Вечер накануне Ивана Купала

Изложение в стихах повести Николая Васильевича Гоголя «Вечер накануне Ивана Купала»

Фома Григорьевич, поверьте,
Как у него заведено,
Терпеть не мог того до смерти,
Чтобы рассказывать одно.
Упросишь сызнова, бывало,
Пересказать что иногда,
Того смотри, как он немало
Прибавит нового сюда,
Да так, что выйдет всякий раз
Совсем другой уже рассказ.
Был здесь один из тех господ,
Что и писаки - не писаки,
Барышники, пожалуй, вот,
Кто напечатанные знаки
На ярмарках пускают в ход,
Скрадут, напросят, нахватают
Кто где, да выпустят потом
То книжицу, то две, и знают,
Что скоро, в месяце другом,
Им чтиво новое опять
Уже придется выпускать.
Так вот, один из этой рати
К Фоме Григорьичу попал.
Фома же, не наживы ради,
Занятный случай рассказал.
Тот паныч вскоре из Полтавы
Привозит книжицу с собой.
Да, да, друзья мои, вы правы, -
Как раз с историею той.
Фома Григорьич попытался
Очками нос свой оседлать,
Однако, вскоре отказался,
Так как забыл чуть подмотать
И воском облепить слегка
На нос хромого седока.
Я грамоте кой-как умею,
К тому же не ношу очков,
Поэтому рукой своею
Листать страницы был готов.
Лишь только я повествованье
Успел начать, как перебил
Фома Григорьевич, - спросил
- Кто автор этого преданья?
Признаюсь, что такой вопрос
Слегка меня в тупик занес.
- Фома Григорьевич, вы что же
Здесь ваша собственная быль
Да и слова-то ваши тоже,
И всю историю не вы ль
Поведали намедни нам.
По вашим собственным словам
И книжка издана сия,
Которую читаю я.
- Да, кто же приписал напрасно
Так это все устам моим?
- Вот напечатано здесь ясно:
Рассказано дьячком таким.
Тому, кто напечатал это, -
На голову ему плевать!
Коль в голове уж клепки нету,
Ну разве мог я так сказать!
Потом изрек немного тише
- Я все вам расскажу сейчас.
Мы пододвинулись поближе
И тут он начал свой рассказ.

Мой дед рассказчик был умелый,
Случалось речь свою ведет,
Что день весь без остатка целый
Никто и с места не сойдет,
Чтобы дослушать до конца
Рассказ почтенного отца.
Уж ни какому балагуру,
Что москаля везти начнет
И языком ворочать сдуру,
С ним не тягаться наперед.
Моя покойная старуха
Тогда еще жива была.
Мороз трещал, что резал ухо,
И вьюга целый день мела.
Мать перед гребнем нитку водит,
Ногою люльку колыша,
И песню сладкую заводит,
Что мне сейчас порой слышна.
Как будто бы чего пугаясь,
Светил нам в хате каганец,
Веретено, жужжать стараясь,
Вот-вот смолкает наконец.
Чтоб зимнюю развеять скуку,
У теплой печки перед сном
Послушать дедову науку
Мы собиралися кругом.
Дед, к слову, лет, пожалуй, пять
По старости не мог слезать
С той печки. Потому понятно,
Как было для него приятно,
Когда чреда блестящих глаз
Ждет увлекательный рассказ.
Тогда нас давние преданья
Про удалую старину,
Про запорожцев, про войну,
Про славных гетманов сказанья,
Про Сагайдачного походы
И молодецкие дела
Подковы, минувшие годы,
Когда дед сам был мал мала,
Еще не так чтоб занимали,
Как те истории про то,
Что и случается едва ли,
Да и не слыхивал никто.
Но дрожь по телу оттого
Не обходила никого.
Иной раз страх так заиграет,
Что с вечера все предстает
Каким-то чудищем, бог знает,
С тобой на улицу идет
И следует повсюду рядом,
Так не на шаг не отходя.
Случись, куда ни кинешь взглядом,
Везде преследует тебя.
Такое, к слову, приключалось,
Да, вот, на памяти осталось,
Нередко вздрогнешь и сейчас,
Как вспомнишь, сколько было раз,
Что лично свитку положивши,
Бывало, в черных головах
Сам дьявол кажется в глазах,
А ты стоишь пред ним застывши.
Но главное в рассказах деда,
Что в жизнь свою он никогда
Не лгал, а коли что поведал,
То это так и было – Да!

