как наважденье,
Вопрос неразрешимый в голове.

Куда идём? Куда спешим? О Боже,
Готовы души дьяволу продать.
Жизнь стоит грош и чуточку дороже –
Её истоки –  родина и мать.

Сгорит листва. Золу развеет ветер –
И всё померкнет в сумраке дождей.
И будем мы печалиться о лете
И вспоминать обосранных вождей.

 
ДУША.

Говорят –  «полёт души».
Говорят –  «душа страдает».
Даже камни-голыши,
Говорят, в неё бросают.

Говорят – «душой сильна»:
Люди силу уважают.
Говорят – «душа вольна
Делать всё, что пожелает».

Говорят – «душа дивится».
Говорят – «душа поёт».
Говорят – она, как птица,
Только гнёзд своих не вьёт.

Говорят –  «душа и сердце
Нам покоя не дают».
Почему же иноверцы
Иногда в неё плюют?

Говорят – «душа горит»,
Говорят – «души не чает».
Отчего не говорит,
Почему не отвечает?

Невидимка отзовись,
Покажи натуру взору,
Что ты прячешься,
Как в нору перепуганная рысь?

Тишина. В ответ ни звука.
Впрочем – это хорошо:
Взбеленилась бы наука,
Если б я её нашел.
 
ЖУРАВЛИ.

Ураган ревёт и рушит
В море мачты кораблей,
Превращая наши души
В стаи серых журавлей.

И помчатся в небе синем,
Чуя запахи земли,
К берегам родной России,
Вместо писем журавли.

Ты, в одном из них приметив
Что-то сходное со мной,
Покажи ту птицу детям,
Только в голос не завой.

В церкви справишь панихиду,
Помянешь меня с сестрой.
Власть детей не даст в обиду,
Потому отец – герой.

Не бывает смерти дважды –
Все идут в один конец.
Моряков расти отважных,
Жизнестойких, как отец.

А судьба? Судьба –  не воля,
Вдох и выдох, снова вдох.
У кого какая доля,
Мы не видим – видит Бог.
 
ИЩУ СЕБЯ.

Ищу себя в самом себе,
Ищу и день, и ночь.
Всё снова  сводится к борьбе,
Чтоб воду в ступе не толочь?

В борьбе за жизнь,
В борьбе за власть,
за место на Земле,
 Таких друзей, чтоб не попасть,
Как муха в крем-брюле.

Предположить, что всё же рок
Главенствует во всём,
Что предначертано нам впрок
Мы то и понесём.

А как же воля, совесть, честь,
Характер, наконец?
Обязан каждый их иметь,
Как стоящий борец.

– Конечно, –  голос подтвердил,
Возникнув  в голове.
- Но слишком много тратит сил
На это человек.

Такие силы есть в тебе,
Попробуй –  извлеки.
И не поддакивай судьбе,
А действуй вопреки.

Тут голос  внутренний угас,
Видать случился сбой,
Меня оставил глаз на глаз
И с роком, и с судьбой.

И я никак не разберусь,
Что значу я теперь:
То ли со зверем я борюсь,
То ли со мною зверь.
 
КОСТЮМ.

Костюм был свадебным,
Пошитым на заказ:
Хозяин одевал его лишь пару раз.
Когда расписывался в ЗАГСе и венчался,
И больше с той поры не одевался.
Он раздобрел на жениных харчах,
Раздался в талии немного и плечах.
К тому же он работал день-деньской,
Ни где-нибудь, а в автомастерской.
А там сподручней быть в рабочей робе,
Так и висел костюмчик в гардеробе.
Но вот старик серьёзно заболел,
Изрядно высох, то есть похудел.
И стал ему костюмчик снова в пору –
Я это излагаю без укора:
Поскольку сам храню в шкафу такой же
И в гроб меня, надеюсь, в нем положат.
 
***

Мы будем жить, пока Земля вращается,
В космической безбрежности летя,
Пока дитя в старуху превращается,
А внучка нянчит новое дитя.

Мы будем жить, пока Господь старается
В душе народа веру возродить.
Пока грозит, но всё же не решается,
Безумства шнур бикфордов запалить. 
 
