***[FlashКА]
Шаг в сторону: и я тебя не слышу.
Здесь каждый шаг, что в сторону,- к себе.
В горячке крыш, над лихорадкой вишен,
подвешен за ноги, нас Коктебель
качает: от «мест нет» до койка-места
«почти задаром» (даром и жару
не выпросишь), где по стене облезлой
порхают тени сухоньких старух,
похожих на задымленные щепки
реликтовых пород, что за углом
сбывают внуки их. Сквозь запах терпкий
вина и пота выплыв, напролом
течём по встречной, заполняя трещин
и выбоин пустую глубину
нетрезвой истиной: мы божьи вещи,
забытые, как песня под струну
на пепелище золотого круга,
где, не минуя зол и вьюжных бед,
Звук выжал нас в объятия друг друга,
чтоб очутиться запертым в себе.
***[Бессонные скрипочки]
В страницу затихающего дня
смотрящие, как в расписание – с ошибкой, –
молчат. Смирение – предел себя.
Я, если б мог, сыграл его на скрипке
в таверне жизнерадости «Храм Грёз»,
где, чуть осиплые, спускают пар богини,-
спускают так, что, кажется: мороз.
И кто-то обязательно погибнет.
Не время. Склянки отбивают пол-
десятого: не бойся ставить прочерк в дате.
В дом сумрак входит, смачный, как плевок
медбрата.
Страх не поместить в квадратик
календарей, стишков, в проём окна, –
квадратный, как слетевшие четыре эха
на голову. Что дальше? Тишина?
Нет, ты не умер. Скажем, переехал.
Пили, скрипач: причал и лёгкий шарф,
и фонари – безухие, и - в мрак с разбега;
встревоженные чайки белых фраз,
недолетающие до берега.
Час до утра. Нам снарядят посла
к такой-то матери, а, может быть, к Марине:
и та, и та - травою подросла
и чем-то прохудилась тёмно-синим.
Играй, живей! и больше ничего
на свете этом, том, любом другом не свете.
Миг до утра. Пронзительно живой
ползёт рассвет, а мимо: ветер, ветер.
***[Утопленник]
Лишь вода – прозрачна и не жжёт,
как слеза, хотя она – живое
отражение внезапной скорби
из глубин себя.
Кто эти двое,
выворачивающие насмерть воздух
из горячих лёгких лета?
_______________________
___________
Их милёнок – горе, горе! –
не вернулся к ним из моря –
продолжение отняв.
Сердце моря ровно бьётся,
в море пляшут кроманьонцы
первобытный джайв.
Завтра будут афалины
выгибать крючками спины –
подшивать подол волны.
Как голубушки бледны! -
смерть саднит под криком чайки,
развивает ангел сны.
***[Наизнанку]
С Кара-Дагом на приколе
/тихой брошью прямо в сердце/
я и сам – я сам – тем болен:
быть свободным и счастливым,
опиваясь виноградом,
расставляя руки-сети
первым встречным просветлённым,
угощаясь ранней сливой
Солнца, выжатого в плошку
с голубыми берегами.
В бороде у них – ответы
и созвездья хлебных крошек:
я и сам – я сам – об этом
что-то знал и где-то помнил,
но забыл; в преддверье улиц
их зрачки читают знаки,
возбуждая мирозданье
мига, сжатого до слова/
тихой брошью прямо в сердце/
Я и сам – я сам – тем волен:
отпускаю ветер в дали,
непокрытые ладонью,
быть свободным и счастливым,
чтоб в закат врасти с травою
в позвоночник Кара-Дага,
недосломленный, как память.
2015