Сборник волга как волга

 
 
Я не хочу дешёвой славы
 
ОБ АВТОРЕ ОТ АВТОРА

Писал стихи я в стол, но не в корзину.
Ещё тянул с изданием резину,
Тянул, тянул и, наконец, – издал
Не всё конечно, что я написал.

Не Байрон я, не Гейне и не Гёте.
Стихи прочтя, вы сами всё поймёте.
Мои стихи лиричны, но не броски,
А сочинял их Игорь Тихоновский.


ПОЭЗИЯ

Поэзия,  как в прошлое,  –  прогулка:
Маршрут мне этот издавна знаком.
Достаточно глухого переулка
И домика с распахнутым окном,

И тишины, и звуков пианино,
И отблеска заката на стене,
И пешеходов, что проходят мимо,
Неся свои заботы на спине.

Лучистых глаз  еврейки-полукровки
И, как окно распахнутой души,
И безделушки, в купленной коробке,
В киоске на последние гроши.

И верх блаженства –  мятой контрамарки
На представленье в цирке Шапито.
И ревности красавицы-татарки,
Сырым  яйцом испортившей пальто.


* * *
Семья поэту –  явная обуза,
Его удел – стремительный полёт.
Поэту переменчивая муза
Застопорить пропеллер не даёт.

Жена его должна быть, как механик,
Залогом безопасности дорог.
Он для неё – единственный избранник,
Её дитя, любовник, царь и Бог.


О ЧЁМ ПИСАТЬ

Нет темы, незатронутой стихами:
Путь у поэзии тернистый и большой.
Стихи писали камнем и мехами,
Железом, кровью, сердцем и душой.

Их убивали, вешали, сжигали,
В кострах и топках яростных печей.
Но пепелища новые слагали
Ещё больнее раня палачей.

Поэзия в меня давно проникла
С наивной первой песенкой на сон.
Она мне слышится и в треске мотоцикла,
И в скрипе ветра, в парусе косом.

Она –  в цветущей веточке рябины,
И в тишине заснеженной тайги,
Поэзия и проза – побратимы,
И в то же время – вечные враги!


НЕСКОЛЬКО СЛОВ О МОЁМ ТВОРЧЕСТВЕ

Не обладал талантом я убойным:
Во мне взрывался творческий порыв,
Хочу из жизни я уйти достойно,
Не хлопнув дверью, но и не прикрыв.

Я жизнь любил. Любил четвероногих.
Не уважал бандитов и хапуг.
Я избегал поверхностей пологих,
Хотя они – творение наших рук.

Мне мать – Россия, женщина и Волга,
Я перед ними в трепетном долгу.
И хоть бродил по свету я недолго,
Но больше оставаться не могу.

Судьбу свою я Господу вверяю,
Пусть он рассудит, прав я или нет.
Лекарствам я уже не доверяю:
В них, как в ногах и деньгах, правды нет.


МЕЖДУ ДЕЛОМ

Ко мне приходит вдохновение,
Когда уходит в облака
От непрерывного курения
Дым набивного табака.

Когда раскуриваю трубку
И слякоть горькую сосу,
Мне быстрокрылые голубки
Стихи, как веточки несут.

Из них я строю свой шалашик,
Но отдыхать в нём не спешу.
И, обстругавши карандашик,
я откровения пишу.


* * *

Я не стремился никогда –
Оттяпать место в тёплом кресле,
Как добывается руда
Познать намного интересней.

Как в глубине земли шахтёр
В забое душном рубит уголь.
Я не ханжа, не прожектёр
И не считаю труд за удаль.

Как рубят лес, хлеба растят,
И тонет техника в болоте,
И почему таких растяп
Хозяин держит на работе?

Мне веселей пешком шагать,
Чем мчаться с шиком в Мерседесе:
Увидеть то, о чём читать
Народ лишь завтра будет в прессе.

Рождён бродягой я на свет,
Всегда в пути –  и дни, и ночи.
Девиз мой прост – вопрос, ответ
Короткий, и без многоточий.

Мне предлагали важный пост,
Я отклонил затею эту,
Ведь для того, чтоб стать поэтом,
Важней свобода, а не гост.


* * *
Я песни, сочинённые в ночи,
Пою на праздники чужими голосами.
И публика таинственно молчит,
Их, слушая и хлюпая носами.

А у меня на сердце благодать –
Знать я живу на свете не без пользы.
И пусть не мне, а певчим дарят розы,
Их ароматом, я могу дышать.

За слово, могут крепко наказать
И уничтожить без суда и следствия.
Поэтому и прежде, чем сказать,
Гораздо раньше думай о последствиях.


АВТОПОРТРЕТ.

Я только крякнул,
словно дед, родившись поутру.
С тех пор прошло немало лет,
но я ничуть не вру.

Потом я в Волгу, как Икар,
летал вниз головой.
Теперь я немощен и стар,
но всё ещё –  живой.

Седой бородкою оброс –
осточертело брить.
А то, что слеп и кривонос,
–  с лица не воду пить.

Зато я не сжигал мосты,
пройдя их за собой.
И помыслы мои чисты.
И молод я душой.


ЖУК

Словно жук ночной, древесный, всё скребусь, скребусь, скребусь.
Я пока, что неизвестный, но известности добьюсь!
Пусть не славы Цицерона, Мопассана и Золя,
Популярности барона, фантазёра и враля.

Никаких наград не надо, что награда – только блик,
Для меня уже отрада – грызть обложки старых книг.
И почти совсем не важно, если кто-то в ноутбук
занесёт – «Он был бумажным, необычный этот жук».

И, конечно, ошибётся: я – не тот и не другой.
Но молва уже несётся по дороге столбовой.
За ошибку не осудят, не напакостят судьбе,
А вот слухам, верят люди, больше, чем самим себе.


* * *

Я не хочу дешёвой славы
Фальшивых вздохов и похвал.
Тот, кто стремится быть заглавным –
Скорей стервятник и нахал.

Но я, конечно, не последний
И принимаю за пустяк –
Следить за столиком соседним,
Где льётся виски и коньяк.

Возможно, кто-то там маститый,
Я не завидую ему:
Поскольку в обществе испитом
Не место трезвому уму.

Не пустослов я и не нытик
И никакой я не ханжа,
Богема – вот где можно выпить
И в рот селёдку брать с ножа.

Любая блажь там не притворна:
Любя, там могут оскорбить,
А нравы столько не покорны,
Что их не переубедить.

Там столько трепета, волнений,
Сомнений, гнёта и тревог,
Что каждый чувствует – он гений
И властелин, и раб, и Бог.


 
Когда герои вашей маленькой поэмы
 
БЫВШЕМУ ХОРУ ИНТЕРНАТА «ПЫШМА»

Не устанет время мчаться –
Время истин прописных.
Нам теперь ночами снятся
Ностальгические сны.

Коллективное начало –
Хор в пятнадцать голосов.
Расчленила, раскачала
По десятку голосов.

В Голышманово подруга,
Друг в Ярково третий год,
Между ними стынь да вьюга,
Будто стража у ворот.

А свобода так и манит
Напоследок козырнуть,
Только зря баян баянит,
То, что было – не вернуть.

Ностальгия, ностальгия,
Боль душевная моя,
Мы ведь были, как родные,
Как единая семья.


КАРАНТИН

Ночами спать совсем не хочется.
И потому с утра мы спим.
И ждём, когда перестраховщица
У нас отменит карантин.

Когда ворота вновь откроются
И впустят близких и родных,
Где пахнет Пасхой – там и Троица –
Церковный праздник трёх святых.

Глядишь –  луга травой покроются,
И лес оденется листвой.
Не зря придумана пословица,
Что счастье ходит за бедой.


***

Когда герои вашей маленькой поэмы
К вам в гости приезжают из Тюмени,
Приходится поверить в чудеса
И в то, что существуют супермены,
А у такси четыре колеса.


АНАТОЛИЮ КИСЕЛЁВУ

Ну, что тебе сказать?
Москва права, наверно,
Тот, кто рождён летать,
Приходит к цели первым.

Кто ползать обречён,
Не празднует удачи.
Ты делом увлечён,
А это много значит.


К ЮБИЛЕЮ СЛЕПОЙ ПЕВИЦЫ НАДЕЖДЫ БУШНЕВОЙ

Шестьдесят –  недетский возраст,
Что-то было, что-то есть.
День рождения богом создан,
им же создана и смерть.

 От крестин до покаянья,
Жизнь нам кажется длинна,
А в масштабе мироздания,
только терция одна.

Это меньше, чем мгновенье,
Не расходуй время зря,
Черпай в жизни вдохновение,
Душу людям отворя.


ПАМЯТИ АРКАШИ МОГИЛКИНА

Он даже незаметно, как и жил,
Ушел от нас без оханья и стонов,
Как будто по привычке сторожил,
знакомую молочницу с бидоном.

Он жутко тосковал без молока,
Хлебал его и с чаем, и без чая.
На реплики друзей не отвечая,
Хитрец и плут косил под дурака.

Я до сих пор сомнения храню:
Не эта ли, щадящая диета,
Сжила Аркашку нашего со света,
Поставив крест, молочному меню.


ПАМЯТИ ДРУГА ВИТАЛИЯ НОВОСЕЛЬЦЕВА

Я давно живу в Тюмени,
Возле старого кино;
Ем стандартные пельмени,
Пью стандартное вино.

На стандартном мотоцикле
Езжу в рощу по грибы.
К сожалению, в этом цикле,
Я про друга позабыл.

А сегодня вдруг услышал,
Словно в ясном небе гром,
Мне, его племянник Миша,
Сообщил, что умер он.

А ведь жили-то мы рядом,
Как в едином тереме –
Но сойтись хотя бы взглядом,
Не хватало времени.

Виновата в этом спешка.
А зачем спешить? Куда:
Стать ферзем, любая пешка
может, только не всегда.

В жизнь играя, как на сцене,
Ждём какого-то рожна,
Мы живых друзей не ценим – 
Мёртвым дружба не нужна.

Не хватать мне будет друга:
За столом не посидим;
Кроме шахмат, в час досуга,
Мы слагали песни с ним.

Хоть Баян умолк навеки –
В нотах музыка живёт,
А о славном человеке,
Память сердце сбережёт.


ПИСЬМО В ЮНОСТЬ  МИХАИЛУ ШАБОЛИНУ.

Привет, старик!
Ты помнишь нашу юность?
Она во мне голубкой встрепенулась,
И я её к тебе послал: учти.

Она тебе напомнит о футболе;
О том, как ты метался вдоль ворот,
А я на костылях в судейской роли
С флажком вдоль бровки прыгал взад-вперёд.

Потом ходили в баню всей командой,
Где вы меня таскали на руках.
Там пахло мылом, кажется лавандой,
И всё тонуло в жарких облаках.

А после бани пили на природе
Прохладное грузинское вино.
Совсем недавно было это вроде,
А посчитаешь годики – давно.

Теперь в футбол играют наши внуки,
А мы за них болеем и дрожим.
И, нарушая старческий режим,
Поистине спасаемся от скуки.

Давай, старик, пожмём друг другу руки
И в нашу юность вместе убежим.


СУДЬБА ИЛИ НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ СЧАСТЬЕ ЛЮДМИЛЫ ГОРНОСТАЕВОЙ.

Горностаева Людмила шустрой девочкой росла –
Тайно с мальчиком дружила, сыном шведского посла;
В дневнике пятёрки с плюсом, за экзамены – медаль;
Волос мягкий, темно-русый и глазищи, как миндаль.

Все в неё влюблялись с ходу – в институте и в быту:
Благородную породу видно было за версту.
Красотой не козыряла и предвзятостью ума.
Людям деньги в долг давала чаще, чем брала сама.

Миновав распределение, место доброе нашла.
Может, это самомнение – необстрелянной была.
Но работала отлично, с комсомольским огоньком,
И встречалась в жизни личной с тем же шведским пареньком.

По утрам будильник тренькал, окромя воскресных дней.
Точно так же, как Горенко, не везло с мужьями ей:
Первый муж утёк в Европу, утонул в реке второй,
Третий всё на свете пропил, даже чайник заварной.

Там, где третий, –  там четвёртый. Тоже пил, как крокодил:
За какой-то тёмный свёрток за решётку угодил.
Бил её он смертным боем без особенных затей.
Как ни это – было б вдвое в чреве зачатых детей.

Длинный срок он заработал: чему быть –  не миновать.
Появились доброхоты – стала баба выпивать.
А теперь она в стардоме (кто бы вслух подумать мог)
На коляске, как на троне; к сожалению, без ног.

Так же вьётся тонкий волос, но не русый, а седой.
Тот же взгляд и тот же голос, даже смех непоказной.
Маникюр. На шее бусы. Только что-то здесь не так:
Примитивней стали вкусы, в голове – сплошной бардак.

Никакой родни на свете не осталось у неё.
Говорят –  вот были б дети. Это – подлое враньё.
У соседской бабки – трое, и живут рукой подать,
Почему же бабка воет по ночам? Мешает спать.

Потому, что мы, как кошки, ходим сами по себе.
Дряхлый предок – свет в окошке: накось – выкусь, хрен тебе.
Мир жесток –  давно известно, и года своё берут.
Как бы ни было им тесно, вместе зло с добром живут.

Где же истинное счастье? Кто его заколдовал?
Кто своею прятал властью в наркотический подвал?
Наша истина простая – без цепей и без оков.
Повторяют, вырастая, дети судьбы стариков.

Всяк из нас, сжигая нервы, привыкает ко всему.
Говорит, мол, я –  не первый, обживающий тюрьму.
Но тюрьма –  не только стены и охранник у дверей,
А сплошные перемены и привычек, и страстей.
Человек, лишённый воли, – номер в списке и не боле.

Причинило бед Людмиле уйму крепкое вино.
Предпосылки к счастью были. Бабье счастье – где оно?
Феминистки зря добыли равноправие полов:
Если б бабы не любили, меньше было бы козлов.

И мужчин винить не стоит: их природа такова –
Сам себе же яму роет, коль с дефектом голова.
С виду вроде благочинный, а ума – поди, измерь.
Женщин тоже без причины не укусит даже зверь.

Так что все мы виноваты, невоспитанны, грубы.
Обменяем на квадраты, на превратности судьбы.
А судьбу построить надо, не спеша, не впопыхах:
Не грозят нам муки ада, если каемся в грехах.

Для чего ж мы  что-то учим и чему-то учат нас,
А потом друг друга мучим и корим не в бровь, а в глаз?
В мире нет людей похожих по обличью, по уму.
Может, нам Господь поможет разобраться, что к чему.

Горностаева Людмила шустрой девочкой росла,
Тайно мальчика любила, сына шведского посла.
Эту, в общем-то не новость, я услышал невчера:
Безответная влюблённость, не доводит до добра.

Примечание:
Горенко, настоящая фамилия Анны Ахматовой.


