первый раз умирать по тебе
я начала весной.
второй — осенью.
видишь,
это всё периоды обострения.
и подбивать итоги нет необходимости:
нет никаких. нечего.
август весь полон был:
чем-то новым, надеждами,
маяками вроде бы светящими.
всё сентябрём повыломало,
вымело,
разрезало листьями, как лезвиями.
осенние месяцы выдались
как удушенные.
и признаться всё некогда,
страшно, недоотчаянно.
разобраться-то в себе времени не было:
всё наседали на плечи, на совесть давили,
и дни — от одного отсутствия сновидений
до другого.
и в декабре я пока ещё тёплый,
но на самом деле — мертвее всех мёртвых.
и в себя не уйти —
перебито там всё, перевёрнуто.
помнишь, что я говорила
насчёт прошедших цунами?
вот и осталось после — нетронутым.
как в Чернобыле.
гримасы да взгляды искоса,
недовольства да недослова.
какое окно из двух открывать сейчас,
давай посчитаем.
мне, в общем-то, всё равно.
и теперь понимаю, каково это —
среди глухоты и бессвета
быть спасённым
чувством, которое горит огненным шаром
и которое не даёт утонуть, погибнуть,
но даёт надежду и силу воли дышать.
которое не позволяет совсем опускать руки,
ложиться лицом к стене
и натягивать одеяло на мокрые глаза.
и это несмотря на то, что я от тебя
совсем ничего не получаю.
и теперь понимаю, почему
я к тебе
не.
потому что боюсь потерять надежду
и согревающие в бездне бессмыслия
двадцать первой зимы
сны,
в которых я — с тобой.
и я с тобой говорю.