Не ветры заморские дуют,
не кычут удоды в тоске –
Владимир Дубровский гарцует
на белом, как соль, рысаке:
могучий, как Муромец, с тыла,
как дева, прекрасный с лица –
он едет равниной унылой
оттяпывать дочь у отца.
Таща пироги и варенья
(на случай принятия в плен),
навстречу бежит населенье
уездного города N.
Махая призывно платочком,
да так, что сорвало тесьму,
сама генеральская дочка
с балкона влечётся к нему.
Глядели, дивясь, домочадцы
из всех социальных слоёв,
как лишние люди стыдятся
моральных своих лишаёв:
учёное чацкое горе
размыкав по всем волостям,
Грушницкого обнял Печорин,
а Чичиков сдался властям.
Казалось бы, там, за пригорком –
побег, бубенцы и Париж…
Но автор встаёт за конторку
под нос мурмуля: «Погоди ж!» -
и вот, воплощая злодейский
писательский замысел, вдруг
за Машей явился Верейский,
жених и гламурный паук.
На солнце сверкая доспехом,
ведя угнетённую рать,
Дубровский за Машей приехал,
да вышло, что некого брать.
Он спешится, грустный и грозный,
под гадкий вороний галдёж,
но Маша всё поздно да поздно…
И что с неё, с Маши, возьмёшь.
… В трактире, на свежие раны
ему подливая вина,
Онегин твердит: и Татьяна
другому навек отдана.
Куда ни взгляни – пепелище,
и, в стольный направившись град,
мятежный, он Пушкина ищет,
который во всём виноват,
повсюду: при личности царской,
в казармах, в салонах контесс…
и конь его – кавалергардский,
и сам-то он –сущий дантес.