Одну из тех историй чудных
Перескажу пожалуй вам,
Хоть много умников заблудных,
Что пишут часто по судам
Гражданску грамоту читают,
Понаберется, а простой
Ты дай им часослов – не знают
И буквы даже там одной,
А зубы кажут без стесненья.
Позор для нас – для них уменье!
Им все, что ни расскажешь - смех;
Неверье разошлось по свету,
Про ведьм им заикнешься – грех,
А для кого и ведьм-то нету.
Я вот уж, слава богу, сколько
На этом свете нахожусь,
Каких людей не видел только.
И иноверцев (побожусь)
Таких встречал, которым, право,
Что в решете попа возить, -
То выпить мужику заздраво;
И те от ведьм рубили нить.
Но вот приснись такое в ночь,
Так им и говорить не в мочь.

Лет сто с тех пор уже минуло,
И из простого хуторка
Село на белый свет взглянуло,
Где уж не встретишь бедняка.
Был хутор самый бедный раньше:
Избенка там, избенка здесь,
Избенка в поле и подальше –
Вот хуторок, пожалуй, весь.
Нет ни плетня и не сарая,
Чтобы скотину или воз
Поставить к хате рядом с краю –
То для богатых, с бедных спрос:
В земле пророет пару ям –
Пожалуй, вот и хата вам.
Вы спросите, так отчего же
Такая жизнь тогда была?
Да, бедность, - но не только все же –
Земля казачеством жила.
Так, всякий наберет немало
В чужих краях себе добра,
А хаты нет и не бывало,
И лишь в земле дымит дыра.
Кого тогда здесь ни шаталось:
Литвинство, ляхи, крымцы тут.
За кучей куча собиралась,
Своих, и тех всех обдерут!

Так вот, на хуторе-то этом
Явился человек один.
Не-то зимой, а может летом
Пришел, и, вроде, бог-то с ним.
Но, глядя на него, казалось,
Не человек, скорей, а бес,
Который, как так получалось,
Сам в человечий образ влез.
Никто не знал зачем, откуда
Он приходил? Гуляет, пьет
Съедает в день не меньше пуда,
То вдруг, как в воду, пропадет.
Там глядь, и будто с неба снова
Упал на улицы села
(Сейчас не так все, право слово,
Диканька в ста шагах была
От хуторских угодий старых),
Казаков встретит разудалых,
И деньгам он не знает счет,
А водка как вода течет.
Пристанет к девушкам, бывало,
Надарит лент, серег, монист,
Хоть большинство из них считало,
Что все ж он на руку не чист.
Тогда родная тетка деда
Шинок держала под горой,
Где для разгульного обеда
Сбирал компанию порой
Герой рассказа моего,
А звали Басаврюк его.
Шинка хозяйка говорила,
Что ни за что бы не взяла
За все благополучья мира,
Все, что рука его дала.
Да, и не взять не всякий сможет,
Страх здесь любого проберет,
Он брови так, бывало, сложит,
Взгляд исподлобья наведет.
И ноги, кажется, скорее
Унес бог знает бы куда,
А кто немного посмелее,
И примет дар его, тогда
На ту же ночь уже тащится
Болотный гость какой-нибудь,
К монисто ближе наровится,
И в шею вцепиться, и в грудь.
А если перстень заприметит,
Так палец у него в зубах,
И ухватить за косу метит,
Коль лента ввита в волосах.
И бог с подарками такими,
Но, вот беда – нельзя никак
Избавиться, коль связан с ними,
Все время попадешь впросак.
Чертовский перстень или ленту
Хоть в воду брось – плывет опять
Поверх воды к тебе, и нету
Сил больше с этим совладать.

В те годы церковь здесь стояла
Отец Антипий в ней служил
Узнав, что Басаврюк немало
Воскресных служеб пропустил,
И пожурить его желая,
Да покаянье наложить,
Пришел к нему, еще не зная,
Как будет ноги уносить.
В ответ дыхание аж сперло:
 «Ты знай свое, к другим не лезь,
А то твое казлячье горло
Горячая залепит смесь!»
Ну, что с ним делать, с окаянным!
Отец Антипий лишь сказал,
Что, если кто знакомством странным
С Басаврюком себя связал,
Того католиком считать
И в церковь больше не пускать!