***

Не слушайте чужого диалога:
Постольку, сколько это –  не скандал.
Пусть будет речь у парочки убога.
Пусть кто-то непотребное сказал.
Пусть кто-то всхлипнет, кто-то рассмеётся,
Перчатку бросит иль расстелет плат.
Пока никто серьёзно не дерётся,
Не нужен добровольный адвокат.

Небольшое пояснение к этому стихотворению: ну бросить перчатку понятно – это дуэль, а вот расстелить платок – это совсем другое дело. На Кавказе существовал такой обычай –  если дело доходило до оружия, схватку могла пресечь только старая женщина. Она расстилала между противниками платок, переступив который, нужно сначала было убить её, а потом уже сражаться с противником, а на это никто не решался, и всё кончалось нормально – хороший обычай.

 
ПОСЛАННИК.

Худой  и бледный –  неземной –
Ни брат, ни дядя, ни племянник,
Скорее Эдема изгнанник
Явился, видимо, за мной.

В простое рубище одет,
Он притащился издалёка,
Но держит голову высоко,
Как папы Римского адепт.

Посланник, чей ты?  Вот вопрос,
Ведь я отчаянный безбожник:
Ругаюсь матом, как сапожник,
И до святого не дорос.

Курю табак и пью вино,
Вдруг слышу голос: «Извините,
Ведь Вы не смотрите, а спите.
Зачем же ходите в кино?»
 
***

Пусть на пожухлых травах по ночам
Ложится иней, а не росы,
Не обвиняйте Бога сгоряча
За то, что он послал на землю осень.

Всему есть оправдание и честь:
В природе существует расписание –
Кому, когда приходит время цвесть,
И наступает время увядания.

Мне кажется, что Божья цель ясна –
Всё учтено – и бодрость, и усталость.
Не будь зимы, уверен, что весна
Не так бы горячо воспринималась.

Не так бы осень, греясь у костров,
Палитру красок выплеснув наружу,
Меняла одеянья на покров,
Расшитая орнаментом из кружев.

Прекрасен мир без горя и тревог.
Но Бог един, хотя бы и в трёх лицах!
И в мире всё зависит от него.
И –  значит, с этим надо примириться.

 
РУЧЕЙ.

Ещё живёт ручей у кромки поля.
Немало повидал он на веку…
Здесь запивал водой горбушку с солью
Седой старик, похожий на Луку.
 
Здесь битва Куликовская гремела
И тёк от крови розовый ручей.
А на холме часовенка сгорела
И тысячи расплавились свечей.

По этой непредвиденной причине
Героев хоронили, помолясь.
А вместо свечек дали ход  лучине,
Пучком соломы или ковыля.

И звуки погребальных песнопений,
И треск лучин дошли до наших дней.
Весной –  в стозвонном яростном кипении,
А летом –  в тихом шорохе камней.

Я у ручья на корточки присяду,
У кромки поля, где шумит ковыль.
И, зачерпнув, целебную прохладу,
С лица смахну дорог усталых пыль.

 
РУЧЬИ.

Похожи наши судьбы на ручьи,
К большой реке бегущие по склонам:
Чем дальше удаляемся от дома,
Тем сердце беспокойнее стучит.

Волнуется и бьёт, как молоток,
В грудную клетку, выпрыгнуть рискуя.
Как примет эти немощные струи
В свои объятия царственный поток?

Бежать заставит как-нибудь в обход?
Отвергнет или ринется навстречу?
А может в то же утро или вечер
Сопровождать отправит теплоход?

И сказано в писании: «Вовек
Знать не дано свое предназначение:
Уносит судьбы бурное теченье,
Но есть ему преграда – Человек».

 
СТАРИКИ.

Старик по тротуару тросточкой стучит,
На ленточках муаровых иконостас бренчит.
 А рядом старушонка, примерно тех же лет,
По-видимому, жёнка. А, может быть, и нет.

Случается нередко –  за дармовой пузырь
Безродная соседка слепому –  поводырь.
Шагают понемножку, ведя с годами спор,
У них одна дорожка – на рынок, да в собор.

Их встречные прохожие обходят стороной,
А судьбы их похожи – обожжены войной.

 
ТУРИСТ В РАЮ.

