он приползает, жмется в мое плечо, черт, говорит, снова являлся черт, снова измучил страшною хрипотцой, пальцами черными мне закрывал лицо, что-то талдычил, будто бы ворожил, я, понимаешь, в этот момент не жил, я, понимаешь, даже дышать не мог, только скрутился сразу, свился в комок, и не прогнать же, машет своим хвостом, я сразу с дрожи перехожу на стон, я сразу думаю, как ты - жива ли там, разве он топал с нами и по пятам, разве он знает, что у меня внутри? я же со стонов перехожу на хрип, я сокрушаюсь: быстро! уйди, уйди! сделай хоть что-то, чтоб он не приходил, чтоб этот раз стал мне последний раз.
чтобы ответить мне не хватает фраз. я лишь трясусь и вслед ему нарочито киваю головкой, смотрю лишь с открытым ртом. он говорит, трясется и не молчит, а я благодарна страшно ему на том. кажется, вот он, еще кивочек, вот он, еще один в времени встрявший вздох и мне на него никогда уж не хватит строчек, никаких ни депрессий, ни суматох.
он приползает, если не о визите, то о чем скажет он? не о чем говорить. он ведь умеет страшно грубить, дерзить и будто пиная в ребра за все корить. вот он посмотрит, искоса, исподлобья, я растекаюсь лужицей на полу, либо я в щепки, либо и в пыль и в хлопья, либо вообще в золу. тут он и сам лужица, не узнать и я оставляю сочувственное внутри. я опускаю "хватит", ведь это "хватит" что только может наделать и сотворить. жалко, не хватит совсем никаких касаний, чтобы он понял, что я хочу помочь. жалко, что мы остаемся в итоге сами, сами идем на битву, в закат и в ночь, жалко, что слышать умеет не самый чуткий, а только тот, кто верит в то, что узнал. я бы, наверное, точно сошла в рассудке, если б узнала, что впредь ему не сносна, но он приползает, страхом своим увенчан, перебирая взглядом раскосых нас, я лишь мечтаю этот момент и в вечность, чтоб он во мне расслабился и увяз, чтобы мы грели друг друга своим бессильем, чтобы не спятили к завтра и к октябрю
я уничтожу чертей, что тебя бесили,
он не придет к тебе,
я с ним поговорю.