Казак Коржа здесь жил в ту пору
Был и работник у него
Безродный Петр. Я, к разговору,
Скажу, пожалуй, для чего
Такое прозвище придали
Петру - а все, друзья, к тому,
Что люди на селе не знали,
Где мать с отцом его, чему
Протестовала недовольно 
Та тетка деда (про нее
Уже я говорил свое),
Она приписывала вольно
Отцу его турецкий плен,
Откуда он сбежал затем.
Петру нужды в том было столько,
Что в прошлогоднем снеге нам.
Все говорили, справить только
Петру бы поновей жупан,
Из смушек шапку щегольскую,
Привесить саблю, в руку дать
В оправе люльку, а в другую
Дать малахай ему, как знать,
Он всех бы парубков тогда
Заткнул за пояс без труда.
Но у Петра, беда какая,
И в жаркий день, и в холода
Лишь свитка с дырами без края,
Но то не главная беда.
У старого Коржа тогда же
Дочь подросла уже совсем,
Была красавиц многих краше,
Что тетка деда, между тем,
(А женщине, судите сами,
Уж лучше черта целовать,
Чем справедливыми словами
Красавицей кого назвать)
О ней такое говорила,
Что щеки ярки и легки,
Как будто бы росой умыла
Природа мака лепестки.
А брови, словно те шнурочки
(Что девушки берут скорей,
Как ленты, кольца и цепочки)
Для крестиков у москалей,
Которых с коробом тогда
В округе встретишь завсегда.
А ротик песни соловьины,
Казалось, создан выводить.
Да, не сказать и половины –
Нельзя ее красивей быть.
На плечи, златом расшитые,
Как крылья ворона черны,
Спадали локоны густые.
Для нашей сельской стороны –
Краса, которой не бывает,
Меня, пусть уж седой сейчас,
И то желанье распирает
Ее расцеловать хоть раз.
Где парубок и девка рядом,
То сами знаете чего…
Здесь редко все бывает ладом,
И Петрусь с Галею его
Свет не заря уже тайком
Украдкою идут за дом.
Но Коржу и не приходило
На ум недоброе чего,
Да, видно, так уж нужно было,
Назад не повернуть того.
Петр, осмотреться забывая,
В сенях подругу повстречал
И, Галю крепко обнимая,
С душой ее поцеловал.
И надо же тому случиться,
Лукавый, видно (пусть ему,
Собаке, крест святой присниться),
Коржа настраивал к тому,
Чтоб старый хрен удумал сдуру
Тогда дверь хаты отворять.
В сенях, увидев ту фигуру,
Он смог едва лишь устоять.
И этот поцелуй проклятый
Коржа смог больше оглушить,
Чем прогонять кутью из хаты,
Коль макогоном в стену бить.

Очнувшись, Корж задумал спину
Нагайкой покропить Петру,
Да вдруг откуда взяться сыну,
Тот, увидав в сенях сестру
(Мальчонка лет шести всего,
А звали Ивасем его),
Он на руку с нагайкой глядя,
К отцу в испуге подбежал:
«Не бей Петро, не трогай, тятя!» -
Что было силы закричал.
Ну, сердце у отца не камень,
Нагайку выпустил казак,
И, чуть сдержав душевный пламень,
Петру тогда он молвил так:
«Коли тебя, Петро, я в хате,
Да хоть под окнами когда
Увижу, днем иль на закате –
Ей богу, пропадут тогда
И оселедец твой, и то ж
Твои усы, не будь я Корж!»
Сказавши, он успел легонько
Стусан ему в затылок дать,
Так, что, земли не видя только,
Петро пустился убегать.
Доцеловались, право слово!
Взяла кручина голубков,
К тому же слух пронесся снова,
Что замуж выдать Корж готов
Свою красавицу насильно,
Мол, лях какой-то приезжал,
Что золотом обшит обильно
И деньгам, дескать, счет не знал.
Вот раз, слезами заливаясь,
Ивасю Галя говорит:
«Ты к Петрусю беги, стараясь,
Так быстро, как стрела летит,
Скажи, как я б его любила,
Как целовала бы его,
Да, жизнь моя теперь не мила,
И тяжело мне оттого,
Что мой отец – мне враг, неволит
За ляха замуж выходить,
И скоро свадьбу уж готовит,
Да только музыке не быть.
Я с женихом своим не буду
По доброй воле танцевать,
И понесут меня. Повсюду
Лишь дьяки будут воспевать,
Кобз и сопилок не услышит
Та свадьба, хата темнотой
Кленовых стен моя задышит,
Своей зияя пустотой,
А где труба теперь стоит
На крыше, крест там будет вбит!»

Петро, посланию внимая,
Сидел и двинуться не мог.
«А я хотел, чтоб ты, родная,
Подождала меня годок.
Я на Туречине бы столько
Добра и золота тебе
Навоевал. Да, видно, только
Не быть тому в моей судьбе.
Но будет, рыбка дорогая,
Да, будет свадьба у меня,
А дьяков не пущу туда я.
Тоску сердечную гоня
Мне черный ворон пусть заменит
Попа над буйной головой,
А в поле кости мои вспенит
Из сизой тучи дождь степной.
Но что я? На кого? Кому же
Мне жаловаться? Видно бог
Решил, что я ему не нужен,
И близок мой последний вздох».
Такие думы Петрусь вел,
Пока в шинок дорогой брел.