Турист в раю. Какое это счастье –
Увидеть знаменитейших людей.
Здесь вместо часиков у женщин на запястье
Браслеты из прекрасных орхидей.
 Здесь круглый год цветут сады и клумбы,
Прохладу водопады создают.
Я познакомился с Марк Твеном и Колумбом –
В церковном хоре души их поют.
Здесь нет дверей: заходит гость без стука,
Забытое величие храня.
Вчера амброзию мы пили с Джеймсом Куком,
Что Кука съели –  чистая брехня.
Затем играли в гольф с Наполеоном –
Я никакой подагры не узрел.
По пустяку поспорили с Ньютоном,
А позже появился Гавриил,
Спросил про то, про сё – как подобает
Хозяину о госте разузнать.
Заметил, что туристов обожает
И толпами готов их принимать.
Но, если бы, ко мне располагая,
Господь в раю остаться повелел,
Я променял бы все красоты рая
На запахи полыни на Земле.

 
УЧАСТЬ ОЖИДАНИЯ.

Все в мире ждать обречены –
Листва осеннего кружения,
Пиры – нашествия чумы,
А люди – смерти и рождения.

Невеста – свадьбы, вор – суда,
Поля – колосьев золотистых,
Кипенья в чайнике – вода,
Крутые скалы – альпинистов.

В засаде хищник жертву ждёт.
Колючий куст – малины спелой,
Посадки мягкой – самолёт,
Ум – свежих знаний, руки – дела.

Но и, дождавшись, вопреки
Законам логики и смыслу,
Мы продолжаем ждать с реки
Прихода вёдер с коромыслом.

 
ШВЕЙЦАРИЯ.

Июльский зной расплавил пыль дороги,
Нагрел до размягчения асфальт,
Окутал сизым маревом отроги,
Нависших над Европой снежных Альп.

Женева, Цюрих – каждый город дорог,
Пусть я о них по книгам узнавал,
Здесь Чёртов мост переходил Суворов,
Здесь Писарев и Герцен проживал.

Здесь Ленин и Плеханов в жарком споре
Отстаивали ценности свои
И озеро плескалось, словно море,
Как-будто поощряя альтруизм.

Страна банкиров, галстуков, манжетов,
Брикетов на цепочках золотых,
Жеманных барышень и крашеных брюнеток
В салонах суррогатной красоты.

Швейцария, к тебе, как к доброй суке,
Влечёт щенков породистых пород:
Расслабиться, развеяться от скуки
И вывернуть себя навыворот.
 
ПЕРВОАПРЕЛЬСКАЯ ШУТКА.

Пришёл я первого апреля на работу,
Горя желание кого-нибудь надуть.
 А мне швейцар с порога, будто идиоту,
– У Вас спина в мелу, позвольте отряхнуть?

Стандартной шутке я, конечно, не поверил:
Она давно уже попала в кабалу.
Но вот, когда я был почти у двери,
Услышал вновь – у Вас спина в мелу.

Я останавливал коллег на полуслове,
Как только речь касалась мела на спине,
Троих на удочку поймал и об улове,
Вернувшись вечером, похвастался жене.

Супруга мужа за смекалку похвалила,
Неспешно вешая на плечики пиджак.
Ну, а меня едва кондрашка не хватила:
По всей спине было написано – «дурак».
 
КАПИТАНЫ СУХОПУТНОЙ ЭСКАДРЫ.
ПОЭМА

 Посвящается заслуженному работнику Российской Федерации в социальной сфере
 Анатолию Ивановичу Севрюгину 
более полувека отдавшего служению Ярковскому дому-интернату 
для инвалидов и престарелых граждан 
и его старшей дочери Баженовой Надежде Анатольевне,
 действующему директору в настоящее время.

Не место красит человека,
а человек место.
(народная мудрость)


ПРОЛОГ

Земля Ярковская лежит
Вне войн и революций.
По ней река Тобол бежит,
Озера, словно блюдца.
В густых ресницах камыша
С рассветом будят утки.
Здесь дни проходят, не спеша,
Не торопя минутки.
Народ корнями в землю врос:
Своим гордится краем.
И кто родился здесь и рос,
Тот здесь и умирает.
То ль воздух здесь настолько чист –
Глотнул разок –  и пьяный.
И каждый пятый – гармонист,
Красавчик окаянный.

