Попутчики
«Рисовал меня рыжий художник,
и не знал, что позирует мне…»
Борис Камянов
Тебя я вспомнила, мой друг,
когда, как и тебя когда-то,
изобразить пытались вдруг
на рваном краешке плаката
меня, во всей моей красе,
в моем убранстве небогатом,
с ведром, замотанным шпагатом,
в облезлой, сжупленной лисе.
Плакат содрали со стены
гудящего метровагона.
И все четыре перегона
я корчилась, как под прицелом.
Но, слава Богу, тело целым
я унесла. В том нет вины,
что кто-то, набивая руку,
состряпал шаржик на старуху.
И странно, с этого момента
я лезу в души инструментом
похожим так на карандаш.
О, этот мир подземный наш!
Попутчикам смотрю я в лица,
пытаясь с их судьбою слиться,
и распознать по их чертам
их души. Что сокрыто там?
Но маскируются хитро
мои попутчики в метро.
***
Мысли, догадки, сотни идей.
Кто наполняет мне голову ими?
Чьими глазами смотрю на людей?
Странный вопрос!
Ну, конечно своими.
О, самомненье – страшнее огня.
Нет ничего своего у меня.
В ухо одно шепчет ангел с небес.
В ухо другое – злословия бес.
***
У старушки головка трясется,
закрываются сами глаза,
и слеза бесконтрольная льется,
по оврагам-морщинам скользя.
Накатила невольная жалость:
«Вот он, вид моих будущих лет.
Годы, годы, их мало осталось,
да и в тех уже радости нет.
Искривилась, засохла как сушка...»
Мысль мою ухватив на лету,
так светло улыбнулась старушка,
открывая свою красоту:
«Бог привел еще радость изведать,
не смотри, что пустила слезу.
Я праправнука еду проведать,
ростовую иконку везу».
***
Туника простенького хлопка, -
других не ведает оков.
Задорно вздернутая попка
и две изюминки сосков.
Крамольно выстрижена челка.
Совсем без комплексов на вид,
сама не ведает девчонка,
что с бедным юношей творит.
«Ах, безобразие какое!», -
ей с завистью старухи вслед.
И смотрят с тайною тоскою
на юности далекой след.
***
Помахал рукой: «Пакеда!»
Вынул «Козел» из пакета.
Пиво – супер. Банка – класс!
Шпок, и пена прямо в глаз.
Парень банку тряс ретиво -
плюнуло с досадой пиво.
Всем досталось по плевку,
жалко, что не по глотку.
***
Странная белая шапка
с ушками на макушке.
Волны волос играют,
цвета реки молочной.
Меж берегов кисейных
вниз по груди струятся,
падают и впадают в море мечты.
Но это, кажется на луне.
***
Монстры — не сапоги,
ох, уж эта
Италия!
Право, тоньше ноги
у девчоночки талия.
И ботфорты как раз
до нее достают.
Тут уже не до глаз,
раз в такое обут.
***
Трое вошли и сели,
невозмутимо серы.
Серые толстые парни,
серые толсты куртки,
серые толстые кепки.
Злые глаза – три пары,
тусклые, как окурки,
мертвые лица-слепки.
В серости, как маяки,
светятся их кулаки.
***
Макияжем и нарядом
поразила, села рядом.
Царственная голова,
ноги, словно два ствола,
к ним примкнуты каблуки,
как разящие штыки.
Хрустнув кожей крокодила,
шалым глазом поводила,
по привычки, без причин
оценила всех мужчин.
Изошел слюной юнец,
хоть сегодня под венец.
Облизнулся старичок
и головку на бочок.
Лишь один в рассвете сил
глаз на диву не скосил.
Чуть быстрей, но так же четко
в пальцах вздрагивали четки.
***
Так в вагоне неуместна
между сумок и корзин,
средь спешащих и разинь,
в белопенном, как невеста.
Все от мала до велика
оценили образ сей,
и, любуясь ясным ликом,
обратили взоры к ней.
Светлый ангел, голубица,
как тут право, не дивиться!
А фигура хороша ль?
Жаль, ее скрывает шаль.
Шаль долой, ведь лучше без…
Видно руки и…. протез
***
Юноша прекрасный как нарцисс,
глаз не поднимая, смотрит вниз.
Что в руках? Мобильный телефон,
может, «эсмээски» ловит он?
Неподвижен восхищенный взгляд.
Что он видит, и чему так рад?
Подсмотреть стараюсь между рук
что гласит ему мобильный друг.
Нет ни звука, ни изображенья,
пуст экран, чуть видно отраженье
дивного лица. Так вот в чем дело
все ему на свете надоело,
смотрит он, волнуясь и любя,
в черноту экрана на себя.
***
Две подружки, две вертушки,
сразу видно – непоседы,
а сидят, ну, как старушки:
ни движенья, ни беседы.
У одной наушник в ушке,
у другой – второй наушник.
Двинется одна чуток,
отпадает проводок.
Срощенные, вишь ты,
как графини-вишни.
