- Гады! Фашисты! Ненавижу! – Размазывая по щекам кровь из разбитого носа и крупные слёзы, повторял я, шлёпая босыми ногами по пыльному проулку.- Как можно было обозвать меня Фрицем!? Все на селе знают, что мой папка пришел с войны с большим орденом и медалями, летал на самолёте стрелком-радистом, и бил фашистов. Только за то, что я рыжий и веснушки во всё лицо? Ненавижу! Никогда не буду больше играть в войну с Афанасьевским!
Слёзы несправедливости душили меня. Громко всхлипывая, я подходил к дому, когда увидел, что навстречу, не спеша, выходит из калитки мой дедушка - Гермоген Семёнович. Увидев меня во всей красе и в расстроенных чувствах, он приобнял легонько и спрашивает:
- Это кто ж тебя так отмутузил-то, Вовча?
- Деда, - отвечаю я, - меня Колька с Гришкой Афанасьевские побили, сказали, что я рыжий и на немца похож. Они завидуют мне, что мой папка живой пришёл с войны, а ихнего убили. Я их ненавижу, и когда вырасту, тоже убью!
Всегда добрые глаза деда как-то враз построжели.
- Ладно, ладно, Вов, успокойся. Пойдём-ка со мной на речку нашу - Ляпушку, умоемся, негоже сыну фронтовика слёзы людям показывать.
Ляпушка… Наверное, любому сельскому мальчишке нет на свете места дороже, чем речка. Сколько в памяти с нею связано! И по сей день она кормит и поит, да и поддерживает в тяжелые минуты. А тогда, много лет назад, дед присел на смолистое днище старой перевёрнутой лодки, скрутил козью ножку и сказал мне:
– Иди, внук, умойся и найди мне камень.
Я забежал в речку, быстренько вымыл лицо и пошел по берегу, высматривая для дедушки камень. Раз деда просит, значит, он ему нужен. Ну не могу же я принести первый встречный! Нет, я найду ему самый красивый.
И вот он, большой белый кварцевый окатыш. Вот это точно деду понравится! Прижав к животу, я притащил камень к лодке.
- Деда, во, посмотри, какой! –
Да, добрый каменюка,- сказал дед.
- А сейчас засунь-ка его, внук, себе под рубашку и держи.
Я исполнил требование. Сижу, держу его под рубашкой двумя руками минуту, три, пять. Дед свернул новую самокрутку и закурил. Стоял звонкоголосый летний день. На той стороне реки, как на дрожжах, поднимались высокие зароды сена, доносились голоса косарей. В бездонной синеве парили чайки.
Шло время, и дед, уйдя в себя, наслаждался летним покоем и сладкой волей родной сторонушки. В какой-то миг мне даже показалось, что он задремал.
- Деда, а долго ещё держать?- Спросил я. Дед посмотрел на меня задумчиво и ответил:
- Держи, внук, держи.
Хоть и лето, и теплынь стоит, покосы во всю ивановскую, а мне этот камень уже всю грудь захолодил. И так стало противно, как будто жабу под сердцем держу. Но держу. Прошло ещё минут десять-пятнадцать.
Наконец дед встаёт и говорит:
– Всё, пойдём-ка мы, Вовча, с тобою домой.
- Деда, а камень куда? –
Неси, – отвечает дед.
Мы уже поднялись на берег и шли по проулку, когда я взмолился:
– Деда, я устал!
- Тяжело?- Спрашивает Гермоген Семёнович.
- Да, - отвечаю. – Ну, так возьми и выбрось его.
- - Как так выбрось?!
- А так, вытаскивай из-под рубахи и бросай под забор. Что я с привеликим удовольствием и сделал.
- Ну как, Вовка, легко?
- Ох, как легко, деда!
Дед помолчал и сказал непонятную мне фразу:
- Вот так и живи…
Вроде бы, как можно помнить эту историю, когда ты уже сам дед? Да вот так. Помню, как будто вчера это было. И только с годами осознал, ЧТО одним простым примером показал восьмидесятилетний, умудрённый жизнью дед своему шестилетнему внуку. Да, многое стирается в памяти, и если ж всё-то помнить, так и головы никакой не хватит. А этот случай помнится ещё и тем, что нередко приходит ко мне во сне Гермоген Семёнович и спрашивает: " Внук, камень помнишь?"
- Помню, отвечаю ему.
А сам проснусь и до утра всю свою душеньку перетряхиваю. И ведь действительно, нет-нет да и нахожу в каком либо тёмном закоулке камешек, а то и два, и три, - пусть небольших, а уже пригрелись.
Выбросишь их, и даже в избе светлее становится. А как петухи по округе загорланят, встанешь неслышно, чтоб домашних ненароком не разбудить, выйдешь на крылечко - и по родному проулку к речке нашей - Ляпушке…
Сядешь на просмоленный борт своей «горнячки» и смотришь, как зорька кудри тумана над водою, руками своими золотыми ласково перебирает, как чебачки – проказники этакие, из воды на хвостиках выскакивают, норовя дотянуться, да поцеловать её в алые щёчки. Стрижи - угорельщики на розовом кокошнике узоры вышивают, а паучки их серебром оторачивают. И у тебя ком в горле от счастья и гордости, что Господь подарил тебе ТАКУЮ родину.
И светлая радость волной накрывает, что слёзы сами наворачиваются. И жить хочется. И не просто жить, а и для других успеть сделать что-то доброе и хорошее. Как прожил свою жизнь мой отец-фронтовик, как дядя Коля, папин брат, тоже фронтовик, как дед мой Гермоген Семёнович – Георгиевский кавалер, который может прийти в любое время и спросить: "А камень, внук, помнишь?".