А Толик морем заболел:
В душе он был поэтом.
Но видно – так сам Бог велел –
Стал сухопутным кэпом.
С большим трудом он пережил
Своей мечте измену.
Я о Севрюгине сложил
По мере сил поэму.
Но прежде чем начну рассказ,
Канву сюжета строя,
Позвольте познакомить вас,
С преемницей героя.
Она сменила на посту,
Родителя не сразу
И не одну прошла версту,
От прений до приказа.
А кто же кроме?  Как не дочь,
Скрывая боль утраты,
Была обязана помочь –
Раскрыть мне образ папы.
Не зря Надеждою назвал,
Свое дитя когда-то:
Теперь она – его глаза,
И совесть интерната.


ГЛАВА 1.

Картина эта стоит кинокадра –
Квартал разноэтажных корпусов
Как будто сухопутная эскадра,
Готовится к поднятью парусов.
Пришла весна. Вернулись птицы с юга.
И лес окутал изумрудный дым.
Тогда и стал директором Севрюгин,
В системе этой самым молодым.
Между полей, пока еще зелёных,
Танцуют сосны в бликах золотых.
Плывут в каютах сотни обделённых,
Теплом и лаской, близких и родных.
И все они нуждаются в заботе.
И тут, простите, некогда дремать:
Вы среди них здоровых не найдете,
Способных с вами вахту отстоять.
Ведь люди – не бесстрашные фигуры,
Особый нужен к каждому подход.
Случаются в каютах перекуры,
Иные мат пускают в оборот.
Завидую терпенью персонала,
Команде на отдельном корабле.
Но что же делать? Мест рабочих мало:
Нет фабрик и заводов на селе.
А он терпел и даже не немножко.
Полсотни лет, весьма солидный срок.
А выручала хрупкая гармошка,
Да прибаутки легкий ветерок.
Он из гармошки выжимал все соки,
И, вместе с тем, ее боготворил:
Не зря ему Геннадий Заволокин,
Два сборника частушек подарил.
Они, в каком-то роде, были схожи,
Подходом к делу, взглядами на мир.
Считали, если день впустую прожит,
Шампанское не трогай, пей кефир.
Бывал и строг, когда касалось дела,
И назревал серьезный разговор.
Эскадрой он командовал умело,
Поэтому и помнят до сих пор.
В бараний рог, скрутить мог непокорных,
Но и врагов себе не наживал.
Смеялся заразительно, задорно:
И юмор, и сатиру обожал.
Читал ли он журнал иль газеты,
Не каждый день, но видимо читал.
И все новинки, тайны и секреты,
Народным достоянием считал.
Мужик Севрюгин, крепкой был закалки,
Но кутежей и пьянок избегал.
Чужим он не совал в колеса палки,
Зато свои как мог оберегал.


ГЛАВА 2.

Мы от села неотделимы,
Но между нами есть прогал.
Густым кустарником малины,
Лесной, как я предполагал.
Ан нет, ее садили люди,
Лишь колер ягоды поблек.
Зря мы людей по меркам судим,
В поступках волен человек.
Отец Севрюгина в тридцатых
Кусок земли облюбовал.
Построил баню, хлев и хату,
И огород весной вскопал.
Невдалеке туман клубился,
И – значит, там была вода.
Он в землю эту так влюбился,
Что поселился навсегда.
На местной девушке женился,
На рождество Бог сына дал.
И новоселец убедился,
Что, здесь осев, не прогадал.
И были пахарю в награду,
За труд, духняные стога
Сосновый бор, и поле рядом
И травянистые луга.
И жили вроде небогато,
Но было все, как у людей.
Держали кур и скот рогатый,
Кота, собаку, голубей.
В страду на поле пропадали,
А, уходя, из-под тишка,
В кармашек курточки совали,
На тонкой щепке петушка.
Сын, просыпаясь, кукарекал,
И петушиный бок лизал,
Давал лизнуть щенку Казбеку:
Он в нем товарища признал.
Возможно так, а не иначе,
В душе накапливал добро:
Он сострадал колхозной кляче,
Случайно раненной в бедро.
Пальнули видно из двустволки,
Разворотили ё-моё….
А говорят, напали волки,
Стреляли в них, а не в нее.
Она брала кусочек хлеба
С ладошки бархатной губой.
В ее глазах светилось небо
И мир вокруг был голубой.


