С утра повторяешь, твердишь наизусть,
как четверостишие, розовый куст,
как список предметов отважных и важных,
рядами которых к обрыву идёшь,
и сухо во рту от мучительной жажды --
не сказана правда, не явлена ложь.
В ущельях, закрытых от ветра и снега,
у памяти схроны с земной чепухой,
а где-то снаружи душа человека
на берег из Леты выходит сухой.
Песчинки осыпались, иглы опали,
чешуйки коры облетели, в огне
обуглились дней запасные детали,
и в письмах твоих ничего обо мне.
Но если бы что-то хранилось и зрело,
всходило, росло, зацветало, тому
пришлось бы, как миру вокруг, оробело
беспамятство встретить, в огромную тьму
вступить, запинаясь о камни, коренья,
и слуха лишиться, и вкуса, и зренья --
надёжных опор под рукой не найти, --
простор, бестелесность, но боль ощутима
физически, если так необходимо,
в груди.