А тетка деда удивилась,
Петра увидевши тогда,
В тот час в селе у них водилось
К заутрене ходить всегда.
Сивухи кухоль, что не мало,
Велел Петро себе подать,
Хозяйка с удивленья стала
Его глазами поедать.
Петр, отхлебнувши водки горькой,
На землю кухоль уронил,
А в горле вкус полыни стойкий
Остался и не уходил.
Тут что-то басом загремело:
«Да полно горевать, казак!»
«Кому здесь до меня есть дело?» -
Подумал Петр в то время, как
Взглянул назад: У! Образина!
То Басаврюк был у стола.
Сплошные волосы – щетина,
И очи – словно у вола.
«Эх, знаю, казачок, чего же
Недостает тебе сейчас».
И кошелек достав из кожи,
Монетами бренча, потряс.
Червонцы в руку высыпая:
«Ух! Ге-ге-ге! Да как горит!»
Петро аж вздрогнул, наблюдая.
«Ге-ге-ге-ге! Да как блестит!
А ведь потребую всего-то
За гору цацек золотых…»
«Ух, дьявол! – закричал Петро-то, -
На все согласен я за них!»
«Смотри, казак, поспел ты точно:
Иван Купала нам грядет,
В году лишь только завтра ночью
Как папоротник расцветет.
Тебя в овраге буду ждать
За полночь, и не смей проспать!»

Не ждут так хлебных зерен куры,
Как ждал Петро, когда село
Заменят темные фигуры,
А вечер все не шел назло.
Когда же лямку перетянет
И верх возьмет над светом тень,
Луна на место солнца встанет,
И вечер сменит долгий день.
Но небо, наконец, краснеет,
Заходит солнце средь полей,
Вот и оно уже тускнеет,
И вроде воздух холодней.
Все примеркает, примеркает
Насилу смерклось. Петр идет
В дорогу, сердце замирает,
Стучит в груди его и бьет.
Спустился яр глубокий разом,
Овраг Медвежий люд прозвал
Тот яр. А Петруся тем часом
Там Басаврюк уж поджидал.
Рука об руку пробираясь,
Они прошли сквозь темный лес,
На каждом шаге зацепляясь,
Петро через болота лез.
С ним Басаврюк, кусты ломая.
Так топкие места прошли,
И вот, дыханье поправляя,
Местечко ровное нашли.
Петро, казалось, никогда
Не заходил еще сюда.

- Невдалеке перед тобою
Есть три пригорка, скоро там,
Секрет Петро тебе открою,
Ты счета не найдешь цветам.
И сохрани, чтобы рукою
Из них хотя б один цветок
Ты в этот час ночной порою,
Не удержавшись, вырвать смог.
Как папоротник лишь заметишь
Цвести начнет, быстрей хватай,
И прямиком, чего не встретишь,
Что будет силы убегай.

Петро хотел спросить … глядь нету
Басаврюка. Куда пропал?
Вдруг сгинул словно с белу свету.
Петро же у пригорков встал.
Цветов не видно. Что такое?
И дикий лишь бурьян чернел,
Он в одеяние густое
Здесь землю всю вокруг одел.
Но вот зарница проблеснула,
И целая гряда цветов
Петра как будто встрепенула.
Скажу про то я пару слов,
Как множество цветов прекрасных
Взошли в количестве большом:
Зеленых, белых, синих, красных,
Куда ни взглянь – цветы кругом.
Но неизменным оставался
Лишь папоротник. У него
Петро над листьями склонялся
Не понимая ничего.

- Вот невидальщина? Бывает
То зелье в день по десять раз
Увидишь, кто его не знает.
Иль снова шутку бес припас.

Глядь, на листе краснеет почка
И будто движется, растет,
Сначала маленькая точка,
Все больше набухает, вот,
Вдруг тихо что-то затрещало,
И диво чудное тогда,
Перед его очами встало,
Как будто новая звезда,
Вдруг, пламенем своим окинув
И осветивши все вокруг,
Последние оковы скинув,
Рождаясь, входит в жизни круг.