ГЛАВА 3.

Шалили ранние зазимки,
Вгоняя день осенний в дрожь.
На землю падали крупинки,
Еще не снег, уже не дождь.
Уныло выглядело поле,
И солнца лик почти угас.
Собрался в школу Анатолий,
В сапожках, сшитых на заказ.
Не спеша бежит дорожка
По крутому бережку…
Подожду совсем немножко,
Наберу в  свою ладошку
Необычного снежку.
В класс войду, за парту сяду,
Покажу ребятам всем.
Не понравится – не надо
Или выпью, или съем.
А крупа запорошила
Первой вестью о зиме.
Малахайчик из шиншиллы,
Новый ранец на спине.
Школа. Вот она какая!!!
Прозвенел звонок: «Дин, дон».
И, друг друга в бок толкая,
Дети входят в светлый дом.
В ней наукам их обучат,
Чтобы легче было впредь:
Если пост большой поручат,
Удержать его суметь.
Ведь начальство –  те же люди,
Только есть нюанс один –
Что его любой осудит.
Сам, оставшись, не судим.
Про  мальчишечьи забавы
Умолчим, грех – не велик:
В детстве каждый жаждет славы…
Но согласен и на блик.
Слава может ночью сниться,
Может выползти на свет.
А вот, как ее добиться,
Никаких рецептов нет.
Пролетел слушок по школе,
В школе тайна –  не секрет,
Что играет Анатолий,
На гармошке с ранних лет.
И пошел, и покатился
Этот слух с конца в конец:
В музыканте уместился
И танцовщик, и певец.
Славы он не добивался
Но она пришла сама –
Мальчик в хоре оказался
В день, когда пришла зима.
За зимой весна и лето
Чередом пришли своим.
Много песен было спето,
Пережито много зим.
Календарь судьба листает,
День за днем, за годом год.
Помаленьку подрастает
Непоседливый  народ.
В перекрестье синих линий
Второклассник записал:
«Умер дедушка Калинин»,
Так его весь лагерь звал.
Пионерская дружина,
Дело прошлое…. А зря.
Персональная машина
Им была до фонаря.
Пацаны стремились к звездам,
Сцена девочек звала.
Но не все, покинув гнезда,
Уезжали из села.
Девки замуж выходили…
Племя новое росло.
Те, кто сроки отслужили,
Постигали ремесло
Комбайнеров, трактористов,
Штукатуров, маляров,
Парикмахеров, радистов
И, конечно, поваров.
Повар – главный запевала,
В производстве и быту;
Без него бы дело встало:
Чует брюхо пустоту.


ГЛАВА 4.

Конец войне, победа воссияла!
Отец вернулся в шрамах, и седым.
Мать хлеб в пекарне местной выпекала,
Но легче жизнь от этого не стала:
Отчизна поднималась из руин.

Когда в лесу зазеленели ветки
И птицы стали гнезда вить,
Окончил Анатолий семилетку,
И, прочитав газетную заметку,
Уже решил, как дальше поступить.
В заметке сообщалось о наборе
В тобольскую морскую цитадель.
А, так как Анатолий бредил морем
И знал немного этот древний город,
Поехал через несколько недель.
Училище пришлось ему по вкусу –
Я против истины нисколько не грешу.
По своему намеченному курсу,
Давно привыкший к комарам и гнусу,
Еще до армии он плыл по Иртышу.
Путь указали бакены и створы,
Как сердце, ровно рокотал мотор.
И он увидел Северное море,
Где ночь и день рыбачили поморы,
И ледяной арктический простор.
Но не успел он им налюбоваться,
Пришла пора –  Отчизне послужить:
А мотористу, если разобраться,
Пустяк – и танк тяжелый обслужить.
И нет проблемы – быть или не быть:
А у танкистов, как у моряков,
Привалов не бывает без гармоний:
И Анатолий без обиняков,
В чужом краю,  встречая земляков,
Брал инструмент в широкие ладони.
Судьбы непредсказуемы законы:
Вернувшись из Германии домой,
Он отпорол сержантские погоны,
И вновь пошли иртышские затоны,
И в грудь ударил ветер штормовой.