 
Всё чаще возникает в сердце боль,
 
* * *

Всё чаще возникает в сердце боль,
Всё чаще уповаем на аптеку –
Такая уготованная роль,
Пожившему на свете человеку.

Но чем больней стараются вонзить,
Боль в острие источник вдохновенья,
Тем ещё дольше хочется продлить
И без того короткие мгновенья.


НОЧЬ

Скулит побитая собака.
Ручей по камушкам бежит.
Четыре знака Зодиака
Едва проклюнулись в ночи.

То туча звёзды заслоняет,
То испарения болот.
Луна то тонет, то всплывает,
Как в бурном море пароход.

Деревня спит, и спят деревья.
Роса ложится на лугу.
И отдыхает суеверье
У шизофреника в мозгу.

Он начинает мыслить здраво:
«Зачем без удержу страдать?»,
Когда и он имеет право
О чём-то светлом помечтать.

Шизофренические бредни
 иной раз вовсе неглупы.
По крайней мере, не обедни,
Что преподносят нам попы.

В них есть зерно, и есть пределы,
Есть лучик света в царстве тьмы.
И, если темень поредела,
Прав шизофреник, а не мы. 


* * *
Борода, усы и брови,
побелели, как в мороз,
Нет в лице ни капли крови,
не считая алый нос.

Старикан на ладан дышит,
тихо с палочкой бредёт,
Ничего почти не слышит,
но вино, зараза, пьёт.


БЫВАЛО, МЧАЛСЯ Я ВПЕРЁД

Бывало, мчался я вперёд,
В угад и наугад.
Теперь по следу внук ползёт,
А я гляжу назад.
Иссякли силы и задор.
Мечты подрастерял.
На четвереньках коридор
Я также измерял.
 

* * *
Всё чаще слышу я в ответ,
Когда звоню по праздникам знакомым,
Что одного уже на свете нет,
А жизнь другого обернулась комом.

И у меня она –  не сладкий мёд.
Но вы мне лишь по праздникам звонили.
А время равнодушное идёт,
Бесстрастно приближая нас  к могиле.

Ну что же делать? Все мы –  старики,
И смерть у нас маячит за плечами.
Так пусть почаще звякают звонки,
Особенно бессонными ночами.


ДЕД.

Деда солнышко пригрело:
Плешь, как зеркало блестит.
Рядом с дедом птичка села
и негромко свиристит.

Шевельнул старик усами,
Носом в бороду клюёт.
Будто слышит –  голос мамин
колыбельную поёт.

Сколько б лет ни пролетело
Знаю это по себе –
То, что в детстве мать напела,
Отразится на судьбе.

Может быть. Не всё конечно,
Что пророчила она.
Но, прости меня, сердечный,
в том –  уже твоя вина.

Пусть не стал ты знаменитым
И богатства не нажил,
Но зато был замполитом,
Честно Родине служил.

А, когда приспела старость,
в печке  греешь плешь,
Всей своей родне на радость
много спишь и мало ешь.


МЕЖДУ ТЕМ

Жизнь –  полосатая, как кот,
на маятник мотается.
А кот, задравши к небу хвост,
сам по себе шатается.

Ему бродяге невдомёк:
он не мычит, не телится,
Что жизнь моя, как огонёк,
то вспыхнет, то чуть теплится.


* * *
Переживи меня, родная, хоть на год,
И у берёзы белой схорони.
Но образ мой на сердце сохрани:
Моя любовь, тебя переживёт.


* * *

Плохо это, хорошо ли –
Не могу никак понять.
Начал я мириться с болью,
А, точнее привыкать.

В этом мало утешенья:
Часто боль мешает жить.
Как же быть, когда леченье
Не способно излечить?

Остаётся сила воли
Да пример Христа – терпеть,
Потому что нас от боли
Избавляет только смерть.


ПОХОРОНЫ ГЕРОЯ

Ушёл из жизни, дозой облучённый
На Чернобыльской памятной АЭС,
Не генерал, не атомщик учёный,
А бывший токарь бывшей МТС.

Но провожали гроб по-генеральски:
С оркестром из четырнадцати труб,
На бархатных подушечках медальки
«За Чернобыль», «За службу» и «За труд».

А он ведь был совсем-совсем нестарым –
Ему бы дальше жить ещё да жить.
Я помню, как зимой за самоваром
Он над собой попробовал шутить:

«-Я эту пакость выплюнул наружу,
Она давно покинула нутро».
Хозяйка лишь поддакивала мужу
И улыбалась грустно и хитро.

Смерть жертву никогда не проворонит:
У ней расписан каждый день и час.
Всех Чернобыльцев скоро похоронят.
А что потом? Что ожидает нас?

Возможно, нам завидовать придётся,
Тем, кто от нас безвременно ушёл:
Гарантий нет, что снова не взорвётся
Рентгенами напичканный котёл.


* * *

Скрипит в ушах, скрипит в предплечье.
Скрипят колени и спина.
Жизнь, словно праздник, скоротечна
И, словно каторга, дрянна.

Но, всё равно, за миг до смерти –
Так предсказал, мне  звездочёт, –
Получит смерть письмо в конверте
И отойдя, его прочтёт.

А я, за лишнее мгновение,
Смогу хоть что-то рассказать –
Приносит радость лист осенний
Допрешь того, как прахом стать.


* * *
Так же,  как  приходит вдохновенье,
Языки поэтам развязав,
Юность озаряет на мгновенье
Старости поблёкшие глаза.

Пусть недолго длится эта вспышка,
Но она,  как божья благодать:
В стариков вселяется мальчишка
А в старух –  девическая страсть.

Счастьем называют это чувство,
Таинством космических дождей.
Только настоящее искусство
Может омолаживать людей.

Но бывает светлая минута
Зажигает радугу в глазах,
И тогда нам кажется, как будто
Время налегло на тормоза.

На экране, словно при рапиде,
Что подчас использует кино,
Мы в прошедшем времени увидим
То, что в лету кануло давно.

Остаётся только улыбнуться –
Стоит ли былое ворошить?
В юность не мешало бы вернуться,
Но и старость хочется прожить!


ЧЁРНАЯ ДОРОГА

Сплошь черна, черна моя дорога:
Вдалеке не вспыхнет огонёк,
И никто не встретит у порога,
И воды не поднесёт глоток.

Ну, за что, за что такую кару
Мне Господь на склоне лет воздал?
Сжёг мосты в родимую хибару
Или, может, сам я их сжигал.

По чужим краям теперь скитаясь,
Бороду отшельника рощу.
Но в самом себе не замыкаюсь,
Друга по несчастию ищу.

Чтобы разделить с ним наше горе,
Скрасить одиночество, согреть;
Замолить грехи свои в соборе
И дорогу эту одолеть.


Эх, судьба

Эх, судьба, судьба – бродяга,
Не даёт покоя мне.
За железную отвагу
Я готов гореть в огне.

Я готов спуститься в воду
На большую глубину,
Чтоб судьбе своей в угоду
Босиком пройтись по дну.

Эх, судьба, судьба – индейка,
Не зажарить ли тебя?
Продал вещь я за копейку,
Продавал за три рубля.

Не везёт мне в этой жизни
Ни в торговле, ни в любви,
Люди при капитализме
Серым хищникам сродни.

Эх, судьба моя – монашка:
За поклоном бью поклон.
Пропитал насквозь рубашку
Пот мой, как одеколон.

Вновь на улице ненастье.
У прохожих на виду
Не нашёл я в жизни счастье,
Да, видать, и не найду.

Эх, судьба, судьба – неволя:
Цепи новые куёт.
Неприветливая доля –
Одиночество моё.

Растерял друзей по свету –
Кто далече, кто в гробу.
И носить мне кару эту
Век на собственном гробу.

Эх, судьба, судьба – бродяга,
Не даёт покоя мне,
Может, также, как варяга,
Похоронит в глубине.

Может где-нибудь в пустыне
От укусов или ран
В жилах кровь моя остынет
И сожрёт мой труп баран?

А скелет отбелят ветер
Время, солнце и песок.
Всё случается на свете,
Даже девять грамм в висок.

Жив во мне ещё мальчишка –
Я стареть не тороплюсь.
Но судьбой своей, братишка,
Извини, не поделюсь.
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ
 
А ЧТО, ЕСЛИ…

Своя рубашка ближе к телу,
Знать эгоизм непобедим?
А, если мы на это дело
 С другого боку поглядим?

Ведь в церкви разные молитвы
Читает дьякон-грамотей
Во время, до и после битвы
И прочих каверзных затей.

Так что повсюду есть лазейки.
Дверь на запоре – лезь в окно.
Сукно считать за бумазейку,
А бумазейку за сукно.

В конце концов, на эгоизме
Ещё никто не выезжал,
Как ни старайся, а две жизни
Прожить за раз Господь не дал.

Но и своё добро транжирить,
Вплоть до рубашки и кальсон,
Нельзя, поскольку в этом мире
Порочно всё –  и явь, и сон.

А эгоизм легко исправить –
Рожать детей, как было встарь;
Не напрягать пустую память
И на двоих делить сухарь.


БЛАЖЕННЫЙ.

В старину в любом  посаде
Свой имелся дурачок:
Пацаны, подкравшись сзади,
Камни клали в пиджачок.

А блаженный улыбался,
Камень быстро доставал
И, представьте, не кидался,
А с поклоном назем клал.

Говорил: «Землице больно,
Бить её нельзя никак».
А проказникам прикольно:
Что возьмёшь с него? – Дурак.

Был такой и в нашем крае:
Обижали, кто хотел.
Он-то думал, что играем,
И поэтому терпел.

Мы и впрямь его травили
Понарошку, не в серьёз.
Но порою доводили
До трясучки и до слёз.

Кое-кто из нас пугался
И пытался скрыться в тень.
Только он не обижался
И прощал нас в тот же день.

И за это мы делились
Всем, что сами ели, с ним.
И, конечно, удивились,
Что зовут его Максим…

Много вёрст прошли солдаты.
Много выпало дождей.
Много было бородатых, безбородых, но усатых,
Даже меченых вождей.

Кто их помнит? Кто жалеет?
Да никто! А дурачков –
Чем взрослее, тем острее:
Память видит без очков.

Так уж наш народ устроен – 
Чем обиднее собрат,
На него внимание втрое
Увеличить норовят.


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Дойдя однажды до последней точки
Я не исчезну. Знайте наперёд:
Я к вам вернусь в зелёненьком росточке,
Который из могилы прорастёт.

Мы снова вместе радоваться будем
Грибным дождям в июльскую жару.
Пока живут на белом свете люди,
Я до конца, ей богу, не умру.


* * *
Время –  пахарь всемогущий .
Геркулес,-  ни дать ни взять,
Целину веков грядущих
Вознамерился вспахать.

За широкими плечами
Не видать, что впереди –
То ли образ со свечами
На бездыханной груди;

То ли лик, живой и грозный
Громовержца и творца.
Впрочем – это несерьёзно:
Нет у вечности конца.

Есть понятие простое,
Но разумное вполне –
Если пыль чего-то стоит,
Будут веники в цене.


* * *

Время точит, как вода, даже самый твёрдый камень.
Исчезают без следа, вещи жившие веками.
Превращаются в труху, в прах и пепел, в невесомость,
Оставляя на слуху слово доброе, как совесть.
Так и должно быть в миру: жизнь не топчется на месте.
Вот и я, когда помру, стану тленом с гробом вместе.


ДА И НЕТ.

Однажды летом, много лет тому
В командировке
Два мудрых слова -Да и -Нет
Сошли на остановке.

Наверно, близился обед
А, может, нет. Дорога.
Друзья отправились в буфет
Перекусить немного.

Но прежде, чем его найти,
Им надо в здание войти.
А у дверей стоял пикет,
Что означало, хода нет.

Но что ж, на нет –  один ответ:
В обход пошли друзья.
Но им и там, громоздок  и сед
Швейцар сказал: «Нельзя!»

- Смотри-ка, действует запрет:
(А это, мой совет).
И опустило свой лорнет,
печально слово -Нет.

И тут, вступило слово -Да;
- Всё это –  ерунда:
Зачем нам здесь искать буфет?
На что же поезда?

Но возразило слово -Нет:
-Ведь там такие цены!
К примеру, стоимость котлет,
Телёнку равноценно!

Ну, прямо сущая беда –
Не жизнь, а винегрет.
Смешались в кучу слово -Да
С противным словом -Нет.

«Привет, привет! Ну, как живёшь?»
- «Наверно, как всегда».
И вряд ли сразу разберешь,
Сказал он «нет» иль «да».

«У вас всегда один ответ.
Вы не согласны, да?»
Он возразил ему: «Да нет,
Согласен не всегда».

Тут не убавишь, не прибавишь:
Полны до края закрома.
Уж лучше, всё, как есть, оставить,
А то, гляди сойдёшь с ума.


* * *
Легче  съесть кастрюлю плова,
Чем обречь желанье снова.
Чувство выразить и суть,
В словах душу распахнуть;

Интеллект напрячь и разум,
И слегка наморщить лоб,
Чтобы мысль вложить во фразу,
Как ботинки в гардероб.


ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

Любимый умереть не может:
Тот, с кем делила я супружеское ложе,
Живёт во мне, и вечно будет жить.
Душа его не в силах разлюбить.
Он после смерти стал ещё дороже.
Возможно, кто-то скажет: «Ну и что же?
Мы все умрём: кто раньше, кто-то позже.
Но наши не научены сердца,
Любить такой любовью мертвеца.
И хоронить себя заранее негоже.
Тем более, что видеть наперёд
Судьбы своей глухие закоулки,
Нам не дано. Как не дано шкатулке
Стать сундуком –  Его не сунешь в гроб,
Как памятник прижизненной прогулке.
Любить живых –  вот благостный удел!
И помнить тех, кто стал землёй и пеплом,
Чтоб это чувство в сердце не поблекло,
Зерно любви очистить от плевел,
И станет хлеб воздушным и не клеклым».


* * *

Мечты не все и не всегда сбываются,
Но жизнь свою не надо торопить:
Счастливые моменты забываются,
А горькие не стоит ворошить.

Не всё у нас, как надо, получается:
Ошибок невозможно избежать.
Но жизнь ещё на этом не кончается.
Вот только сроки следует ужать.

И, если есть достаточно терпения,
В пороховницах порох не подмок,
Придут и к вам, прекрасные мгновения,
Как солнцем озаряется Восток.

Уж так хитро устроено на свете:
Мы завещаем письменно и вслух
Не повторять ошибок наших детям,
А дети в это время ловят мух.

Глядишь – возникнет вновь междоусобица
С другим гарниром, соусом другим.
А гордость, не позволит приспособиться
И выйти на запасные круги.


* * *

Ты –  мой ангел-исцелитель, я – твой ангел-покоритель:
Предначертано Крылатым над родной землёй парить.
Плохо это, хорошо ли, ничего об этом в школе,
Где учились мы когда-то, предпочли не говорить.

Но теперь, я точно знаю, и бескрылые летают,
Даже выше ангелочков на воздушном корабле.
И становится досадно, неуютно и прохладно,
Только с фиговым листочком появляться на земле.

