Ты проснешься на пряной, печеной жарой траве. Над тобой свесил голову Август и сдвинул брови. Он задумчиво правит стежки на тончайшем шве и горячие нитки прозрачной иголкой ловит. Он иссек тебе ливнями, молнией всё нутро, цепью велосипедной изрезал больные ткани, перешел беззастенчиво черную вену вброд, извлекая на свет то, что невыносимо ранит. Он достал из тебя связку острых живых шипов, каждый шип - это сгусток цикличных воспоминаний, что росли, разбухали в тебе скорбью знатных вдов, заливая твои без усталости дочернА дни. Этот Август кромсал тебя лезвием всех сплошных. Ты летела по белым полоскам, вдыхая запах, что и плечи расправит, и бьет, что есть сил, поддых, оставляя зверьком на дрожащих в тревоге лапах. В этом запахе листья сухие, нектар вьюнков, шоколадная фабрика, клетчатой шерсть жилетки, поезда, что стремятся всё лентой цветной с югов. Этот запах прохладный, родной и немного едкий. Ты искала в созвездиях отблеск Большого Пса, Август трогал за плечи пока еще теплым ветром, гладил ранним закатом по вьющимся волосам и толкал в монитор чуть нелепые фильмы ретро. Он черпал из тебя литры слёз, что текли внутри, не рискуя блеснуть на глазах или впиться в щёки, и укладывал с трепетом, будто на алтари, вглубь тебя ветки синих цветов и листы осоки. Он толкал тебя в руки друзьям и плескал в стакан сантиметры янтарных напитков, вливал их в горло. Ты шептала на узком балконе "run, ливень, run". Он послушно впивал в подоконник из струек свёрла. Ты расставила точки над i за пятнадцать дней. За пятнадцать же дней Август сшил тебя ниткой шёлка. Ты как будто бы стала на градус, да холодней, выпускает тепло меж стежками смешная щёлка.
Ты проснёшься. Немного саднит твой тончайший шов. Август прячется в солнцем залитой двойной портьере. Он шепнет:
- Всё, конечно же, кончится хорошо.
Потерпи. Ну а осень откроет любые двери.