ГЛАВА 5.

«Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть.
Мне теперь морской по нраву дьявол,
Его хочу любить».
 (из песни)

А, чтобы с ним такое не случилось,
Оставил Анатолий свой фрегат.
И надо ж так удачно получилось,
Устроился культоргом в интернат.
Быть может, в том супруга виновата,
Которой час дитя рожать настал:
Из бывшего матроса и солдата
Он превратился в штатский персонал.
Какие-то причины все же были,
Не говорил…. Проси, хоть не проси.
Культорга в интернате полюбили:
Он был находчив, молод и красив.
А люди и сейчас-то неспокойны,
В то время – неспокойные вдвойне:
Коверкают не только душу войны,
Коверкают и тело на войне.
И жили тесно - по три, по четыре
В восьмиметровке, где ни сесть, ни лечь.
Едва, едва протапливали печь,
И гадили в общественном сортире.
Когда Севрюгин принимал хозяйство,
В бараках деревянных без воды
Молились, чтобы не было беды:
Один на всех колодец – разгильдяйство.
Холодный туалет не для убогих,
А жили тут, по сути, старики:
Бывало, примораживали ноги,
И к полу примерзали каблуки.
Ломать – не строить, всякий это знает,
Но прежде, чем сносить или ломать,
Специалисты место выбирают:
За все придется им же отвечать.
Севрюгин начал строить помаленьку –
Он не был глуп и не рубил с плеча.
И вскоре старожилы деревеньки
Обозревали дом из кирпича.
Пришло тепло –  котельная задымила,
Нужда отпала в заготовке дров,
Просторная столовая кормила
Четыре сотни, даже больше, ртов.
И здания кильватерной колонной,
Выстраивались, будто  корабли.
Косилки стригли яркие газоны,
Цветы до поздней осени цвели.
И я, нисколько не сгущая краски,
Скажу что блат в ту пору расцветал,
Что даже инвалидные коляски
Севрюгин по знакомству доставал.
О дефиците стройматериалов
Не стоит говорить инкогнито:
Ни  где, ни как, ни сколько  добывал он –
Теперь уж не расскажет вам никто.


ГЛАВА 6.

Двадцатый век катился на закат.
По всей России бушевали страсти:
Не обошли они дом-интернат,
Но только, правда, краешком – отчасти.
Севрюгин запрещает называть
Детдомовских дебилов –  дураками.
Его умом хозяйством управлять,
А им его поддерживать руками.
Дебилы, ведь достаточно крепки,
Чтоб управляться с вилами, лопатой,
Обслуживать теплицы, парники
И даже скот, безрогий и рогатый.
Хозяйство крепло, набирало стать,
Как раз на стыке двух тысячелетий –
Об этом можно было прочитать
В российской уважаемой газете.
Но это – риторический вопрос.
Севрюгин – трудоголик по натуре,
Не ведая того, в натуре,
Создал полукоммерческий совхоз.
Он предлагал по сниженной цене
Мясные и молочные резервы.
Насколько прав он был, судить не мне,
Но думаю, что путь избрал он верный.
Тогда, как департамент без конца
Бюджеты годовые урезает –
Подсобное хозяйство позволяет
Испечь омлет из свежего яйца.
И на зиму картофельный пирог,
И прочие картофельные блюда
Готовят из продуктов не оттуда,
А с собственных плантаций вдоль дорог.
В том и другим, Севрюгин преуспел,
Он сам пахал картофельное поле.
Никто не знал – здоров он, или болен –
Страшился оказаться не у дел.


ГЛАВА 7.