Наш удел – скитаться вечно по пустыне бесконечно
И являть собой образчик платонической любви.
У людей другие вкусы, ты спроси о том Иисуса.
Он – талантливый рассказчик, любит байки потравить.

Ты –  мой ангел-исцелитель, я – твой ангел-покровитель,
Нам такую благодетель, ниспослал господь не зря,
Для того, чтоб люди чтили, божий дар и жизнь ценили,
Были счастливы, как дети, веря в сказки января.


* * *
Грош цена тому, что близко,
Что руками можно взять:
Вещь, добытая без риска,
Не способна удивлять.

Даже горные вершины
Без крутых опасных троп,
Игнорируют мужчины,
Как общение, мизантроп.


* * *
Двадцатый век следы оставил.
По ним шагает новый век,
Внедряя в жизнь, бои без правил,
Олимпиады для калек.

Всё неустойчивее браки;
Декоративнее цветы.
Всё агрессивнее собаки,
Умнее кошки и коты.


* * *
Как часто через решето
Мы пропускаем мысли наши
И говорим совсем не то,
О чём подумать даже страшно.

Привычка –  истину хранить
От собеседника –  постыла,
Ведь всё равно не утаить
В мешке заточенного шила.

А если высказать в глаза
Своё или чужое мнение,
Жди – не наступит ли гроза,
Цунами или затмение.


* * *
Мы перед Богом все равны.
Кто мне ответит? Почему же
Своей не чувствует вины
Жена –  неверная пред мужем?

И муж  любовницу иметь
Грехом постыдным не считает,
Хотя журнальчики  по семь
Нерегулярно, но читает.


НЕ В СПЕШКЕ ДЕЛО

Уж так устроен человек,
Что безрассудно тратит нервы.
Он перешёл уже на бег,
Стремясь успеть повсюду первым.

Замедли бег и подыши,
Не торопясь на переходе:
Кто, как ошпаренный спешит,
Теряет больше, чем находит.


* * *
Она слыла обычной проституткой,
Но настоящей женщиной была.
Я пригласил её к себе на сутки,
Жена со мной до тризны прожила.

Она, как роза, с возрастом всё пуще,
Переполняясь соками, цвела.
И матерью считалась наилучшей,
Когда мне двух дочурок родила.

Мы падших женщин в корне отвергаем,
Не покопавшись в тысяче причин,
Тем самым виноватыми считаем
Кого угодно, только не мужчин.

А ведь мужчины больше виноваты,
Что девочки уходят на панель.
И ловят их, как бабочек когда-то
Ловил чудак наивный – Паганель.

Моя судьба, возможно, исключенье,
А я, друзья, отнюдь не Люцифер.
Но говорю, не, как нравоучение,
Что это –  не единственный пример.


* * *

От добра добра не ищут,
Так у нас заведено.
Только волки вечно рыщут,
Ведь добро для них не пища – несъедобное оно.

Загрузить пустое брюхо –
Вот их высший идеал.
Им Господь святого духа
На съеденье не отдал.

Скоро люди, может статься,
Будут духами питаться.


ПОСЛОВИЦЫ

Есть пословицы, как пули –
Всякий раз находят цель.
Как солдаты в карауле
Охраняют цитадель.

Кто придумывал их – тайна.
Но не в тайне смысл и суть:
В разговор ведь неслучайно
Их пытаются вернуть.

Говорил поэт Овидий
- А поэзия не врёт,-
Тот, кто смотрит – только видит,
Тот, кто действует – берёт.

Меткой фразой в лексиконе
Можно исповедь затмить.
Если б знали это кони,
То могли бы говорить.

 
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ.

Давай-ка  до  беспамятства напьёмся,
Что б хоть на время обо всём забыть.
О том, что мы, как волны, в берег бьёмся,
И нас ничем нельзя  остановить.

А берег остаётся безответным –
Удар волны ему, как поцелуй.
И даже самым, самым буйным ветром
Он пальчиком грозится – не балуй.

Там, где твердыня волнам поддаётся,
Девятый вал встречает волнолом.
То, что прошло – обратно не вернётся,
Но забывать не стоит о былом.


 
ЛЮБИМЫЙ ОСЛИК НАСРЕДДИНА
 
* * *
Встретил я вчера девицу.
Не девица, а картина,
Ну, сплошная заграница –
Чили или Аргентина,

Фердикос! На стройных ножках
Мини-юбка до колена,
Очи чёрные по ложке,
Вероятно, от Скролена.

Чтобы пламя в них не гасло,
Натощак и сон грядущий,
Амарантовое масло
Пьёт она с кофейной гущей.

Добавляет кандибобер
В барбекю, супы, котлеты.
До сих пор дожил бы Нобель,
Если б знал про масло это.

День и ночь трубит аптека:
Уши режут эти звуки.
Амарант для человека,
альма- матер для науки.


* * *
- Вы почему так холодно глядите? –
Спросила барсучиха у зверей.
-Вы барсуков, я знаю, не едите.
К чему же злобу на сердце таить?

-Вот потому и злюсь, что Бог нам не дал
Такого брюха, как у барсуков.
Тогда бы не шипел мой змей, когда обедал,
Довольствуясь рагу из червяков. 


ДИАЛЕКТЫ

По утверждению бабки Фёклы
Борщи готовятся из свЁклы.
Но ей перечила соседка
С упорством каменной скалы,
- Борщи готовлю очень редко,
Но при участии свЕклы.
Что существуют параллели
Они признаться не хотели,
А тут всё та же параллель
Меж словом щАвель и щавЕль.
И, как не порть соседке кровь,
Как не блуди в словесной чаще,
Не станет мОрковь, чем моркОвь,
На диалектах местных слаще.
Неважно, где там ударенье,
На первом слоге или нет,
Важнее, чтоб пищеваренье
Легко усвоило обед.


ДИССЕРТАЦИЯ

Ходил Иван Иваныч Гусев –
Он доктор собственных наук.
Теперь Иван Иваныч трусит,
Забился в угол, как паук.

Над диссертацией недели
Два знатных физика корпели.
А он её лишь подписал
И первым влез на пьедестал!

Он жмётся в угол, он боится
Вдруг спросят, что в ней говорится?


* * *
Иду –  не пью,
Иду –  не ем,
Иду я в город Вифлеем.
Достигнув города Христа,
Сниму с себя обет поста.
Нажрусь, напьюсь и до рассвета,
Улягусь возле парапета.


КОНЕЦ СВЕТА

Сели бабушка и мама
На узлы и чемоданы:
На руках у них билеты
На соседние планеты.

Ждут отправки звёздолёта,
с пересадкой на Луне.
А во мне сломалось что-то,
что-то щёлкает во мне.

Щёлк минута, щёлк – другая,
капелькой из краника.
А не просто ль нас пугают,
чтоб возникла паника?

При паническом испуге
легче действовать хапуге,
Шараголиться ворам
по квартирам и дворам.

но проходят сутки, двое,
всё нормально, всё спокойно.
 Прорицатели – козлы!
»Мам, развязывай узлы»!


НЕВЕСТА

Она была шедевром красоты:
И грудь, и стан, и ноги – всё на месте.
К ней засылались сотнями сваты.
Мечтали многие о неземной невесте.
Не знали женихи лишь об одном -
Была невеста тронута умом.


* * *
«Ой!»- воскликнул труп в могиле,
-  Вы зачем меня разрыли?
- Ах, по просьбе дяди Коли,
Чтоб перезахоронить.

Раньше надо думать было,
Где копать мою могилу,
Это ж против божьей воли,
Мертвеца опять будить».


РЕВНОСТЬ

Я опасаюсь брать тебя на море:
Вдруг увлечёт тебя морская даль.
И кто тогда моё разделит горе,
Кто утолит мою тоску-печаль?

Хотел тебя я взять с собой в Пампасы,
Где львы и тигры прячутся в траве.
Но там живут сплошные папуасы.
А что у них творится в голове?

Любовь моя, не скапливай обиды,
Не укоряй, не лей напрасно слёз:
Забрал бы я тебя на Антарктиду,
Да здесь и летом властвует мороз.

А хочешь, мы уедем в Гималаи,
Где первой просыпается заря.
Но там монахи по-собачьи лают
И что-то невозможное творят.

А, может, лучше двинуть на экватор,
Который я не видел, отродясь.
Там, говорят, завёлся аллигатор
И жрёт, кого не попадясь.

А вот письмо из матушки Одессы,
Прекраснее которой не найдёшь.
но там и Молдаванка, и Пересы
Заполнены биндюжниками сплошь.

Не лучше ли тебе остаться дома:
Дом без хозяйки – это не жильё.
я из Китая выпишу дракона.
Он скрасит одиночество твоё.


САТАНА

В сатану влюбилась Нюра:
Пирожки ему печёт.
Он их жрёт без перекура:
Чёрт всегда, по сути, чёрт.

Он приходит к ней под вечер.
Избегая божий свет,
Принял образ человечий
Без особенных примет.

Прячет он рога под шляпой,
Хвост закручен в семь колец,
И, представьте, нелохматый,
Видно бреется, подлец.

А вот дети не похожи
Ни на чёрта, ни на мать:
Правда, рожи корчат тоже,
И, как папа, любят жрать!

Не стыдясь, рожала Нюра
По чертёнку каждый год,
И теперь её фигура
Шире сломанных ворот.

Сатанинский дом соседи
Огибают стороной
И зовут хозяйку ведьмой,
А супруга – чёрт хромой.

И они не возражают:
Им соседи – не указ.
Знай себе живут, рожают
От чужих подальше глаз.

Сатана псалтырь читает,
Травы косит по росе,
Ведьма кухней заправляет,
Жрать горазды всё и все!

Сорок душ скопилось в хате –
Жить довольно не легко.
А на чёртовой зарплате
Не уедешь далеко.


* * *
Семь шкур содрали с бегемота,
А он ничуть не пострадал.
Зря осушаются болота –
Господь их первыми создал.

Мы из породы лягушачьей,
В нас совпадений пруд  пруди,
А тот, кто думает иначе,
Пускай на дереве сидит.


У ЛУКОМОРЬЯ

У Лукоморья дуб спилили
И след его давно простыл.
А богемы говорили,
Что он когда-то всё же был.
А где сегодня кот мурчит,
О том история молчит.
Теперь совсем другое время:
Иных достаточно чудес.
Что дуб – отшельник – дров бери на,
А с ним и лес вокруг исчез.
А там зверья –  побольше было, –
Всё, как потоп библейский, смыло.
Забетонировали норы.
Коттеджи, виллы и дворцы
Хранят высокие заборы
И вышибалы-молодцы.
Куда идёте? – Ах, на пляж!
- Плати копеечку – уважь!
Всё стало частным –
Берег, море, луга, озёра и поля.
И даже собственное горе переживают не деля.
Демократическая эра –
Надежда есть, пропала вера.
И только солнце неделимо,
Луну успели разделить.
Оно печёт неумолимо
И продолжает нам светить.
Но, где гарантия того,
Что не разграбят и его?


ХОРОШО, ЧТО

Ночь черна, как кот, на крыше
Притаилась за трубой.
Хорошо, что дочь не слышит,
Как мы лаемся с тобой.

За язык, что вздор болтает,
Я готов тебя убить.
Хорошо, что рассветает.
В школу дочь пора будить.


* * *
Я послал чертям приборы,
Что советует эфир.
И без долгих разговоров
Танк мне продал командир.

Я на нем пашу и сею,
За дровами езжу в лес.
И профессию имею,
И в своей деревне вес.

Что прибор? Он или-или,
То ль поможет, то ли нет.
Все равно, как чахохбили,
С рюмкой водки на обед.

Танк помог мне отказаться
От таблеток и пилюль,
Как я стал на нем кататься –
Ревматизм сошел на нуль!

Я ведь езжу вдоль обочин
По ухабам и буграм.
За неделю, между прочим,
Скинул двадцать килограмм!

Тряска в танке мне в угоду
И на пользу, стало быть.
Только вот беда – я  природу
Я невольно стал губить.

Он ведь прёт напропалую,
Подминая под себя
То березку молодую,
То на пне семью опят.


И СНОВА О ЛЬВЕ ТОЛСТОМ.

Лев Толстой ходил пешком
С гончей по аллее –
Тыкал в морду посошком,
Чтобы стала злее.

Лев Толстой ходил босым
По лесной поляне:
Были ноги от росы
Чище, чем из бани.


ЛУЖА

Кувыркнулось небо в лужу,
Расплескалось без границ.
Я сижу у лужи, ужу
То ли рыбу, то ли птиц.

К луже  я небезразличен –
Было б глубже – сам бы влез:
Для меня улов вторичен,
Мне важнее сам процесс.

Друг рассказывал недавно,
С полуострова Ямал,
Что ловил он рыбу в ванной,
И, представьте – не поймал!

Он серьёзно уверяет,
Что пока стоит река
Так он страсть свою смиряет,
Тешет душу рыбака.

Вот и я, на друга глядя,
Нервно дёргаю крючок
На безлюдной автостраде,
Как последний дурачок!

Я, конечно, понимаю –
Беспардонно  брешет друг.
Но сижу, ужу, а вдруг…
Всё же что-нибудь поймаю.


ЛЮБИМЫЙ ОСЛИК НАСРЕДДИНА

Любимый ослик Насреддина
Ты не смотри, что ростом мал.
Однажды днём на середине
базарной площади наклал
Такую кучу, что от пара, исчезла видимость базара.


НА ДАЧЕ

Вчера на даче пили  чачу.
Дурманил голову мангал.
Хозяин спел про Кукарачу
И всех гостей перепугал.

И терпят эту пакость дамы.
Но тут пришёл сосед Корней
И рассказал, как таракана
Глотает серый воробей.

И все тот час повеселели,
И шумным стал весенний сад,
А дамы всё, что пили-ели,
Вернули, охая, назад.


ОГУРЦЫ

Я ехал в электричке с молодцами,
Которые хрустели огурцами.
Мне предложили –  я не отказался.
Довольно вкусным овощ оказался.
А день спустя вернулся я на дачу
И, первым делом, заглянул в теплицу.
И вот стою и горько, горько плачу –
Все огурцы, с томатами в придачу,
Собрали неизвестные мне лица,
Не пожалев со мною поделиться.


* * *
Папа страшным был на морду,
Но большая умница,
Мать –  красавица от роду,
Но глупа как курица,

Папа думал –  дети будут
Статью в мать, в него умом.
Но пришейте хвост верблюду,
Ведь не станет он конём.

Так и тут –  минули годы,
Время зёрна собирать.
Дети все в него –  уроды
И ещё глупей, чем мать.


ПЕРВЫЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС
(шутка)

Я в школу шёл не без опаски:
Мне ранец плечи натирал,
Как будто в нём я нёс фугаски,
А не тетради и пенал.

Я думал парты –  это карты
И в школе учат в них играть.
А карты требуют азарта,
Но мне его не занимать.