«Теперь пора!» – Петро уж было
К цветку тянуться стал рукой,
Но сердце тут его застыло,
Глядит, как сквозь ночной покой
Мохнатых рук хитросплетенья
Цветок стараются схватить,
А сзади разные виденья
К нему несутся во всю прыть.
Глаза зажмурив, что есть мочи,
За стебель дернул, и в руках
Его цветок. И среди ночи
Утихло все. Тут в двух шагах,
Как тень, весь синий, появился
На пне сидящий Басаврюк,
Сам, как мертвец, не шевелился,
Повел бы раз какой из рук.
Так нет, уставился недвижно,
Разинул вполовину рот.
Кругом ни шороха не слышно
И страшно так, что дрожь берет.
Но вот какой-то свист раздался,
И шепот трав минутой той
Петру беседой показался,
Так говорили меж собой
Цветы, деревья загремели
Сыпучей бранью… Басаврюк
Тут ожил, очи загорели,
Он проворчал сквозь зубы вдруг:
«Яга, насилу воротилась!
Гляди Петро перед тобой
Красавица, какой не снилось
Сейчас предстанет. Бабе той
Перечить будешь, то расплатой
Лишь смерть – бороться нету сил».
И палкой старой суковатой
Терновый куст он разделил.
Вдали избушка показалась
На курьих ножках. Басаврюк
Такой устроил в дверцу стук,
Что вмиг стена вся зашаталась.
Собака черная метнулась
Навстречу с визгом, а потом
Вдруг черной кошкой обернулась,
Когтями норовя при том
Достать до глаз. «Ну что, чертовка,
Ты бесишься, да перестань!»
И Басаврюк здесь вставил ловко
Словцо, что мы назвали брань.
Глядь, вместо кошки уж старуха
В дугу согнутая стоит,
Как два блина мясистых уха,
И нос как кочерга торчит.
«Вот ведь, красавица какая!»
Подумал Петр и по спине
Мурашек побежала стая,
Он был как будто бы во сне.
А ведьма вырвала тем часом
Цветок из рук Петра. Над ним
Шептала что-то долго, разом
Вдруг вспрыснула водой. За сим
Ее глаза искриться стали,
И пена изо рта пошла,
А губы синие сказали:
«Бросай!» Тут ведьма отдала
Цветок Петру, и тот подкинул,
Но, что за чудо – не упал
Цветок, а будто в небо сгинул
И огненным шаром предстал,
Как лодка, плавая во мраке,
Затем спустился, наконец,
Упал в каком-то буераке
Вдали, что огненный венец
Едва лишь был приметен глазу,
Не больше макова зерна.
Старуха прохрипела сразу:
«Здесь!» С нею сатана,
Давая заступ, молвил тоже:
«Копай, Петро! Увидишь ты
Сокровища, что нет дороже,
И даже все твои мечты
С таким количеством не схожи».
Петро взяв тотчас заступ в руки,
К земле поднес, прижал ногой
(Он был силен в такой науке),
Копнул разок, копнул другой.
И тут, своим наткнувшись весом,
Вдруг заступ зазвенел и встал -
Сундук, окованный железом,
Петро как будто увидал.
Хотел достать его рукою,
Сундук же в землю. Он за ним,
Все глубже, глубже, за спиною
Шипенье с хохотом таким:
«Нет, не увидеть тебе злата,
Коль человека не найдешь
И кровь его не заберешь –
То будет за богатство плата!»
Тут ведьма появилась рядом,
И с ней поодаль, в стороне,
Петр отыскал пытливым взглядом
Ребенка в белой простыне.
А ведьма знаком объясняет,
Чтоб голову отсек ему.
Петро остолбенел, не знает
Отрезать голову, к чему,
Да и невинному ребенку?
И подошел к нему, в сердцах
Рукою сдернул ту пеленку,
Тогда Петра продернул страх.
Стоял Ивась пред ним, сложивши
Ручонки накрест на груди,
Секунду Петр стоял застывши
(Что было с ним, ты сам суди).
Потом как бешеный сорвался,
С ножом на ведьму налетел,
Уж руку занести хотел,
Но так стоять на миг остался…

Тут сзади Басаврюк нагрянул:
- А что за девку обещал?
И исподлобья так вдруг взглянул,
Как будто пулю бы вогнал.
Старуха топнула ногою,
И пламя синее взмылось,
А с ним, что было под землею,
Все на поверхность поднялось:
Червонцы, камни дорогие
И грудами, и в сундуках,
Браслеты, кольца золотые
От них лежали в двух шагах.
Глаза зажглись… Ум помутился…
Петро за нож свой ухватился,
И кровь безвинностью своей
Смочила блеск его очей.
Тут хохот дьявольский раздался
И загремел, как дикий стон.
Петро наш в круге оказался
Ужасных чудищ. Страшный сон,
Как ведьма рядом с ним стояла,
В безглавый труп вцепившись вновь,
И с жадностью, как волк, глотала
Горячую младую кровь.
Собравши силы, Петр решился
Бежать и бросился скорей
Отсюда прочь. Лес окропился
Багровым цветом. Петр, своей
Рукой дорогу расчищая,
Бежал, бежал. Со всех сторон,
Все крови цвет перенимая,
Горело, издавая стон.
Дрожало небо, раскалившись,
И молнии в его глазах,
Как пятна огненные, слившись,
Все больше нагоняли страх.
В свою лачужку воротился,
Петро, вконец лишившись сил,
Как сноп, на землю повалился,
И мертвый сон его хватил.