Чтоб быть принятым в старческом доме,
Мало добрый характер иметь.
Надо быть терпеливым, а, кроме,
Сострадать и себя не жалеть.
И таких находил он в округе,
И давал испытательный срок.
Если взялся за дело Севрюгин –
Значит, будет из этого прок.
Население Светлоозерска,
В крайнем случае – большая часть,
Исключая детей и подростков,
В штатный список стремилась попасть.
Отдавая полжизни заботе,
О судьбе одиноких людей,
Уходили при полном почете
А взамен присылали детей.
Дети мудрости здесь набирались
И, как будто, плывя по волне,
Сыром в масле они не катались,
Но на масло хватало вполне.
С капитаном такого масштаба
Невозможно себя потерять:
Мужики, и особенно бабы,
Будут долго о нем горевать.
И, наверно, цветы на могилу
Принесут на родительский день:
Человеку, который любил их.
Презирая халатность и лень.


ГЛАВА 8.

На погосте холм могильный.
Лист осиновый дрожит.
Говорят – он был –  двужильный,
А теперь вот тут лежит.
Говорят – он был суровым –
Поругает, но простит.
А теперь вот под покровом
Звездной ночи крепко спит.
Говорят, что на гармони –
Равных не было ему.
Что гармонь, заслышав кони,
Возвращались к табуну.
Говорят, что он – как Ельцин –
Правда это или нет,
Что носил всегда у сердца,
Сдал в партком он свой билет.
Говорят – он верил в Бога
И крестился по утрам:
Тут свидетелей немного,
Впрочем, это же – не срам.
Говорят и говорили –
Все под Богом мы живем.
Человека схоронили,
И на веки сохранили
Память добрую о нем.


ГЛАВА 9.

С миру по нитке –
голому рубашка,
Пятачок с улитки,
 гривенник с барашка.
С купчика по рублику,
 с куркуля два рубля.
Раскошелим публику,
На телегу горбыля.
Если беден бизнесмен,
Мы согласны на обмен.
Видит Бог – гореть свечам.
Шепоток на ушко:
- ты – машину кирпича,
Я тебе – телушку.
Поросеночка за купол,
Пару уточек за крест:
Наварил кастрюлю супа –
Но один его не ест.
Вот с приятелем по службе
Пару ложечек хлебнет.
Ну, а тот ему по дружбе,
Чем-нибудь, да подморгнет.
И часовня поневоле
Оформлялась и росла.
И Петровна тоже долю,
Помолясь в нее внесла.
А пока есть сила в теле,
Хоть она – плохой ходок,
По четырежды в неделю
Отпирает в ней замок.
Память вечная осталась,
Будто их соединив.
Первой здесь она венчалась,
С мужем двадцать лет прожив.
А потом – еще за тридцать
Жизни очень непростой,
Промелькнувшей, словно птица,
К дате свадьбы золотой.
По субботам ставит свечку,
Помолясь за упокой,
Да потрет свое колечко,
Спи спокойно, дорогой.


ГЛАВА 10.

Есть ли в жизни идеал
Совершенства человека?
Я такого не видал,
Хоть живу уже полвека.
Человек, по сути, – слаб,
Будь он трижды идеальный.
Прошагал он путь зеркальный,
Осмотритесь – вон ухаб.
Не засыпал, не сравнял,
Проморгал, огрех оставил,
Ничего с собой не взял,
Но работать нас заставил.
Деревянный ветхий клуб –
Изо рта дыханье паром.
Клуб, конечно, очень старый –
Снизу сгнил, добротный сруб.
Аварийное строенье –
Ветеран, ни дать, ни взять:
Никакого настроенья
В этом клубе выступать.
Вся надежда на Надежду –
Выбьет транш - заслужит пять.
В новом клубе, как и прежде,
Снова будем выступать.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Все так же пешеходные дорожки
Осенний заметает листопад…
Не меньше с поля убрано картошки
Чем год, иль два, иль три тому назад.
Все так же льется кипяток из крана,
Все так же солнце вовремя встает.
Но нет на мостике седого капитана –
Эскадру дочь в грядущее ведет.
И, если есть в ней сметка и задатки,
И помыслы, достойные отца,
Мы будем ей покорны без оглядки
И будем с ней до самого конца.
И – значит надо женские причуды,
Попридержать, и спесь свести на «нет»:
И не страшны нам будут ни Бермуды,
Ни зов сирен, пророчиц бурь и бед.
Жизнь не стоит, не топчется на месте,
А, как река стремительно течет.
Не растеряйте доблести и чести:
Без них мертвы и слава и почет!