Но вот зачем букет всучили?
Никак я толком не пойму.
Наверно, чтобы научили,
Как фордыбачить по уму.

Я кое-что уже умею,
Сосед-ханурик показал.
Прижав цветы к себе, балдею,
Кажись, я кайф от них поймал.


* * *

Пришёл с рыбалки я до срока,
Принёс домой жене тунца,
Жена сказала: «Вновь морока,
Не разморозил до конца».


СЕВЕРНАЯ КОМАНДИРОВКА

Собираясь на Камчатку, знатокам задал вопрос:
«Стоит брать с собой перчатки, вдруг на севере мороз?»
Знатоки переглянулись: «Шубу тоже не забудь».
В одеяло завернули и сказали: «В добрый путь!»
А на севере народ переходит реки вброд
И заметьте, вот дела, в том, в чём мама родила.
Знатоки меня надули – тридцать градусов в июле.
В тундре клюква дозревает и морошка в самый раз,
Даже гнус не донимает – не Камчатка, а Кавказ.
Пригодился только зонт, хмур, бывает горизонт.


СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Живёт на севере нанаец
И с детства видит этот сон.
Но всякий раз протуберанец
За божество считает он.

Зато геологи- всезнайки
В стакан с шампанским спирт вольют
И, угощая им хозяйку,
«Сиянием северным» зовут.

В ночь радуга расцвечивает снег,
Повисшая, как люстра на минутку,
Такой уж видно русский человек –
Всё превращать в обыденную шутку.

 
ЗАБЫТЫЕ СЛОВА
 
НЕ ГОРЮЙ.

Не горюй, мой мальчик, не горюй:
Горевать мужчине просто стыдно.
Ты, по сути, – воин, так воюй.
А, что дальше будет – будет видно.

Дальше будет уйма неудач,
Сонм ошибок, масса впечатлений,
Тысячи любовных приключений,
Тупиков в решении задач.

Дальше будет сорок сороков,
Неприятных жизненных коллизий.
Но не слушай глупых мужиков,
Что, мол, нету счастья в этой жизни.

В том и дело, что оно – в борьбе
Да и то не каждому даётся.
Не горюй: быть может, улыбнётся
Счастье, всё же, именно тебе.


ПОТОМКУ

Ты в руки книжку взял потомок,
По строчкам взглядом пробежал.
И – значит, вырос из пелёнок,
В какой-то мере возмужал.

Но ты –  пока ещё мальчишка,
Хоть перерос отца и мать,
Но лишь терпение и книжка
Тебе помогут зрелым стать.

Я, как и ты, качался в зыбке,
В самом себе себя искал
И все невольные ошибки
Тебе доверил, как фискал.

Пусть будет ум твой здрав и гибок.
Прочти и помни каждый штрих.
Не повторяй моих ошибок –
Тебе достаточно своих.


* * *

Всё у нас получилось спонтанно,
Без признаний в любви, без разлук.
Без сватов, без торгов о приданном,
Без раздумий, страданий и мук.

Мы глазами друг другу сказали,
Что словами сказать не смогли,
Наши думы и души совпали
И в едином порыве слились.

Видно Бог наши судьбы направил
Так, чтоб встретились мы на пути
Исключив безрассудство из правил,
Но следы не успев замести.

И я верю, что с первого взгляда
Можно всё потерять и найти,
Если жизнью короткою рядом
Даже в долгих разлуках пройти.


ДВА МАГНИТА

Мы с тобой как два магнита,
Только разных полюсов.
Дверь у нас всегда закрыта
Друг от друга на засов.

Мы живём с тобой в разлуке
На колёсах день и ночь.
Кто бы знал, какие муки
Нам случалось превозмочь!

Ты –  певец, а я –  певица:
За гастролями гастроль.
Нам не стоило жениться,
А теперь терпеть изволь!


ЗАБЫТЫЕ СЛОВА.

Как бы то ни было низко и мелко,
Много забыто полезнейших слов –
«Будьте любезны, подайте тарелку»,
«Сделайте милость, отведайте плов»,

Или «Позвольте, я рядом присяду,
Вы мне, сударыня, снились во сне
После обычной прогулки по саду,
Будто явились ко мне на коне».

- Полноте, сударь, какие там кони!
Я уж полвека не езжу в седле.
Я большей частью сижу на балконе,
Словно сова на высокой скале.

Может быть – лесть, но старухе приятно.
Вот бы придумала Дума закон,
Чтобы вернуть эти фразы обратно
В наш исковерканный сплошь лексикон.


ИЗОБИЛИЕ

Испанский колорит, славянское терпение,
Такой явилась ты в неполных тридцать пять.
И дивный голос твой, который, без сомнения,
Натуре ветреной не мог принадлежать.

Мне откровенно жаль вполне приличных женщин
С безвинно искалеченной судьбой.
Их на Земле становится всё меньше,
Способных чувствовать и жертвовать собой.

У них на жизнь особенное кредо,
Ни в чём нельзя их переубедить.
И в ад, и в рай пойдут за мужем следом,
Чтоб счастье и несчастье разделить.

Тому примером жёны декабристов,
Презревшие богатство и уют,
И, как бы не был мир коварен и неистов,
Они в примерной памяти живут.

Тем более, что сделали немало,
Для городской и сельской бедноты,
Достойные икон и пьедестала,
Такие же красавицы, как ты.


* * *
Какая алгебра на ум
Пойдёт, когда в потоке света
В прозрачном платье цвета блюм
Ромео ждёт его Джульетта.

Аудитория тесна
И потолок на плечи давит,
Когда за окнами весна
И солнце бал весенний правит.

Ведёт годам  кукушка счёт,
Кому-то долгий путь пророчит.
Пускай огнём горит зачёт:
Любовь важнее, чем зачёты.


ЛАСКОВОЕ СЛОВО

Как шёпот ласковый свирели,
как всхлип пастушьего рожка,
Сидели девушки и пели
на мягкой травке бережка.

У босых ног бежала речка,
теченьем камушки дробя,
Скажи мне, милый, два словечка,
давно я жду их от тебя.

А песню ветром уносило,
и, чтобы суть не позабыть,
В ней парня девушка просила,
два слова снова повторить.

Как будто в них была основа,
о чём весной грачи трубят,
Всего лишь два волшебных слова,
как с неба гром, – люблю тебя!


ЛИДИЯ

Девчонку с этим именем
Я встретил в утро раннее:
Ресницы в белом инее,
А щёки нарумянены.

Лыжня звенела звонкая –
Величина искомая.
С такими же девчонками
Ушла моя знакомая.

Оставила на совести
Моей мальчишьей памяти,
Главу из снежной повести,
Строку в метельной замяти.

С тех пор, теряя нити я,
Ищу друзья свидетеля –
Ту, что назвали Лидией,
Счастливые родители.


ПОД ДОЖДЁМ

Под дождём два силуэта,
две фигуры под дождём.
Не растают, если лето,
а раскиснут – отожмём!

Если осень, то, бесспорно,
стоит горло поберечь.
Впрочем, ладно,  если горло,
с воспаленьем можно слечь.

Дело в том, что небо плачет
всякий раз слезой иной:
Летом –  дождь почти горячий,
дождь осенний – ледяной.

Так, что мокнуть под дождём
вряд ли кто-нибудь мечтает,
Только кто всерьёз влюблён,
тот его не замечает. 


***

Под твоим окном хожу я,
Не решаясь позвонить.
Полюбил я дочь «буржуя»
И не знаю, как мне быть.

В доме есть автоответчик:
Он мою запишет речь.
И, поэтому на плечи
Не хочу беды навлечь.

Твой папаша хоть нестарый,
Но пропитан стариной
Уверяет: мы –  не пара,
Дочке нужен муж иной.

Говорят: «Не в деньгах счастье»,
Но под сводом шалаша,
Разрывается на части
От  любви моя душа.

А в мороз и злую стужу,
От волнения в груди,
Сердце выскочить наружу
Норовит, того гляди.


СОВЕТ МОЛОДЫМ ИСПОЛНИТЕЛЯМ

Не трогайте любовь – прошу вас, пацаны.
Пока вас не коснулось это чувство,
Вам певческое нравится искусство?
Так пойте классику, которой нет цены.

Не трогайте любовь, не сочиняйте чушь,
Покуда ни перо, ни крылья не окрепли:
Я прожил жизнь. Глаза мои ослепли.
И то о ней писать я не решусь.

Любовь- не просто притяжение сердец,
Не просто тайна счастья и несчастья.
Она не допускает соучастья,
Она бессмертия и вечности венец!


СТАРЫЙ ДОМ

В старом доме номер шесть
Обвалилась штукатурка:
Можно запросто прочесть
Накарябанное  «Шурка».

Я огласки не боюсь,
После «Шурки» виден «плюс»,
Дальше «Катя» или «Лена»,
Не обламывать же стену.

Может «Зоя» или «Таня»?
То, что скрыто - это тайна.
Я стою, как столб, гадаю,
Своё детство вспоминаю.

Письменами эти стены
Заполнялись постепенно:
Всяк свою оставил визу,
Забираясь к верху, снизу.


УЛЬТИМАТУМ.

Не любовь, а только шашни
Ты разводишь неспроста.
Если любишь, прыгнешь с башни.
В  крайнем случае –  с моста.

Жив останешься – поверю,
В лазарете навещу.
Если прыгать не намерен,
Я другого поищу.

 
СЕЛЬСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ
 
ГИМН ЗЕМЛЕ

На всходах ржи крупинки хрусталя,
И поле на заре звенит хрустальным звоном.
По всем неписанным и писанным законам
Тяжёлым грезит колосом земля.

Спасибо ей хотя бы за мечты
О тучном колосе и золотистой ниве.
Нет никого на той земле счастливей,
Которую так крепко любишь ты.

Пусть по утрам сверкают хрустали
На всём, что в жизни так упрямо рвётся.
Тот, кто однажды вышел из земли,
Со временем туда же и вернётся.

Чтоб через год, а, может, через век,
В сырой земле, как в материнском чреве,
Адаму в подражание и Еве
Родился колос или человек.


КРОШКА

Крошка –  ноль в сравнении с батоном.
Только ноль – такое же число.
И по всем, неписанным, законам,
тоже выполняет ремесло.

Без копейки нет рубля в помин.
Без рубля – ещё не миллион.
Уголёк, пылающий в камине,
Тем же свойством Богом наделён.

Урожаю капля влаги значит,
Хоть её размеры и скромны.
Без меня и без тебя в придачу,
Не было б России, как страны.


КСТАТИ СКАЗАТЬ

От Москвы до Золотого Рога
Лишь одна железная дорога.
А теперь ещё воздушный мост,
Но и он, достаточно непрост.

Чтоб доехать до Владивостока
Не один понадобится день:
Много промелькнёт с любого бока,
Городов, посёлков, деревень.

Самолётом этот путь короче –
Сутки покрываются за час.
Но зато, билеты, между прочим,
Будут вам дороже в десять раз.

Вот она огромная какая,
Матушка Россия! Не суметь
Никому от края и до края
Оком в одночасье разглядеть.

Я пешком прошёл бы эти дали
Или нажимая на педали.
Чтоб родной страной  налюбоваться,
Ты готов со мною прогуляться?


ПО ДОРОГЕ НА ИРКУТСК

Поезд мчится, как по блюду –
Ни пригорка, ни холма.
Надевай-ка Шура шубу:
Скоро станция «Зима».

Три разъезда друг за другом.
Кто их так, шутя, нарёк…
Поезд мчится через вьюгу,
Ближе к солнцу – на восток.
 

ГЛУБИНКА.

На солёных губах помусолю сухую травинку.
Носом благостный запах поглубже втяну.
Человеком себя ощущаю я только в глубинке
Потому, что ещё там хранят, до сих пор, старину.

Из бревенчатых изб смотрят окна в резных окоёмах.
В палисадах горят алым пламенем гроздья рябин.
Скоро будем жалеть, что осталось в деревне три дома.
А в иных деревнях хорошо, если обжит, хотя бы, один.

Там, где корни твои, –  там должны быть здоровые ветки.
Но прогресс, как дракон, пожирает людей, города.
Покидают, не каясь, глубинку подросшие детки.
Ладно, если учиться, но чаще –  почти навсегда.

Зарастают поля. Исчезают тропинки к колодцам.
Да и сами колодцы одолели лишайники, мхи.
Ну, а, если и вам на глубинку поехать придется,
То прочтите, сперва, эти полные грусти стихи.


ДЕРЕВНЯ

Кого-то манит заграница:
курорты, пальмы и пески,
А мне родное поле снится
и голубые васильки.

Я много лет в деревне не был:
уехал в город молодым,
А там совсем другое небо,
и по-другому пахнет дым.

Забыл я вкус ржаной краюхи,
и вкус парного молока,
И, как кишка с кишкою в брюхе,
урча, плясали гопака.

Как гуси громко гоготали,
и хлопал крыльями гусак,
Когда на землю долетали,
пролётной стаи голоса.


* * *
Живу в деревне, как на даче –
Хожу раздетый и босой,
Склонясь над речкой, ива плачет,
Ночной омытая росой.

На берегу пасётся стадо.
Вот-вот распустится сирень.
И никуда спешить не надо,
И даже бриться через день.

Любовь крылатая, как птица,
Вновь обретает бренный мир,
Садясь на книжные страницы,
Наполнив радио-эфир.

Читаю, слушаю, волнуюсь,
Мечтаю в сельской тишине
И всё никак не налюбуюсь,
Орлом, плывущим в вышине!

И не завидую туристам,
Летящим в дальние края:
Я уродился оптимистом,
Милей мне Родина моя.


* * *
Лес. Река. В реке – коряги.
Мост, возвышенность, овраги.
За оврагами – село:
Сто дорог в одну свело.

Сто дорог к родному дому,
Сто тропинок  до крыльца
С тенью в вырезе оконном
Материнского лица.

Сто истоптанных полянок,
Сто изношенных сапог
Для того, чтоб только глянуть
На родительский чертог.


В ГОСТЯХ У ЛЕТА.

В глазах отчаянного цвета
Мелькают искры от костра.
Как хорошо в гостях у лета
На берегу реки Тура.

Смотри, смотри –  опять поклёвка – 
Так осторожно язь клюёт.
И не понять нам –  то ли лодка,
То ль берег к северу плывёт.

А сизый дым струится  в небо,
Где ярким звёздам нет числа.
Смотри, смотри, как корку хлеба
Полёвка в норку понесла.

Ведь подняла такую ношу
Мышь крохотулька цвета  беж.
Дай я пиджак тебе наброшу:
Поскольку утром воздух свеж.

Пройдут года, набухнет память,
Как утрамбованный мешок.
Но иногда нас может ранить
И незатейливый стишок.

На белом свете так бывает – 
Смотря какую жизнь прожить:
Иной костёр дотла сгорает,
Иной - вовек не затушить.