Два дня без малого, две ночи
Подряд тогда Петро проспал,
На третий день, открывши очи,
Что было с ним припоминал,
Но в памяти, как ни копался
Петро, в тот час - ни с чем остался,
Как скряги старого карман,
Полушку вынь – и то обман!
Затем немного потянулся,
Услышал – брякнуло в ногах,
На два мешка в углу наткнулся,
И что же – золото в мешках.
Тут вспомнил – будто среди ночи,
Как сквозь какой-то странный сон,
В лесу один, и страшно очень,
И клад какой-то ищет он.
А как случилось клад достать,
Не мог Петро тогда понять.

Про золото в селе узнали,
Корж и разнежился: «С тобой,
Петро, когда мы горя знали!?
Ты был мне словно сын родной».
И небывальщину такую
Понес, что вмиг разобрало
Петра. И свадьбу удалую
Уж вскоре стало ждать село.
А Галя Петрусю сказала,
Что Ивася ее на днях
Цыгане выкрали в сенях.
Петру же память не давала
И так припомнить ничего,
Тем более лица его.
Так, к свадьбе собираться стали,
Ждать было незачем, и вот,
Под нос поляку дулю дали,
Созвали весь честной народ,
Наткали хусток с рушниками
И шишек напекли как раз,
Вкатили бочку (мужиками
Вкус той горилки и сейчас
Храниться) Молодые сели
Уже разрезан каравай,
Цымбалы с кобзами запели,
Пошла потеха через край…

Да! Свадьба в старину водилась,
В сравненье с нашей не возьмешь.
Народу! – столько и не снилось,
И старики, и молодежь.
Девчата в головных уборах
С цветными стричками кругом,
Поверх галун в златых узорах,
Рубашки с тонким рукавом
Расшиты шелком и цветами.
Друг перед дружкой щегольнут.
Сафьяновыми сапогами
То, словно павы, проплывут,
То пронесутся, вихрем точно.
На голове прилажен прочно
Кораблик будто небольшой
И сутозолотой парчой
Вверху отделан. Сзади вырез,
Под ним очипок в два рожка,
Один вперед немного вылез,
Другой, из черного смушка,
Назад глядит. В кунтушах томных
В отливах синих: светлых, темных
(Чтобы надеть такой наряд,
Полутабенек лучший взят)
Поодиночке, подбоченясь,
Головку приподняв слегка,
Девицы пляшут гапака,
Пред парубками ерепенясь.
А те, в суконных свитках, рядом,
В казацких шапках, в поясах,
Стоят, водя повсюду взглядом,
С извечной люлькою в зубах.
А Корж, на молодых смотревши,
Сам стариной тряхнуть решил,
С бандурою в руках, запевши,
Пустился в пляску, что есть сил.
На голове с хмельною чаркой
Вприсядку старичина дал
Под крики братии той жаркой,
Кто в этот вечер здесь гулял.
Чего не выдумают все же
Навеселе. Начнут порой
Как в хари наряжаться – боже,
Не человек, а страх какой!
Теперь не то? Лишь корчить стали
Цыганок или москалей.
А раньше случаи бывали,
Таких понабредет людей -
В жида да в черта нарядятся
И меж собою как начнут
Без передышки целоваться,
Потом чубы друг другу рвут.
Такой бывало смех найдет,
Что и живот порой сведет.
Когда же пооденут платья
С турецких и татарских плеч,
Да заведут свои занятья,
Дуреть или друг друга сечь -
Такая будет чехарда,
Хоть выноси святых тогда.
А тетка деда, так случилось,
Была как раз на свадьбе той,
И там в татарку нарядилась
(Вот случай выдался смешной).
Она собранье угощая,
Ходила с чаркой по гостям,
Один, и сам зачем не зная,
Лукавый видно дернул сам,
Как водкою окатит сзади.
Второй не промах тоже был,
И бабу, видно смеха ради,
Огнем в минуту подпалил.
Она как вспыхнет, - напугалась,
Давай все сбрасывать с себя,
При всех в одном белье осталась.
Эх, доложу я вам друзья,
Какой тут ералаш поднялся,
Шум, как на ярмарке, кругом,
Тот случай в памяти остался
У всех, а старики потом
Лишь добрым словом вспоминали
Ту радость праздничных утех,
А свадьбу эту называли
Веселой самой среди всех.
Жить вместе молодые стали,
Всего-то вдоволь, все блестит…
В селе однако ж горевали,
Что «не к добру, коль черт стоит
За счастьем тем. Да и откуда
Богатству взяться просто так,
Для православного-то люда
Недобрый это, верно, знак.
И Басаврюк в тот день исчез,
Как в воду канул этот бес».
Напрасно люди не болтают,
И месяц не проходит, вот,
Петра никто не узнает
И, что творится с ним, не знают.
Сидит на месте, хоть бы слово
Кому сказал – молчит и все
Повеселеет чуть и снова
Припомнить силится свое.
Его Галинка раскачает, -
Разговориться, речь ведет
Смеется, даже запоет,
Потом опять вдруг заскучает,
А на мешки как поглядит:
«Постой, постой, забыл!» – кричит.
Иной раз чудится, бывало,
Что сызнова на ум идет…
Вот вроде, вот – опять отстало, -
Сидит и с места не встает.
То память вдруг в шинок заводит,
Пьет водку. Водка горло жжет,
Ему противно. Кто-то входит
И по плечу как будто бьет…
А дальше снова все в тумане,
Пот градом по лицу валит,
И он весь день в таком дурмане
В изнеможении сидит.
И силится опять, опять,
Что было с ним, припоминать.