На одной на ветке
вызревают детки.
***
Однако! Верь или не верь:
коляска еле влезла в дверь.
Какое чудо! Видно сразу,
что сделана по спецзаказу.
В нее взглянула не дыша:
там три чудесных малыша.
Три одинаковых кулечка,
- Три дочки?
- Что вы, три сыночка!
- Привет, глазастые, привет!
Где ваша мама?
- Мамы нет!
И папы нет, погибли оба.
Дорога довела до гроба.
Я бабушка. И мама, значит, -
то улыбнется, то заплачет.
Боль взорвалась, и стала тише:
- Держитесь,
вам растить мальчишек.
И женщина с такою лаской
склонилась тихо над коляской.
***
Пышногруда молодица!
Пышет жаром как жар-птица?
Не свалить ее ни сном,
ни отборнейшим зерном.
На груди, как блюдце – бляха,
милицейская папаха,
и дубинка у бедра.
Сзади шепот: «Во, герла!»
Вдруг почти звериный рык
вырывается у «птицы»….
Пистолетик прыг, да прыг,
поддаваем ягодицей.
***
В седине бородка –
значит в ребрах бес.
Я опять молодка.
Комплексы? Я без…
Как волнует душу он
взглядами своими.
Записала телефон,
да забыла имя.
***
Огромные и плоские ступни,
кривые пальцы с алым педикюром,
коленки врозь, о, как торчат они, -
все это созерцаю взглядом хмурым.
Эх, если б на мои, простите, ножки
надеть такие чудо-босоножки:
каблук- стилет и до колен шнуровка,
и я б тогда вышагивала ловко.
Ущербность ног никто б не видел даже.
Но где такое чудо есть в продаже?
***
Ах, какой прилизанный,
ах, какой ухоженный!
Из посольства вызванный?
Как надушен! Боже мой!
В розовой рубашечке,
в шарфе розоватом.
И очки как бабочка
на носу горбатом.
Глянцевый, амурный...
Дамы, nota bene!
И такой гламурный
в метрополитене!?
Как конфетка! Съела бы!
Не мужчина — грезы.
А носочки — серые.
Или «пепел розы»?
***
Едет девчонка с двумя малышами:
синие куртки, шапки с ушами.
Людно в вагоне и жарко, и тесно,
передрались карапузы за место.
Не отличить одного от другого.
Смотрит девчонка на братьев сурово.
Хлоп одного, и другому досталось.
Оба вскочили, ей место осталось.
«Что ж ты так с братьями строго своими?
Ты же большая! Поласковей с ними».
Девочка губы поджала упрямо:
«Я не сестра никакая, а мама».
***
Высокие чувства не дали уснуть,
а мысли -то как высоки:
высокая попка, высокая грудь,
высокие каблуки.
Взглянул пассажир — соблазнительный вид -
и сразу навеки пропал.
Как жаль, что с высокой любовью стоит
высокий-высокий амбал.
***
Большая скрипка — томная виолончель
покачивает в такт движению вагона
женственными боками.
Футляр льстиво преувеличивает ее формы,
а, может быть, только подчеркивает.
Все внимание пассажиров она берет на себя,
и не сразу заметен за ней маленький мальчик,
гордый, как паж при королеве.
Он благоговейно обнимает ее за талию,
выше пока не достает.
Он любит ее, но еще не знает,
что эта большая скрипка будет ему всю жизнь
самой верной спутницей.
***
На коленке в джинсах дырка,
рюкзачек времен войны.
Не влезает юный дылда
ни в фуфайку, ни в штаны.
Но зато - смартфон, наушник,
перстень, вижу, «кубачи».
Не дешевые игрушки.
Так причем здесь кирзачи?
И второй к нему подходит:
телогрейка и треух.
Кто теперь в подобном ходит?
Где такую рвань берут?
Оказалось, что по дачам
ищут то, чего уж нет.
Вот, нашли бушлат — удача,
это ныне раритет.
Говорят: «у нас ученья -
исторический парад.
Мы, к примеру, ополченье.
Хорошо одет отряд!»
Первый вынул из мешка
четвертушку ремешка,
хвастается звездной пряжкой,
а второй — помятой фляжкой.
«Есть прадедовы медали,
только родичи не дали».
***
Как лицо девицы узенько!
Ножки тонкие в рейтузиках,
или в леггинсах, не знаю,
как могу — так называю.
Тонок нос с горбинкой,
а глаза с хитринкой.
Обувь — редкостные бурки,
а на них по чернобурке.
Удивительное дело,
будто бы лисица села
где хозяйская нога.
Ели что - куснет врага.
Потому и смотрит вниз
повелительница лис.
***
Вот, в вагон вошла Она -
круглолица, как луна.
И подходит к ней Один
круглолицый, словно блин,
и как блин лосниться.
А она искрится.
***
Широкоскулый и раскосый
сидит, уткнувшись в шарфик носом
и на ногу закинув ногу,
как будто дремлет всю дорогу.