ИВАНОВНА

С необъятным простором повенчана,
Губы алые, брови в разлёт,
Необычная русская женщина,
В Зауральской глубинке живёт.

Никакому не верю пророчеству,
Но я знаю, что люди поймут –
Почему её только по отчеству
И друзья, и соседи зовут.

Ивановна, Ивановна, зовут со всех сторон,
За чуткость и внимание, Ивановне поклон.

Что не фраза у ней, то пословица,
Говорит, а как будто поёт.
Если даже спешит, остановится,
Мимо вашей беды не пройдёт.

Всё в умелых руках у ней ладится,
А причина, наверное, в том –
На таких вот сибирских красавицах,
Зачастую и держится дом.

Ивановна, Ивановна, звучит со всех сторон,
За чуткость и внимание, Ивановне поклон.


МОСТ ВЛЮБЛЁННЫХ

Над Турой над реченькой мы друг друга встретили –
Иногда сбываются лучшие мечты.
Ночь околдовала нас, так что не заметили,
Как в белёсых сумерках перешли на «ты».

Мост Влюблённых, мост Свиданий.
Как его не назови,
Тут ведь дело не в названии,
Даже вовсе не в названии,
дело всё-таки в любви.

На мосту влюблённые ходят только парами,
Оказались лишними верные друзья.
Исключение лишь тем, кто пришёл с гитарами,
Да ещё волшебному пенью соловья.

На замки надёжные счастье запирается,
А ключи от каждого скрылись под водой.
И отныне в этот час, клятвы повторяются,
Вплоть до самой значимой свадьбы золотой.

Мост Влюблённых, мост Свиданий.
Как его не назови,
Тут ведь дело не в названии,
Даже вовсе не в названии,
дело всё-таки в любви.


МОЯ СИБИРЬ.

Нет нигде простора шире,
Хоть планету обеги,
Как в моей родной Сибири –
В море тундры и тайги.

Нет земли богаче нашей
От Урала до Саян!
Чем мудрее мы, чем старше,
Тем она дороже нам.

Антрациты высшей пробы,
Нефть и газ, алмазы, лес,
Баргузинский чёрный соболь
В этот перечень залез.

Горностай, песец, куница,
Норка, нутрия, бобёр.
Закупает заграница
Мех сибирский до сих пор.

Города и в фас и в профиль –
Воплощение детских грёз.
Созревает свой картофель
И пшеница, и овёс.

Предсказание Пророка
Претворяют люди в явь.
Реки с устьев до притоков,
Скрылись льдами отсеяв.

Осетры, муксуны, нельмы –
Золотое серебро.
Их размеры беспредельны:
Не вмещаются в ведро.

Край сибирский –  то, что надо:
Травы в рост, по пояс снег.
Если пьют, то до упада,
Если дружат, то навек.


СЕЛЬСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ.

С утра погода хмурится – 
Дождя наверно ждёт.
А по широкой улице
Красавица идёт.

Кто рано поднимается,
Тому всегда везло.
Дубровным называется
Сибирское село.

Дубровное, Дубровное –
Сибирское село
Среди долины ровныя,
Как желудь, проросло.

Позвякивая вёдрами,
Идёт не торопясь.
И скромная, и гордая,
А ей навстречу князь.

-Бог помощь, красна девица.
Сказал напевно он.
А девушке не верится,
Как будто видит сон.

Дубровное, Дубровное –
Сибирское село
Среди долины ровныя,
Как желудь, проросло.

И сон подчас сбывается,
В неполных двадцать лет.
И пара отправляется
В дубровный сельсовет.

Что будет, то и сбудется:
Двоих судьба свела.
И свадьба не забудется
На улицах села.

Дубровное, Дубровное – 
Сибирское село
Среди долины ровныя,
Как желудь, проросло.

 
ВЗМАХНУЛА ВЕТОЧКА ЛИСТОЧКОМ
 
АВГУСТ

Самый старший месяц лета,
Живописец и поэт,
Из палитры самоцветов
Выбрал жёлто- красный цвет.

Зачерпнул родник в ладони
Вместе с бездной голубой.
Ничего, что зубы ломит –
Это сладостная боль.

Прохладно в комнате.
Газон уже траву под снеги  стелет,
А отопительный   сезон
Начнётся лишь через неделю.


АФРИКАНСКИЕ КАРТИНКИ

Иду по следу крокодила,
В руке ружьё, в другой – топор,
А следом докторша Лепило,
На случай, если форс-мажор.

Всажу  в него две пули к ряду
и на кусочки разрублю.
И, если снова я не сяду,
охоту эту полюблю.


ВЕСЕННЯЯ АНОМАЛИЯ

Весна две тысячи тринадцатого года:
В сосульках заморозила капель.
Видать, совсем с ума сошла природа
  - Метёт за окнами февральская метель!

Как солнце и апрель не упирались,
Чтобы режим на плюс перевести,
Снег продолжал по улицам мести,
 А пацаны ещё  по льду катались.

Ручьи в сугробах спали безмятежно,
Не выходя со временем на связь.
И, только дворник, как всегда прилежно,
Тропу к подъезду чистил, матерясь.

Того гляди –  зима опять нагрянет,
А ведь пора черёмухе цвести!
Видать грехов наделали миряне
Что сам Господь не смог их отвести.


* **
Весна по зелени скучает
 И  глаз бы зелени был рад,
Но стужа снова облачает
Деревья в свадебный наряд.

И снова белые сугробы
 на огородах намело.
А в это время в огородах
 обычно что-нибудь росло!

Зато комар не донимает,
 А кто их любит – комаров!
Но надо будет больше дров –
 А Пасха празднуется в мае.

Не опрометчиво ль цыган
 Меняет шубу на кафтан?
Снега почти совсем не тают,
 А превращаются в туман.


* * *
Взмахнула веточка листочком,
Как  будто девушка платочком.
И  капли свежие, как слёзы
В песок посыпались с берёзы.
Но испарились словно дым
И только стал песок рябым.


ГРОЗА

Сверкнула молния точно клинком.
Гром громыхнул, как тысяча орудий.
Ошпарил ливень, словно кипятком,
На пыльных улицах сиреневые груди.

Исчез, как за кулисы, горизонт,
Ручьи пузырятся и вроде бы дымятся.
И только голуби промокнуть не боятся,
Размокшим хлебом, набивая зоб.

Идут по лужам те, кто под зонтом.
Кто без зонтов – тулятся под навесом.
А дождевую серую залесу
Уже проклюнул лучик золотой.

Он, как птенец, из твёрдой скорлупы
Явил на свет своё существованье
И кто- то смелый вышел из толпы,
Последних капель чувствуя дыханье.


ДОЖДЬ.

Дождь опять стучит в окошко.
Вот уже двенадцать дней
Крендельком свернулась кошка –
Не по вкусу дождь и ей:

Ни по крыше прогуляться –
Полюбезничать с котом.
Сколько может продолжаться
Этот форменный потоп?


ЖАРА

Два облачка, как белые барашки,
Пасутся на бездонной синеве.
Прилипла к телу новая рубашка,
И пот ручьём стекает по спине.

Скорей на пляж! Скорей в речную свежесть!
С крутой волной смешать солёный пот,
И ощутить себя, как принадлежность
К тому, что изначально в нас живёт.

Ведь, если мир, что создан нами, верен,
И никакой Господь – не чародей,
Мы все когда-то выползли на берег,
И наша жизнь обязана воде.


* * *
Зажглась в дали багровая заря,
Лишая ночь короткой летней власти.
Но вороньё беснуется не зря:
Они уже готовятся к ненастью.

Ворона –  птица чуткая, как ртуть
В барометре, где падает давленье.
Вороний крик подобен объявленью:
«С собой взять плащ и зонтик не забудь»!


* * *
Какие, всё-таки, печальные глаза
У, брошенной хозяином, собаки!
Она жила в разрушенном бараке,
Покинутом жильцами год назад.

Их расселили в новые дома,
Которые плодятся, как букашки,
Собака эта, может быть, сама
Не пожелала жить в многоэтажке?

Скорей всего, ей места не нашлось
В уютной и ухоженной квартире,
Но есть и логика в её собачьем мире:
Здесь пёс – хозяин. Там, по сути – гость.

Вот и вернулась к прежнему жилью –
К заброшенному старому бараку,
Где превратилась из щенка в собаку
И, может быть, создаст свою семью.

Псов расплодилось, кстати, как волков,
Но в том  виновны мы, а не собаки.
Давно пора списать на слом бараки,
Но не бросать в них кошек и щенков!


КАРАВАН

Караван медлительных верблюдов,
Нагружённых тюками добра,
По пустыне, под приглядом курдов,
Двигается в город Бухара.

Сколько их прошло в средневековье.
Впрочем, и в последующие дни
Путь их обагрён невинной кровью,
Устлан черепами и костьми.

Наплывают волнами барханы,
Пылью застилая небеса,
Но плюют верблюжьи караваны
На изобретенье колеса.

Иногда неделями и дольше
Без воды и в холод, и в жару
Караваны с драгоценной ношей
По пескам стремятся в Бухару.

Родину себе не выбирают:
Будь она средь льдов или песков.
И верблюды с гордостью взирают
На поджарых кляч проводников.


* * *
Когда снега на севере растают,
И прежде, чем появится трава,
На север с юга птицы прилетают:
У них на это есть свои права.

О родине они не забывают,
Поскольку есть у птицы голова…


КОМАРИНЫЙ ДИАЛОГ
 
Сидел на веточке комар.
К нему подсел другой,
И развели они базар
О жизни, Боже мой.
 
А, так как оба пили кровь,
И знали в этом толк,
Один спросил, нахмурив бровь:
- Брателло, ты – не волк?
 
- натура волчья у тебя:
Уж больно ты свиреп.
Я жертву пользую, любя,
Она для нас, как хлеб.
 
- А, если хлеб не бережёшь,
Он высохнет за час,
Тогда невольно перейдёшь
На кислый хлебный квас.
 
- Но,- возразил второй комар,
Ведь, если всех беречь,
То пропадает весь азарт
Способный душу греть.
 
Пусть кровожаден я, как волк,
И зол, как мизантроп,
Я накачаюсь крови впрок,
А после –  хоть потоп.
 
Увы, брателло, ты не прав,
Зачем же рисковать?
Ведь жертва тоже, смерть поправ,
Способна убивать.
 
Не лучше ли жертву уважать
И всё-таки жалеть,
И помаленьку кровь сосать,
Чтоб сигануть успеть.
 
Сидит на веточке комар
С поникшей головой:
Теперь он немощен и стар,
Но всё ещё –  живой.
 
А тот комар,  что лишку пил,
Не уловил момент:
Его на ляжке раздавил
Своей подружки мент.
 
Примечание: иногда нескромные люди спрашивают – на какой ляжке – на правой или на левой?
Отвечаю: это вы уж сами решайте по хлопку в конце песенки.


ЛУКОВОЕ ГОРЕ

Я  за луковое горе,
А не горе в полный рост.
С отпеванием в соборе
И прогулкой на погост.

Я за луковое горе,
А не то, когда в дали,
В роковом просторе моря
Погибают корабли.

Я  за луковое горе,
Не за то, когда в Крааль
Входит в свадебном  уборе
Вместо радости –  печаль.

Я за луковое горе:
это горе – не беда.
Слёзы высохнут. А вскоре
подоспеет и еда.


МАЙСКОЕ УТРО.

Прикрыв птенцов от майского дождя,
Грачихи мокнут, в гнёздах негодуя.
Но, терпеливо ливень переждя,
Взлетают ввысь, торжественно ликуя.

Озоном пахнет воздух голубой.
Блистают листья, струями умыты.
Кричат грачи над гнёздами сердито:
Видать о чём-то спорят меж собой.

Теряя материнское тепло,
Грачата ждут очередной кормёжки.
Замельтешили комары и мошки,
И стрекоза расправила крыло.

Всё ожило и всё зашевелилось.
И посветлели небо и земля,
И птичье племя вмиг объединилось,
Играя полетело на поля.


МАРТ

Март первым месяцем весны
В народе исстари считают,
Хотя снега ещё не тают
И в рощах тихо бродят сны.

Но спор соперниц неизбежен –
Скрестились звонкие мечи,
А март по-зимнему заснежен,
Но по-весеннему лучист.

И я не зря родился в марте:
До тризны он меня обрек
Пути прокладывать на карте
Туда, где не был человек.

 Жизнь напрасно не истратил,
Стремясь туда, где потрудней,
Чтоб меньше было белых пятен
На карте Родины моей.


МЕТЕОРИТЫ

Говорят, метеориты –   
Разный вес и габариты;
Сходят с заданной орбиты
Только раз за двести лет.

От космической напасти
Увильнуть не в нашей власти:
Никакой от них защиты
До сих пор, пока что, нет.

Люди думают веками –
Кто кидает эти камни
В, наш возделанный веками,
Необъятный огород?

 
ОН ИЛИ ОНА

В огороде всё в порядке –
Зреют овощи на грядке.
А когда приходит срок,
Первым дергают чеснок.

Тяжела была разлука с чесноком –
Супругом лука.
Лук-супруга – не смешите,
Извиниться поспешите.

Извиняться не спешу:
Я вам это докажу.
Лук зелёный, лук порей
Годен в пищу без корней.

И в окрошке, и в салате
Он желаннее и кстати.
Лишь потом, свернувшись туго,
Созревает спутница – чесноковая подруга –
Репчатая луковица.


ОСЕННИЙ МОТИВ

Ещё сосут берёзовые корни
Тугую грудь у матушки Земли,
А по утрам уже сжигает дворник
Листву, четвёртой спичкой подпалив.

Она горит и нехотя, и дымно
Сырая от туманов и дождя.
И дворник кашляет надрывно,
Людей не во время будя.
 

ПАМЯТИ ТЮТЧЕВА

Всем революциям и войнам,
Всем жарким схваткам боевым,
Противоречиям достойным
Цветущих яблонь сизый дым.

Ручья беспечное журчанье,
Церквей пасхальный перезвон,
Да грома майского ворчанье,
В весеннем небе голубом.

Падение Персии и Рима
СССР, Орды, Берлина
Знакомы людям испокон.
Одна весна –  непобедима!
Таков торжественный закон.


ПОДСОЛНУХ

Берёза веники готовит,
На долу косы опустив.
А вот подсолнух, хмуря брови,
Решил в затылке поскрести.

И вспомнить –  экая досада,
Что хватит в верх ему расти:
Корзинку с семечками надо
как полагается нести.

Успеть, чтоб семечки созрели.
И  время коротать зимой
В часы буранов и метелей
и просто стужей ледяной.


ПУСТЯЧОК

Летним вечером иду,
Ем коврижку на меду,
Я, пожалуй, заблудился
В ботаническом саду!

Слева –  юг и дикий запад,
Справа –  север и восток.
Издаёт приятный запах
Алой розы лепесток.

На прогулку месяц вышел,
Между звёздами завис.
Что- то шепчет еле слышно
Кипарису  кипарис.


РЯБИНА.