Как ни старалась Галя только,
Переполох, и тот лила,
Варила соняшницу сколько
И знахарей не раз звала.
Уж все в округе обкосились,
Обжались. Сколько казаков
В походы дальние пустились.
Из многочисленных рядов
Пернатой братии лишь стаи
Болотных уток все шумят,
Уж крапивянки улетали,
Ведя неровный в небе ряд.
И степи вскоре покраснели,
Скирды, как шапки, там и сям
Повсюду по полям пестрели, -
Конец приходит теплым дням.
Коль на дорогу выйти, встретишь
Ты с хворостом, с дровами воз.
Земля крепчает, вдруг заметишь,
Кой-где уж прихватил мороз.
Снежок тихонько с неба сеет,
И мягкий иней, будто мех,
На ветках у деревьев всех.
Снегирь средь снежных куч алеет,
Как шляхтич польский, щеголяет,
За зернышком зерно клюя.
Детей гурьба по льду гоняет
Огромным кием кубаря.
Отцы в то время их на печке
Лежат спокойно, и порой
Лишь выйдут да в одном словечке
Морозец так ругнут честной
Иль просвежиться захотят
И хлеб в сенях промолотят.
Вот и снега уж таять стали,
И щука расколола лед
Своим хвостом. Но то едва ли
Петру спокойствие несет.
Сидит средь хаты, под ногами
Все золото свое собрал,
Стал страшен – жуть! и волосами
Оброс ужасно, одичал.
Припомнить хочет, но не может,
И злость его за это гложет.
То вдруг подымется, руками
Поводит, и давай искать
Чего-то взглядом, а губами
Как будто хочет что сказать,
И остановится невольно.
Тут бешенство его берет,
Себе кусает руки больно
И волосы клоками рвет.
Упавши в забытьи, стихает,
А после снова тот же круг
И бешенства, и долгих мук
Его опять одолевает.
Что Гале за напасть такая?
Совсем не мил ей белый свет,
Была девица молодая, -
Теперь румянца нет как нет,
Исчахла, выплакала очи,
Не улыбнется никогда,
Страх пробирает, нету мочи,
Да, только денешься куда!
Раз кто-то сжалился над нею,
И посоветовал идти
В овраг Медвежий поскорее,
Да в дом колдунью привести.
О бабке слава здесь ходила,
Мол, все болезни отведет,
И Галя, наконец, решила,
Что за колдуньей той пойдет.
Вот, как-то раз в канун Купала
Под вечер привела ее,
Петро не замечал сначала,
Лежал и думал про свое.
Как вдруг случилось с ним такое,
Помалу всматриваться стал,
Поднялся, волосы горою,
На плахе словно задрожал
И хохотом залился вмиг,
Что Гале в сердце страх проник.
Вдруг закричал в веселье диком:
«Я вспомнил, вспомнил!» - и стремглав
В старуху, силу всю собрав,
Топор пустил с ужасным криком.
На два вершка рукой умелой
Вогнал его в косяк дверной.
Старухи нет, рубашкой белой
Дитя накрыто с головой,
Стоит посередине хаты.
Упала простыня. «Ивась!» –
Галинка вскрикнула, куда ты!
К родному брату понеслась.
Но привидение покрылось
Все кровью с головы до ног,
И хата светом озарилась,
Как будто ночью вспыхнул стог.
В испуге, в сени забегая,
Галинка, отдышавшись чуть,
Идет назад, помочь желая
Ивасю. Но заложен путь,
Дверь крепко заперлась за нею,
Что сил не хватит отпереть,
Село пришло гурьбою всею
Тогда на это посмотреть.
Дверь силой все же отворили,
Заходят, хоть душа одна -
Нет никого, клубы лишь пыли
И хата дыму все полна,
На месте ж, где Петро стоял,
От кучи пепла пар бежал.
К мешкам потом оборотились,
А там лишь черепки одни,
Червонцы будто испарились,
Куда девалися они?
Ответа казаки не знали.
С испугу выпучив глаза,
Разинув рты свои стояли,
Как вкопанные, два часа.
Вот страху-то на все село
Тогда то диво навело.