А рядом бабушка стоит,
но пассажир так крепко «спит»,
что не «разбудишь» даже пушкой,
не то, что хлипкою старушкой.
Ей место уступил старик,
и юноша проснулся вмиг.
***
Мама - маленькая мышка,
с ней девчонка и мальчишка.
- мама, посмотри скорей,
видишь около дверей
человечище стоит,
он большой, как рыба-кит.
Чуда-юдище само,
может быть борец сумо?
-Люсь, мозги не пудри маме,
папа круче на татами.
***
Спокойно развернул газету
и очарованный статьей,
закрыл тщедушного соседа
своей газетной простыней.
А тот сидит, застыл, похоже.
Ему бы надо выходить,
и вышел бы, но только кто же
поддержит чтиво? Как тут быть?
Он дернулся слегка и стих.
А у меня родился стих.
***
Еду, попутчикам в лица гляжу.
Раньше смотрела настойчиво, долго,
нынче скорехонько взгляд отвожу,
чтоб не стеснять их,
ведь взгляд, как иголка.
Можно защиту нарушить души,
можно кольнуть, или вызвать досаду.
Взглядом буравить людей не спеши,
может он выстрелом быть из засады.
Смотрят настырно?
И я оглянусь,
чувствуя кожей: меня изучают.
Ладно смотри, и в ответ улыбнусь:
«Добрый вам путь,
мой попутчик случайный».
***
В метро передо мной открыли двери
и придержали, чтобы я прошла.
Должно быть, парень даже не заметил
естественного для него движенья.
Я тоже дверь кому-то придержала.
Кто следом шел, тот тоже сделал это.
И нить добра вилась, не прерываясь.
***
Может что-то не так я увидела:
грех тщеславия дразнит, маня.
Если вдруг невзначай и обидела,
незнакомцы, простите меня.
Только в метро
Как напрягает езда:
автобусы, поезда,
это же наказание -
ездить по расписанию.
Чтобы успеть куда-то
нужно запомнить дату,
место и время встречи.
Ждет романтический вечер -
нужно подняться в пять,
с собакою погулять.
Приходится поднажать,
открыть глаза и бежать.
Автобус не будет ждать,
а надо собаке дать
любимую кашу ее,
снять с балкона белье,
замерзшее, как ледник.
Иконы скорбящий лик
приветствовать. Мне не лень
молитвою встретить день.
А смерить давленье? Оно
для страха нам всем дано.
Померила и опять
горстью нужно принять
медиков мудрых труды
за полчаса до еды.
Еще обжигающий душ,
он тоже чистилище душ.
Потом на желудок голодный
стоять под струей холодной,
и в сумасшедшей гонке
накладывать крема тонкий
слой на морщины лба.
В зеркало глянуть… Ба!
Смыть его времени нет,
скоро уже обед.
Сунуть в микроволновку
чищеную морковку.
А в середине дня
стала звонить родня.
Некогда слушать родню,
после перезвоню.
И снова за делом дело,
к автобусу я не успела.
Это какой-то морок –
автобус в шестнадцать сорок.
Лучше уж на метро,
пусть с пересадкой, хитро,
зато никому не обязан,
ко времени не привязан.
Тогда уж без опозданья
к вечеру - на свиданье.
А припозднюсь почему-то -
метро через две минуты.
«Встретимся не на улице,
а, как всегда, «у курицы»
на «Революции». Да,
но чтоб успеть туда
нужно подняться в пять,
с собакою погулять…..
В час пик
Из дома будто из нирваны
я выхожу. Еще темно.
Трамваи ходят караваном -
замечено уже давно.
Идут дыша друг - другу в попку.
Один прошел — жди целый час.
Автобусы уткнулись в пробку,
стоят, фырча и горячась.
Добраться до метро зимою -
ну, прямо всмятку сапоги.
Я вся на нервах, что со мною?
Господь, помилуй, помоги!
Шепчу Иисусову молитву,
и сразу легче на душе.
Она подобна монолиту,
и я, как за стеной уже.
Смотрю я подобревшем взглядом,
и бесноваться нет нужды.
Но столько раздраженья рядом,
и столько злобы и вражды!
И зная, что в улыбке сила,
я улыбаюсь и молчу.
Вперед тихонько пропустила
того, кто стукнул по плечу.
«О, извините, помешала!».
А он так дико посмотрел,
но взгляд его, сначала шалый,
как будто тоже подобрел.
Сам покраснел вдруг, как невеста,
исчез куда-то злобный пыл.
Освободившееся место
не занял, бабке уступил.
А бабка, углядев девицу,
вернее, будущую мать,
ей царственно велит садиться:
«Не след беременной стоять».
Старушке кто-то подал руку,
и юноша учтив и мил.
Мы улыбаемся друг другу.
Но как непрочен этот мир!
От ярости до воздержанья
восходим, но крушит нас хам.
Вновь от вражды до обожанья,
от покаяния к грехам.
Добро и зло в нас прочно слиты,
но если вдруг взыграет бес
слова Иисусовой молитвы
шепчите. Он для Вас воскрес!