Рябина красная, рябина горькая
Ты к палисадникам навек прикована.
Я о тебе пою. Пою не только я:
Тобой, как женщиной, Русь очарована.

Тебя, как женщину, ревнуют к тополю
И к дубу старому и одинокому.
Ты юной девочкой бежала по полю
И вот теперь цветёшь у нас под окнами.

Рябина красная, рябина горькая
Ты не ссутулилась – как прежде, бодрая,
Я о тебе пою. Пою не только я.
Поёт «Рябинушку» Россия добрая.


СКВОРЦЫ.

Скворцы расхаживают важно
По свежей пашне, вдоль дорог.
Иные особи отважно
Червей хватают из-под ног.

Они давно привыкли к людям –
Годами дружат как-никак.
В апреле птичий завтрак скуден:
Поглубже прячется червяк.

Вот молодые. Те с опаской
Глазами косят на людей:
Бывает, что под доброй маской
Порой скрывается злодей.

Но голод всё-таки не тётка,
И, испустив тревожный писк,
Идут стремительно на риск,
Как будто ждут удара плёткой.

Сердчишко бьётся, словно в клетке.
На миг, поддавшись мандражу,
Но отойдя на ближней ветке,
Великовозрастные детки
Опять слетают на межу.

Привычка –  брать пример со старших,
Как ни крути – своё возьмёт.
А человек не так и страшен:
Он ведь – не ястреб и не хорь.

Поют скворцы, наевшись вволю, –
Уж видно, так заведено –
Хвалу распаханному полю
И землепашцу заодно.


СПОРТСМЕНУ

После каждой тренировки,
Чтобы снова бодрым стать
Съешь две-три сырых морковки,
Если маленькие – пять.

Или, если в схватке на лопатки
Уложил тебя борец,
Погрызи морковки сладкой,
Будешь свеж, как огурец!

Нет ни свёкра, ни свекрови
у прелестницы моркови.
У неё такая стать,
Ей они – отец и мать.


ТАЙГА

Кто ночевал в тайге хоть раз,
Тот, вероятно, знает
И понимает –  сколько глаз
За вами наблюдает.

Ведь вы в тайге всего лишь гость,
А гостя надо встретить:
Краснеть, чтоб после не пришлось
ни перед кем на свете.

И рассуждает каждый житель,
Не принимая, впрочем, мер –
Или простой вы посетитель,
или отпетый браконьер?


ХУДОЖНИК И  ЛЕТО

Держит дерево в ладонях стайку шустрых певчих птиц.
Паучок в зелёной кроне вяжет кружево без спиц.
Муравьи на нижней ветке доят тлей – своих коров,
А под деревом, в беретке, разложил портрет Перов.

Нет не тот, кто « птицелова» обессмертил на века
«Тройку» с бочкою дубовой и  «Седого рыбака».
Нет, он лишь однофамилец –  ни родня, ни сват, ни брат –
Бывший бравый пехотинец, отслуживший срок, солдат.

С детства он влюблён в природу, в натюрморты и пейзаж,
Говорят, сосал до году, вместо соски  карандаш.
Рисовал на чём попало –  на обоях, на руке.
За обои попадало, руку прятал в пиджаке.

Позже в ход пошли белила, краски, кисти, скипидар,
Педагог его хвалила:  у Перова – божий дар!
Он сегодня пишет лето, в солнцем залитом лесу,
Кудри  пряча под беретом, руку держит на весу.

За мазком мазок –  работа –  по холсту летает кисть.
- Ну и что же? – скажет кто-то –  рядовая живопись.
Чуть не вскрикнув от укуса, я прихлопнул овода,
Ну, конечно, дело вкуса, у села Егорова.

Впрочем, дело молодое –  значит, есть ещё резерв :
Нынче времечко крутое, нелегко создать шедевр!
Но шедевры, верю, будут, труд, как зебра, полосат,
А его картины клубы покупают нарасхват.

Может быть, момент назреет и создаст ажиотаж –
В Третьяковской галерее двух Перовых вернисаж.
Может, так оно и будет, чем не шутит чёрт порой:
И его однажды люди назовут Перов Второй.

Ведь история упряма и не прячется в кусты,
Кроме нескольких Иванов знаем нескольких Толстых.    


ЧП В ПОСЁЛКЕ ЕЛОВАЯ ПАДЬ
(быль).

Он проник через окошко в поселковый магазин,
Потому, что сторож Прошка преспокойно спал в сторожке много лет и много зим.
Он служил, модели ради, без свистка и без ружья,
А зачем? В «Еловой пади» с роду не было жулья.

Люди здесь не воровали, если что – бери билет,
Дверь поленом подпирали, знак –  хозяев дома нет.
Лишь один замок висячий был на входе в магазин:
Там ведь много всяких всячин, но он цел и невредим!

Продавец открыла двери,  внутрь с опаской заглянув,
Так воруют только звери – всё вверх дном перевернув!
Любопытная картина, из продуктов – винегрет,
Вдрызг разбитая витрина, и везде медвежий след.

Со сгущёнкой банки смяты, все колготки изжевал –
Пообедал толстопятый, а под утро  - дёру дал!
Прошка пальцем чешет крышу, начал было: «Мать твою…
Это что же, всё запишут на фамилию мою»?

- Всё не всё, –  сказала Рая. –  Может, спишут, может –  нет,
Только я предполагаю, вместе нам держать ответ.
А медведь- разбойник что же? Так и будет дальше жить?
Он – шатун, и, значит, может дел почище натворить.

Медвежатники  (два деда) развернуться не дадут.
Вышли с ружьями по следу, кровь из носа – но найдут!
Разговор у них короткий с этой публикой в тайге,
Прошка Рае: «Дай-ка водки смазать прыщик на ноге.

(Рая внучкой приходилась деду Прохору, родня).
-Вон, бутылка не разбилась специально для меня.
Мне сейчас без водки тошно». - Лучше деда помолчи.
Прошка вынул мятый трёшник: «Верю, внучка, получи».

Нравом лёгким и весёлым Прошку Бог не обделил:
Поднял он бутылку с пола, раскупорил и разлил.
Разливал, во что попало – в черепки, потом сказал:
- Много ценного пропало, лишь бы сам я не пропал!

А спасло его несчастье, дед, как в зеркало смотрел,
Весь посёлок в одночасье той же осенью сгорел.
Говорили о поджоге, только слухи – тот же дым,
Шатуна нашли в берлоге, правда мёртвым, не живым.

А виной всему – колготки, не пошли медведю впрок,
С целлофаном и селёдкой вкупе – заворот кишок!
Что за вкус был у медведя? Остаётся лишь гадать,
Только то, что носят леди, невозможно прожевать!


* *
Эх, погода-непогода –
Сутки круглые  туман.
Добавляет дождик воду
В ледовитый океан.

В нём и так воды хватает:
Лил бы лучше на поля.
Хорошо, что лёд не тает –
Утонула бы Земля!

А кому такое надо –
Без клочка земли сухой –
Мореману, как награда –
Возвращение домой.

Вот и терпим непогоду
Охраняем океан,
Чтоб однажды на природу
Не накинули аркан.

Экология сугубо
Деликатный разговор –
Все арктические губы
Постоянный наш дозор.

Не даём мы разгильдяям
Гадить возле полюса,
А пустыня ледяная
Не имеет голоса.


БАЛ.

Ёлки нет, а бал в разгаре.
Среди будничных деньков
Можно вычислить по паре – 
Сколько здесь выпускников.

Звуки вальса в сельской школе
Над просторами плывут.
Завтра каждый выбрать волен
Свой единственный маршрут.

Аттестат в тиснёной папке –
В жизнь грядущую мандат.
Дома школьные тетрадки
В дальнем ящике лежат.

Все каракули поклассно
Мать до тризны сбережёт.
И, наверно, не согласна –
Вдруг там двойка промелькнёт.

Ну и что же? Все мы были
Непоседами, шаля.
Но не зря ведь нас учили
Десять лет учителя.

Вот и бал почти закончен,
И последний вальс затих.
После бала, между прочим,
Я исполнил этот стих.


НОВОГОДЬЕ

Луна и звёзды с вечера умыты,
Наряжены, причёсаны. И вот
К вам входит, если двери не закрыты,
Две тысячи одиннадцатый год.

Несёт с собой он новые заботы
Под добрым покровительством кота.
Он нынче начинается с субботы
И, значит, с безгреховного листа.

Грехи в субботу банной пеной смыты,
Как с древних скал волна смывает слизь.
Ошибки и обиды позабыты,
А новые ещё не родились.

Возрадуйся и всё начни сначала,
Но не с нуля, с того, что накопил:
Корой не станет новое мочало,
Не станет тот любимым, кто не мил.


ПАСХАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ

Пасхальная неделя…
Христосоваться рад.
Капели отзвенели
Полмесяца назад.

Звучат в соборах гимны
Во здравие Христа,
Стоят по пояс Ивы
В затопленных местах.

Шумит вода в Тоболе
В нечётких берегах.
Птах выпустил на волю
В обители монах.

Открыты настежь двери
На звоннице весь день:
Хвалу Христовой вере
Восславь –  кому не лень.

Зелёной акварелью
Художник тронет лес.
Пасхальная неделя –
Иисус Христос воскрес!
 
МУЗА
 
ВРЕМЯ И МЫ

Как медленно бы время не летело,
Успеть за ним не светит никому.
И разум наш, и помыслы, и тело
Находятся у времени в плену.

Оно и есть, и, вроде бы, и нету.
Его нельзя пощупать, как предмет.
Но стоит задержаться пируэту –
И травмой обернётся пируэт.

Успех решает иногда минута,
А иногда секунда или миг.
Чтобы наполнить купол парашюта,
Сперва поток стремительный возник.

Да, время –  груз, но этот груз не взвесить,
Не переслать посылкой никому.
Медовый месяц длится только месяц,
Но нет счастливей памяти ему.

Пусть говорят, что время лечит души,
Моя душа ни в силах не страдать.
Пусть мир в семье с годами не нарушен –
Его нельзя безоблачным назвать.

Счастливые часов не наблюдают –
Здесь истины, по-моему, на треть.
Как пращуров у нас не уважают,
Приходит время пращуров терпеть.

Вот, в прочем –  всё, что мне сказать хотелось
О самой благородной из стихий.
И я нашёл в себе такую смелость,
Что сочинил о времени стихи.


ТРЕЛЬЯЖ.

Четыре разных индивида
Вокруг себя собрал трельяж –
Оригинал в броне из трида,
Похоже, главный персонаж.

Его двойник стоит напротив – 
Не карлик и не исполин;
У шеи, памятью о флоте,
Морской тельняшки виден клин.

Татуировку на запястье
Скрывает твидовый обшлаг,
Он наделён, наверное, властью,
Раз не лишен житейских благ.

Побрит старательно и чисто,
Бел, как снежинка, воротник,
Похож он и на КГБиста
И тех, кого пасут они.

Большой живот ещё не мажет
И не коробит женских глаз.
А что ему начальство скажет,
Он выполняет, как приказ.

Направо профиль горбоносый –
То ли кавказец, то ли грек
Похожий чуточку на босса,
Но незнакомый человек.

В руке голландская сигара –
Дым кверху вьётся голубой.
Уже не молод, но не старый
С полуседою бородой.

Его дороги не жалели
Успел он много повидать,
Кто он такой на самом деле?
И я хочу об этом знать.

Спросить того, кто слева, боком
Стоит неузнанный пока,
И поправляет ненароком
Платок в кармане пиджака.

Но что-то вдруг насторожило:
Я торопить не стал ответ.
В платке, бывает, прячут шило
Или отточенный стилет.

Зло и коварство ходят рядом
Среди невежества и мглы:
Лист оказаться может ядом
На остром кончике иглы.

Смешно, конечно, видеть в ближнем
Злодея, хищника, врага.
Но льву шакалы лапы лижут,
Когда им шкура дорога.

Ещё дремучие ацтеки
В своих писали письменах –
всё уместилось в человеке –
Добро и смелость, зло и страх.

Вот потому, не удивляясь,
Как самый мудрый аксакал
Я, повернувшись, удаляюсь
От трёх всевидящих зеркал.

Судить меня не надо строго
За то, что правду рассказал.
Об остальном спросите Бога,
Ведь человека он создал.


***

А ты способен говорить,
Когда твой рот заклеен скотчем?
И остаётся мало жить,
А жизнь в тебе, как шторм, клокочет.

И опалённой кожи смрад,
Вползает в ноздри, как в пещеры,
Когда пытает брата брат,
Мир представляется ущербным.


* **
В стране со светлым именем Россия
Дожить до старости глубокой и не сесть
Возможно только, разве что миссии,
В том разе, если он, конечно, есть.

Сомненью подлежало всё на свете.
И бдительность была на высоте:
Сажали всех – сначала тех, кто этих,
Потом сажали этих, кто не те.

А тот, кто должен был сидеть по  праву,
Сидели за кирпичною стеной.
Но, слава Богу, выперли ораву!
Гуляй Россия, нынче выходной!


КОНИ.

Не хватит слов в обычном лексиконе.
Не хватит чувств прочувствовать сполна
И насладиться, как прекрасны кони,
Бегущие к закату, как волна!

Хвосты и гривы стелются по ветру.
Закат багровым пламенем горит.
Сжимаются степные километры
Под топотом некованых копыт.

Они пьяны от запаха полыни,
От близости кобыл и жеребят.
А мне пригрезилось –  как будто по равнине
Промчался красных конников отряд.

Конечно, сам я не ходил в атаки,
Но книжки про Гражданскую читал.
И видел на экране, как казаки
Врага рубили словно краснотал.

Где вы теперь безвестные герои?
За что сложили головы свои?
Гомера нет, чтоб, как героев Трои,
Воспеть несправедливые бои.

Потоки крови пролиты напрасно,
Но путь к добру неясен до сих пор.
Однако, слава Богу – стало ясно,
Что это –  не винтовка и топор.

И конница сегодня поредела.
И мирные пасутся табуны.
И снова степь весной зазеленела,
Упрятав в травах тропы от войны.


МЫ И Я.

Мы чего-то строили, мы что-то возводили.
Мы Родину сумели отстоять.
Мы всю Европу от ярма освободили.
А где же был всё это время я?

Мы – Николай Второй, всея Руси владетель.
Так царь свою персону называл.
Но в тронный зал сорвали двери с петель
И герб с двуглавым под ноги упал.

Вслед за царём мы якать перестали:
Народ и партия – единая семья.
За спину партии, упрятал даже Сталин
Своё непререкаемое «Я».

А время неулыбчиво летело.
Вновь акробаты прыгают без лонж.
Свою рубашку снова ближе к телу
Прижал рабочий, служащий и бомж.

Над Русью реет флаг капитализма,
И раскололась вдребезги семья.
И возродилось вновь из оптимизма,
Весьма неуважительное «Я».


НА ОТДЫХЕ

На песке узорчатая тень
От сплетения веток бересклета.
Я панаму, сдвинув набекрень,
Окунаюсь в солнечное лето.