Не вспомню, что там дальше стало,
Обет на богомолье дав,
Галинка все добро собрала,
Ушла, ни слова не сказав.
В селе в то время говорили,
Что Гале, в случае таком,
Старухи верно услужили,
Ее отправив за Петром.
Но тут из Киева нежданно
Казак приехал, рассказал,
Что в лавре был совсем недавно
И там монахиню видал.
Сама же, как скелет, сухая,
И в кельи не переставая
В молитвах день и ночь сидит,
А выйдет, так всегда молчит.
Пришла пешком, неся с собою
Иконы дорогой оклад
С камнями, что своей красою
Глаза безжалостно слепят.
В монашке земляки тогда
Признали Галю без труда.

Но этим не решилось дело,
В тот самый день, когда Петра
Лукавый взял к себе умело,
Явился Басаврюк с утра.
В селе, как только увидали,
Давай все от него бежать,
Теперь наверняка узнали,
Чего от беса можно ждать,
Как в человеческом обличьи
Лукавый клады достает,
Ведь бесу, как у нас в обычьи,
Клад в руки прямо не идет,
Вот он и манит молодых
Для злонамерений своих.
В тот год землянки побросали
И все в село перебрались,
Хоть там покоя, видно, ждали,
Да, вот, никак не дождались.
И здесь их Басаврюк изводит,
А тетка деда знать дала,
Что злиться он и не находит
Какого причинить ей зла,
За то, что в свой шинок теперь
Раз навсегда закрыла дверь.
Старшины сельские собрались
В шинке поговорить, и вот,
Барашка свежего дождались.
Беседа чередой идет, -
Про чуда говорят былые
И вспоминают кто какие
Диковинки. И вместе с тем
Вдруг будто показалось всем,
Баран своею головою
Чуть поводил, его глаза,
Что раньше были пустотою,
Теперь сверкнули, как гроза.
И черные усы, явившись,
Щетиной заморгали вдруг.
И старики, перекрестившись,
Его узнали – Басаврюк.
Со старостой церковным тоже
Раз случай выдался похожий.
Он с чаркой дедовской любил
Раздабривать и осушил
Лишь пару раз до дна, не боле,
Как чарка вдруг сама собой
Раскланялась по чье-то воле.
Давай креститься! Черт с тобой!..
А тут с его супругой диво:
Как тесто в диже начала
Месить, а та игриво
«Куды ты! Стой!» и со стола
Вприпрыжку, подбоченясь важно,
Пустилась. Вам смешно теперь,
Скажу, однако, верь не верь
А дедам нашим было страшно.
А по селу ходил с кропилом
Отец Антипий, чтобы дать
Отпор потусторонним силам,
И черта из села прогнать.
Но тетка деда говорила,
Что по ночам еще порой
То крыша будто бы ходила,
То стену кто-то скреб рукой.

Да вот на этом самом месте
Теперь-то и стоит село,
Где и живем мы с вами вместе
Спокойно, тихо и светло.
А ведь не так давно, пожалуй,
Еще отец покойный мой
И я, шинок, бывало, старый
Мы обходили стороной.
И долго дьявольское племя
На свой все поправляло счет
Его, да вот, пришло то время
Что от шинка лишь дым идет,
И, поднимаясь над степями,
Как шапка валится углями.
Да черт, собачий сын, опять,
Уж нечего и вспоминать,
Так всхлипнет жалобно, вздыхая,
Гайворонов перепугав,
И в небо с диким криком стая
Из леса вылетит стремглав.


23.10.2000