(22)
Ежедневное увядает и опадает,
Задыхается степь от былья и сад от гнилья.
Кто, не знаю, о дне грядущем ещё гадает?
Тороплюсь откреститься: не я, господа, не я!
Как знакомо развёртывается полустёртая лента,
По-драконьи отрывисто рухается толпа…
Я просматриваю вполглаза (старьё-то, тлен-то!) –
Ну, так дальше? – от ветхости, что ли, конец отпал.
Ежедневное, увядая и опадая,
Завивается вихрем в жёсткий, тяжёлый жгут.
Ждут – чего они ждут, жрут и мрут, ожидая, –
Покажи мне, вождь, подскажи мне, жид, нашепчи мне, шут!
Тёмен, полон колодец, да яблоки не медовы,
И другая сласть навеяна ветерком:
Вспоминается запах винца-дрянца из Молдовы,
Молодого, вчерашнего, с приторным сахарком.
И кричишь на тошный душок: отвяжись, худая,
Молодая, вчерашняя, надоевшая нынче жисть!
Неизбежное, увядая и опадая,
К ежедневному, как патриарх к отцам, приложись!
Говори, говори же, мудрец, на каком глаголе
Наконец-то возможно будет прервать этот рёв
И, сложив ладони, предаться с костями воле –
Уж не спрашиваю, которого из ветров.
Вспять и вспять с остановками катится, истлевая,
Не своими глазами захватанная полоса,
И простительная сумятица стилевая
На совсем тарабарские распадается голоса.