Окунаюсь в лето, как в волну,
Слабо подогретого бассейна.
Заменю панаму на чалму
И пойду оплакивать Хусейна.

Он совсем не чувствовал вины
В том, за что при жизни обвинили:
Не желал террора и войны,
А хотел, чтоб люди мирно жили.

Кто кумекал –  понял и без слов –
Обвинение выглядит  коряво.
Как сказал бы дедушка Крылов,
Кто сильнее, тот, увы, и правый.

Впрочем, я в политику залез,
А ведь это – тухлая затея:
У меня свои заботы есть
И без жалких оправданий Прометея.

Я случайно выдумал всё это – 
Видимо подействовало лето
Или, может, солнечный удар,
И не потому, что стал я стар.

Вроде бы не сплю, а чертовщина
Засоряет мозг мой, не спросясь,
Я ещё, как будто бы, мужчина,
Но уже не рыцарь и не князь.

На погост, признаюсь откровенно,
Я ещё пока не тороплюсь.
Но в Ирак слетаю непременно
И мощам Хусейна поклонюсь.


* * *
Не обязан столбик ртути быть всё время на нуле –
Всё меняется, по сути, год от года на земле.
Время мчится, время скачет. Ускоряют стрелки бег.
Даже думать стал иначе, современный человек.

Стал практичнее, мудрее. Начал жизнь свою ценить.
Хоть, как прежде, от хорея ямб не может отличить.
Мы его простим за это, ведь Некрасов подсказал,
Быть не каждому поэтом – гражданином лишь бы стал.

Груз рассчитывал по силам, примеряясь всякий раз,
Был  в России верным сыном, а не пасынком на час.
Всё меняется, по сути, только Родина –  одна.
И порой, в одной минуте жизнь вмещается сполна.

Значит – надо что-то, где-то подвинтить и подтянуть,
Чтоб друзья могли посмертно добрым словом помянуть.
Это присказка, а сказка только-только вышла в путь,
Как станочнику оснастка, помогает вникнуть в суть.

Быть порой на дюйм покруче самых злых метаморфоз.
Русь всегда была дремучей: не купалась среди роз.
Русь скорей в крови купалась – столько бед досталось ей.
Так ещё в живых осталась, дожила до лучших дней!

Тесть на свёкра, брат на брата: бей, стреляй, руби, коли
За фразёрство на плакатах и за призрачность дали.
Наломали дров беремя, позже стали вспоминать:
-Эх, лихое было время – бойня надо понимать!

Бились, вроде бы за правду старики, отцы отцов.
Где теперь с серпом, кувалда и звезда пяти концов?
В прошлом так же, как двуглавый,  был с Кремлёвских башен сбит.
А теперь он величаво над Россией вновь парит.

Мы, однако, отклонились, но продолжим разговор.
Люди кой чего добились, ликвидировав разор.
Стали жить немного лучше Днепрогэс, Магнитогорск.
Ледокол на воду спущен, трансформирован Обдорск.

Но нарыв назрел и лопнул. Гитлер когти навострил:
Под себя подмять Европу у него хватило сил.
Окрылённый, оголтелый  двинул танки на Восток.
Шизофреник желтотелый, чёлкой, раненый в висок.

Много горя повидали  люди, сёла, города
Прежде, чем по-русски дали фармазону по зубам.
Двадцать с лишним миллионов, да чуть меньше в лагерях –
Это жертвы двух драконов, от начала ноября.

Всё меняется. По сути, мир становится другим,
Президент – Владимир Путин. Что он скажет –  поглядим.
КГБ – глаза и уши: поглупел, ослеп, оглох.
Проникает в наши души православия Молох.

Может к лучшему, а может, кто же скажет наперёд?
Всяк по-своему треножит  и скотину, и народ.
Незазорно стать богатым и добраться до вершин,
Но зачем же депутатам, по полста иметь машин?

Вот чего не разумеет, дядя Петя – инвалид.
Кстати он права имеет, но на пенсии сидит.
Кто они –  владельцы кланов, повелители племён?
Деньги в банках иностранных  для чего, для похорон?

Нет, народ не образумишь вплоть до божьего суда.
Разве, что с досады плюнешь вслед ушедшим поездам.
Всё меняется по сути, даже матушка Земля.
Кто её всё время крутит? Может кто-то из Кремля?


РОЗА

Юная роза затмила все краски
И пересилила запахи все.
Словно принцесса из Гофманской сказки,
Вся ожила в первозданной красе.

А за оградой волшебного сада,
Явно любуясь чудесным цветком,
Жался пастух, поотставши от стада,
На руку кнут намотавши витком.

Их разделяла решётка из стали,
Ладно ещё не бетонная твердь.
Нынче в России богатые стали
С явным презреньем на бедных смотреть.

Если ты –  босс,  да в холщёвой рубашке.
Если ты носишь в заплатах порты,
Нюхать изволь полевые ромашки –
Тоже чудесные, кстати, цветы.

Жизнь возвращается в старые рамки –
Принцы и нищие нынче в ходу:
Принцы содержат концерны и банки,
Нищие просят гроши на еду.

Что уготовано розе-принцессе,
Ярко цветущей в волшебном саду?
Будем надеяться, в завтрашней прессе
Я о судьбе её что-то найду.

Вы улыбнулись, конечно, на блюдце
Мне информацию не принесли.
Только не надо  в душе революции,
Лучше, чтоб розы в душе расцвели.


ШАЛАШ

Протекает речка Шуша в двух шагах от шалаша,
Где когда-то Ленин слушал лёгкий скрип карандаша.
За страницею страницу карандаш марал не зря –
Разгоралась над столицей большевистская заря.


В МАГАЗИНЕ МУЖСКОЙ ОДЕЖДЫ

« Подбери-ка , черноокая, мне костюмчик по плечу»,
Но в ответ, сказала, окая, продавщица,- «Не хочу!
То, что где-то подбирается, откровенно не по мне,
А у нас всё примеряется, по фигуре и цене».


* * *

Все изобретатели ленивы.
Правда – это творческая лень:
Думают они неторопливо,
Часто не укладываясь в день.

Ночью продолжается работа.
Так проходят месяцы, года,
Чтоб придумать новенькое что-то,
Жизни не хватает иногда.


* * *

Как воет женщина над мёртвым телом сына –
Не дай, Господь, мне в памяти хранить.
Он вспыхнул, как канистра керосина,
Которую забыли завинтить.

Печальна ненаписанная повесть,
И не понять ни матери, ни нам –
То ли обман не выдержала совесть,
То ль совесть опорочила обман.


МУЗА.

Крепко стянутые узы –
Гименеева печать.
У меня, с моею Музой,
Невозможно раскачать.

Предложила как-то Проза
Увести меня с собой.
Я ответил: «Слишком поздно:
Я уже немолодой.

А менять шипы на шило
Никакого смысла нет.
Пусть останется, как было,
шестьдесят, о Боже, лет».


НА ВОСТОКЕ.

На Востоке та же площадь
Называется не так.
И арбу ведёт не лошадь
И не пони, а ишак.

На Востоке, между прочим,
Сын желаннее, чем дочь.
Утро с вечером короче:
День длинней на час, чем ночь.

На Востоке аксакалы
Целый день баклуши бьют.
Вместо чашек там пиалы:
Чай из них зелёный пьют.

Носят тёплые халаты
В непогоду и в жару.
А готовят плов и манты
На бараньем, на жиру.

Спят на войлоке и дома,
и в пустыне. Видит Бог –
Потому, как скорпионов
там не менее, чем блох.


НА КОНКУРСЕ КРАСОТЫ

Мы –  не девочки уже –
Нам по восемнадцать.
И на сцене  в неглиже
Рады показаться.
Донага раздеться рады,
Если только это надо,
Чтоб мужчины цепким взглядом
Оценили нашу стать.
Он для этого и создан,
Этот конкурс красоты,
Чтоб собрать в букет все розы –
Наилучшие цветы!
И не дать ему завять!

 
* * *
Поддатый амбал, подминая старушек,
Подростков и женщин, дыша перегаром,
Вломился к прилавку отдела игрушек,
Как в старое время, за редким товаром.

Когда же достиг он, намеченной цели,
Чихнул, никому не сказав  «Извините»,
Ткнул пальцем в шары, что как солнце блестели.
«Шары золотые?»- спросил: «Заверните!»

Его обслужили, но в этом ли дело?
Обрушить свой гнев, не пора ли на хама?
Эпоха комедий зачахнуть успела:
Права предъявляет житейская драма.


РЕАЛИТЕТЫ

Вот –  домовладелица. И тогда, и ныне
Всякая безделица для неё  – святыня.
Вот икона старше дома, вот кушетка, вот буфет:
Им обоим по сто лет!

Вот часы (они без боя) –
тоже детище святое:
Этот дедушкин подарок пережил немало грёз
Их за двадцать восемь марок из Берлина дед привёз.

Бесполезные предметы с точки зренья молодых.
А ведь эти  раритеты –  память мёртвых и живых.
Им давно пора на свалку, кроме разве что перин,
 Нет, старухе скарб не жалко, жалко связанное с ним.


СИНТЕТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Я зачат в стерильной пробирке
От родственных уз вдалеке.
Лишь дату поставил на бирке
Сухой лаборант в парике.

Я знаю, что  химики лысы
Уже через несколько лет:
Поскольку ни мыши, ни крысы
Пока не дают им ответ.

А я – человечий зародыш
Питаюсь какой-то бурдой,
Лишённый почувствовать роды,
Услышать горячечный бой.

В стеклянной посуде зажатый,
Не слышу ни музыки слов,
Ни смеха сестры или брата
И даже дозволенных слов.

Я ножкой не стукну по брюху,
Сигнала наверх не подам,
Ко мне не приложится ухом
Седая в морщинках мадам.

Отец не положит ладони
На гладкое чрево жены.
И разве что докторша вспомнит,
Что мне витамины нужны.

Я буду расти под опекой
Халатов и красных крестов.
Мне даже плюгавенький лекарь
В отцы навязаться готов!

А мама моя – лаборанты:
Ни возраст, ни пол не важны.
Они, как любые гаранты,
Любезны со мной и нежны.

Но женскую грудь не заменит,
А равно, её молоко
Ни даже сократовский гений,
Ни бодрый напиток «Кликор».

И пусть меня ждёт восхищенье
И блеск внеутробных идей,
Но  я  предпочёл бы рожденье
От самых обычных людей.


* * *
-Ты что-то в церковь зачастила? –
 Соседка-сплетница спросила,
-Наверно, каешься в грехах,
Что накопила  впопыхах?

- Ты ведь сама того не знаешь,
О чём, без умолку,  болтаешь.
Тебе, наверное, сороки
Приносят сплетни на хвостах?
Отсюда ненависть и склоки,
Обиды, зависти и страх.


ФАНАТ

Я стороной фаната обойду.
Пусть даже он, как плод незрелый  зелен.
Ведь он всегда на что-нибудь нацелен
И с нервами своими не в ладу.

Мне до сих пор с фанатами везёт.
Но повезёт ли дальше – не уверен:
Они не предсказуемы, как звери, –
Не знаешь, что сейчас произойдёт.

Больными их врачи не признают,
 В науке и искусстве  поощряют,
Но никаких гарантий не дают,
И ничего, увы, не обещают.

Фанатики жестоки и добры,
А в ярости способны на убийство.
Опасен паровоз без машиниста,
Когда летит вперёд во все пары.
 
 
В пути
 
ЭХО

Искал тебя в лесу, в горах, на море.
От гибели бывал на волосок.
А ты, как эхо, пряталась в просторе,
Надежды подавая голосок.

Я шёл на зов, надеялся на встречу
И направленья вроде не терял.
Но кто-то, как диспетчер бессердечный
Маршруты наши круто поменял.

Мы разошлись, как парусники в бурю,
На разные нацелясь пояса.
Я в кубрике матросском балагурю,
А эхо устремилось в небеса.

Оно меня, наверное, ищет,
Слоняясь по проулочкам кривым.
И, выпучив, огромные глазища
Пугает эхо рыком громовым.


СТРАДАНИЯ ДАЛЬНОБОЙЩИКА.

По мостам большим и малым
Через реки или вброд
Смело гнал шофёр бывалый
Большегрузный вездеход.

Чаще с толком и без толку
Колесил он по стране.
В рейсы брал свою двустволку,
Как винтовку на войне.

Дальнобойщиков встречают
Иногда не там, где ждут.
Ладно, если попугают, –
Хуже, ежели пальнут.

Были факты – пропадали
и водила, и мотор.
Так, что жми на все педали,
Если хочешь жить шофёр!

Сокращали перекуры,
Обходили общепит.
В поезда сбивались фуры –
Безопаснее транзит.

Потихоньку, неторопко
Всех бандитов извели.
Но теперь сплошные пробки
Постоянство обрели.


* * *
Ты ерунду мне не калякай:
Я знаю норов лошадей.
Домой, как шпорами, не звякай –
Они всегда бегут скорей.

Вот так и лётчики, украдкой
Пот, вытирая рукавом,
Идут на мягкую посадку,
На свой родной аэродром.

Здесь всё – своё. Любая кочка,
Любая рытвина –  своя.
И мир сужает до мирочка,
Ждёт, беспокойство утая.

И, обволакивая небо,
Ты вновь вниманьем окружён.
В глазах безоблачное небо,
Что мы, как можем, бережём.


В ПУТИ

По степи бежит кибитка с крепко спящими людьми.
Мальчик в солнечной накидке управляет лошадьми.
Каучуковый мальчишка на олене, как лоза,
Укороченная стрижка, с поволокою глаза.

Он и сам хотел уснуть бы: на рассвете клонит в сон,
Но в кибитке –  люди, судьбы,  и за них в ответе он.
Две сестрёнки, брат и мама, да ещё хмельной отец,
Давит в веки сон упрямо, наплывает, как свинец.

-Не хочу  я, не хочу я, –  стал Морфею он шептать,
И, как будто, что-то чуя, в этот миг проснулась мать.
-Ну-ка, сын, подай-ка вожжи, ты, наверное, устал.
Разбужу тебя попозже: ты ведь с вечера не спал.

И опять бежит кибитка по оранжевой степи.
Мальчик в солнечной накидке то ли бредит, то ли спит.


БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ

Я запрягу каурую коляску –
Пускай умчит в пургу она меня.
Я больше не услышу голос – сказку,
Наполненного всхлипами огня.

Я не увижу больше вашу робость,
А на пиру заплачет тамада.
Тот, кто упал в созвучий Ваших пропасть,
Погибнуть не сумеет никогда.


Владимиру Высоцкому

Я Высоцкого Володю слушал
Первый раз с ленцой:
Был тогда ещё не в моде
Этот голос с хрипотцой.

Но ему хватило такта
Не навязывать идей
И в конце второго акта
Стал любимым лицедей.

Хрип его звучал в улусах,
В городах и кишлаках,
Но пришёлся не по вкусу
Крупным боссам из ЦК.

Угнетали  и травили,
Запрещали и грозили
Изо всех старались сил,
А народ его любил.

Но на дачах те же боссы
Пили марочный коньяк
И мотали сопли-слёзы
На изнеженный кулак.


РОБЕРТУ РОЖДЕСТВЕНСКОМУ

Он заикался через слог
И не краснел при этом.
Но с головы до самых ног,
Прекрасным был поэтом.



 
ПАМЯТЬ
 
ЖУРАВЛИ

И вот,  почти совсем растаяв,
 Стелился дым над полем брани
Клочком суглинистой земли,
Когда осенним утром ранним
На юг летели журавли.

Они, счастливые, не знали,
Что шёл внизу смертельный бой,
И без конца кого-то звали,
Курлыча в бездне голубой.

Бой грохотал и раскалялся,
Прижав солдат к сырой траве.
А клин всё дальше удалялся,
Как льдинка, тая в синеве.

Он почему-то сделал крюк,
Солдат в атаку поднимая,
И снова двинулся на юг.

Клянусь, что так  оно и было,
Вам подтвердит любой в полку.
А то, что с курса стаю сбило,
Известно  только вожаку.


ПАМЯТЬ

На лесных полянах лето.
Меж деревьев и кустов
Собирала я букеты,
Терпко пахнущих цветов.

Я дарила их знакомым –
по букету каждый день,
По, неписанным, законам
старорусских деревень.

Я хотела, чтобы в хатах
Ароматами весны
Пахло в память о солдатах,
невернувшихся с войны.
 

САНИТАРКА

Седая, хрупкая, с поблекшим взглядом,
 сошла с трибуны прямо в зал.
И опустилась в кресло рядом,
 И поднесла платок к глазам:

Сказалось нервов напряженье.
Ловлю знакомые черты
И вспоминаю –  ночь, сраженье,
-Нет,  неужели это ты?

Та санитарка, что когда-то
Перевязала раны мне
И дотащила до санбата
На узкой худенькой спине?

Поверить или не поверить?
Отдам дань первому, друзья.
Ведь силу женскую измерить
Пока ещё ничем нельзя!


СТИХИ НА СТОЛЕТИЕ ОТЦА

Отец, пропавший без вести под   тридцать,
Сегодня бы отпраздновал сто лет.
В моём альбоме бережно хранится
Его порядком выцветший портрет.

Ходили непроверенные слухи
О наших неудачах фронтовых.
Архивы отвечали очень сухо:
- Не значится ни в мёртвых, ни в живых.

Полвека мать скрывала боль разлуки,
И умерла соломенной вдовой,
Но он живёт в сердцах детей и внуков,
И правнукам он тоже –  не чужой.

Таких, как я, в России миллионы,
И всяк, как мог, и рос, и выживал.
Однако тем, кто затевает войны,
Я б участи такой не пожелал.


* * *

Кособокий пароходик
С гордым именем «Джон Рид»
Место памяти находит.
И оно его хранит.

От деревни до деревни
Он вдоль берега ходил.
Кто-то влево его кренил,
Кто-то в правый борт долбил.

Так и плавал, подбоченясь,
Словно шляпа набекрень,
Быстро-быстро по течению,
Возвращаясь через день.

Утыкался в берег носом,
Сходни сбрасывал в песок.
Кто в обувке, кто-то босым
Прыгал с пятки на носок.

Вновь и вновь по мелководью
Он вдоль берега пилит –
Кособокий пароходик,
Пароходик-инвалид.


ПАРОМ.

Ходил паром на старой Волге.
Не помню уж в году, каком,
Оповещая берег долгим
Густым, как патока, гудком.

Перевозил телеги с сеном,
Коней, коров, грузовики;
След оставляя белопенный,
Обозначая ширь реки.

Вздымались волны от пощёчин
Широких трёхдюймовых плит.
А край вселенной кровоточил
Беззвучным сполохом зарниц.

Затем в нём надобность отпала:
Мост берега соединил.
Вверх по реке паром уплыл
И, где-то там,  в безвестность канул.

С тех пор прошло почти полвека,
Но не забыть мне –  тихий плёс,
След от парома через реку
И дробный стук его колёс.


* * *
Я по России наскитался.
Прошёл и тундру, и тайгу.
Но через годы оказался
Опять на волжском берегу.

Опять на стрежне волжский бакен
Зажёг сигнальные огни,
И волны лижут, как собаки,
Мои усталые ступни.

Здесь детство плавать научилось,
А юность – вёслами грести.
В меня актриса здесь влюбилась,
Одна из пылких травести.

Но это только сон недолгий:
Я слишком немощен и стар,
Чтобы хлебать уху на Волге 
У полуночного костра.
 
ВОЛГА КАК ВОЛГА.
(поэма)

ГЛАВА 1.

- Я Волгу помню без прикрас –
Такой, какой была –
Так начинает свой рассказ
мудрейший Абдулла.

- Текла она из дальних мест
в песчаных берегах.
Шумел дремучий бор окрест.
Прости меня, Аллах.

Его рубили уж, потом:
Ведь как-то надо жить.
Три Волги этаким плотом
Хватило бы накрыть.

Плоты сплавляли по реке
По одному, по два.
Встречала Волга их в пике,
Делясь на рукава.

Дрова возили на барже.
Всего-то – в метр швырок.
Лет шестьдесят прошло уже –
Весьма солидный срок.

Швырок таскали на спине –
Такая канитель.
Уху варили на огне
В котле на всю артель.

Артельным был мужик Кузьма –
Хозяин, стало быть:
Ему что воля, что тюрьма –
Не всё ль равно где жить.

Всю власть,  реальную вполне,
Держал он в кулаке –
Зимой и осенью – в тюрьме,
А летом – на реке.

Цыган и нищих не терпел,
что рядом жгли костры:
Никто батрачить не хотел,
А на обман –  хитры.

Куда их смыло, как волной,
в лихие времена?
Скорей всего тому виной – 
Священная война.

И, враз притихли берега:
Речная гладь мертва.
Ушла на фронт громить врага
Артельная братва.

Ушёл с братвой и бригадир –
Блатной мужик Кузьма.
Что он и там был командир –
сомнительно весьма.

Но, правда это или ложь –  судить я не берусь6
Среди камней он спрятал нож,
Сказал приятелям – не трожь:
Я через год вернусь.

А годы медленно, но шли.
Босой народ мужал.
И как-то в осыпи нашли
Заржавленный кинжал.

Кузьмы ли это был клинок,
Спросите у сорок.
Но кто-то снял с себя венок
и бросил на песок.


ГЛАВА 2.

Войну я встретил пацаном
И многое забыл.
И до сих пор считаю сном
Тот сон, что явью был.

Врага предательский удар
Застал страну врасплох:
Какой же в доме был базар!
Какой переполох!

О, сколько было мокрых глаз –
Рыдала бабка, мать:
Последний сын, который раз
Уходит воевать.

Последний сын. А мой отец
Под зимнею Москвой
Нашёл в окопах свой конец.
Надеюсь, как герой.

Сиротство было не внове.
Такой уж выпал век.
Сирот хватало по стране,
Как, впрочем, и калек.

Я на рыбалку сбёг лет в пять
Едва зажглась заря.
И мать с крутой горы и вспять
Искать ходила зря.

Усталая вернулась в дом
В тревоге, но без слёз.
А я уж спал глубоким сном,
Но три синьги принёс.

Вступилась бабушка: «Не тронь:
Пришёл он сам не свой.
Сложил улов в мою ладонь,
Сказал, что клёв плохой».

Кормильцем стал я неплохим.
Я рос и опыт рос:
По части соли и ухи
Решал любой вопрос.

Поскольку все ушли на фронт,
И жизнь пошла в разнос.
Внизу был брошен рыбозавод,
А с ним и соли воз.

Соль отработана, сера,
Но в пищу –  в самый раз:
Ведь мы не думали вчера
Про соляной запас.

Когда же карточки ввели – 
Вникать не стану в суть.
По ним давали что могли,
Чтоб ног не протянуть.

Народ ходил по деревням
(Меняли –  кто что мог)
И подходил к своим дверям
С картошкой, но без ног.

И сыты не были. Но, всё ж –
Отрада для души.
А, если что-то сильно ждёшь,
И голод не страшит.

А каждый ждал конца войны
И Гитлера капут,
И видел радужные сны
и праздничный салют.


ГЛАВА 3

Мост через Волгу охранял
Зенитный батальон:
Налётчик вражеский летал
Над самым арт-огнём.

Он был уверен – идиот,
Фашистский ветеран,
Что арт–огонь не достаёт
Его катамаран.

А нас бесил подобный цирк:
- Ну, сбей же падлу, сбей! -
И выпускали прямо с рук
Почтовых голубей.

Мы приучали их искать
Знакомый телефон.
А самолёт не мог достать
Зенитный батальон.

К себе спокойно улетал
Невозмутимый шваб.
И только свастикой пугал
Крикливых местных баб.

И снова мост. Как гром гремуч,
Вдыхал сернистый чад,
И друг за другом по нему
Шли эшелоны в ад.

У створ, со шрамами от льдин,
Напряг тревожный спал:
Под мост лишь бакенщик – мордвин,
свободно подплывал.

На лодке бакенщика знак –
Не спутаешь с другой.
А этот знак не скроет мрак
Или туман густой.

Приметно, что ни говори,
Плавсредство старика:
Он зажигает фонари
На предках маяка.

Маяк их сильно перерос,
Рассеивая тьму.
Кому быть в море довелось –
Поклонятся ему.

На Волге бакенщик-мордвин
Поклоны тоже бил.
Он дважды в день, как муэдзин,
Участок обходил.

Он бакен к ночи зажигал,
А на заре тушил
И свято их оберегал
По строгости души.

И знал участок свой, как пять –
Пять пальцев на руке.
Все мели мог пересчитать
И плёсы на реке.

Он знал, где водится судак,
Где жерех, где пескарь.
Он здесь родился, как-никак,
Потомственный волгарь.

Уху заваришь – аромат
Учуешь за версту:
Мальчишки падали в упад,
Заполнив пустоту.


ГЛАВА 4.

Ушло то время навсегда,
Но не закрыло двери:
Всё та же волжская вода
Ласкает тот же берег.

И всё же не вернуть назад
То, чем река дышала –
Смолы и тухлых раков смрад,
Когда вода спадала.

Я будто слышу до сих пор
Под дымным небосводом
Гудков, пронзивших полночь, хор
Колёсных пароходов.

Я слышал рынды медный звон,
Украинскую мову,
Когда открыли Волга-Дон.
Но –  это просто к слову.

От Волги к Дону волок был,
И, помню –  в кои веки,
Когда ещё Садко ходил
из Новгорода в греки.

А Стеньки Разина челны?
Те разве не оттуда?
Перебрались с донской воды
На волжскую, как чудо!

Но не об этом мой рассказ.
Моя о Волге –  повесть:
Я ничего не скрыл от вас.
Всё выложил на совесть.

Был откровенен Абдулла –
Я головой ручаюсь:
Меня ведь тоже родила
Мать, на волне качаясь.

Я тоже истинный волгарь.
И, лет с пяти, рыбачу.
Умею плавать, как огарь,
И сил почти не трачу.

Те, кто на Волге с детства рос,
Все плавают, как утки.
Не всем вот только довелось
Проплыть по Волге в шлюпке.

Как чудно пахнут Жигули
Весной и в октябре.
Затмить их запах не могли
Гальюнное амбре.

Май пах черёмухой,
Июль – клубникой и смолой,
Сентябрь плодами диких дуль
И рыбной чешуёй.

Вождя портретом на скале
прославлен Жигулёвск:
Его подсвечивал во мгле
Электро-огонёк.

Но мы предметы старины
Считаем за пустяк.
Скалу без злобы, без вины
Взорвали –  просто так.

Гордился тем же и Байкал:
И там успели сдуть.
Никто, по сути, не вникал
В чём истинная суть:
Ведь можно головы свернуть,
Коль против ветра дуть.


ГЛАВА  5.

У Волги две родных сестры –
Реки Ока и Кама.
Но есть и брат, скорей бастрюк,
С гранитными боками.

Он превратил столицу в порт
Пяти морей Европы.
На вест и ост, на зюйд и норд
Ведут речные тропы.

Речным путём легко попасть
в Стокгольм или в Одессу,
А что плотин не сосчитать
Так –  это дань прогрессу.

Любовь сыновнюю в вину
Не ставьте к Волге прежней:
Ведь неволжане не поймут,
Что значит волжский стрежень,
Что значит ветер верховой
И волн гранёный бисер,
И парус, как струна тугой,
И шлюпка, словно глиссер.

Увы, всё это – только сон
И зычный бас буксира,
И бурлаков напевный стон
И окрик «Майна-вира».

Теперь ведь вот конфуз, какой,
Хоть Волга и основа:
Её нельзя назвать рекой
В прямом значении слова.

Она, скорей, –  каскад морей,
То бишь водохранилищ.
Вздохнул мой давний друг Сергей
- Рыбачат без удилищ.

На донке бестер хоть берёт –
Смесь стерляди с белугой,
А сверху всё бычок сожрёт -
Услышал я от друга.

- Бычки плодятся, как ерши.
Хотя они – и гости:
Рыбёшка малая –  с аршин.
А в ней –  башка, да хвостик.

Сменился климат в городах
И в частности, и –   в общем.
В далёкой юности годах
Нам жизнь казалась проще,
И берег был в сплошных садах,
и соловей пел в роще.


ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Я давно живу в Сибири
И доволен всем сполна.
А душа на волжской шири
Бьётся в берег, как волна.

Не желая, примирится
С тем, что я живу вдали,
Где мне выпало родиться,
Когда липы зацвели.

Где качали в колыбели
Моё детство старики.
А над Волгой громко пели
Пароходные гудки.

Дым стелился над рекою.
Шлёпал плитами паром,
Где неопытной рукою
Я писал стихи пером.

Утекло воды немало –
А душа ещё болит:
Там, на Волге, у штурвала
Тень отрочества стоит.

Парусами правит юность,
Сушит вёсла над водой.
В жизни всё перевернулось – 
Мы не властны над собой.

Обстоятельства сложились
В пользу северных широт –
Вроде вниз по Каме плыли,
Вышло –  всё наоборот.

Путь в Сибирь был не коварен.
Канул в бездну ссыльный век.
Молодым весёлым парнем
Я попал служить в Певек.

После службы, по путёвке,
В нефтяной район –  в Тюмень.
Прокатился по лежнёвке,
Как мороженый таймень.

Там за вышку зацепился,
Добывая «кровь земли».
Через две зимы женился –
Свадьбу справил –  помогли.

И пошло, и закипело – 
Только жару поддавай.
И, ведь вот какое дело –
Полюбил я этот край!

И остался в нём надолго.
А теперь –  уж навсегда.
Только вот тоска по Волге
Гложет душу иногда.