В призывном блеске мирских желаний, из круговерти и кутерьмы, я в исступлении, неустанно, за часом час создавал свой мир. Ругал его, признавал фальшивым. Кричал и бился под звон цимбал. Сто раз его разрушал, как Шива, и на развалинах танцевал. Носился в пляске святого Витта, опять творил и опять крушил. Нет боле темного лабиринта, чем преисподня моей души.
Заходит лето. Жара такая, что небо дышит земле рот в рот, и светят звезды, нас вовлекая в свой бесконечный круговорот. И гений, вновь позабыв о благе, творит привычно мирское зло. Стихи не пишутся на бумаге, она сгорает под гнетом слов. Варя во тьме колдовские смеси, во всей Вселенной бушует ночь. В улыбке злобной расплылся месяц, но все равно, глаз коли, темно.
А звезды в небе сплели упрямо своих созвездий густую сеть. Блуждать, ступая ногами в ямы, от пьяных сумерек окосеть. Смотреть туда, обращаясь в камень, где те мерцают под властью чар, сгорая красными угольками иль непрестанно кровоточа.
И отрешенно дивиться людям, что тыщи лет в первозданной мгле умели видеть изломы судеб и блеск забытых давно легенд.
Не слушать, что возвещает разум, не ставить знаков в пустой строфе и отдаваться в немом экстазе коловращенью небесных сфер. Запойно пить из ее Грааля, пока Вселенная говорит, всему внимая и постигая ее чудовищный алгоритм.
Лежи в ее родовой утробе! Хватай горстьми своего добра! Я безрассуден, богоподобен. И свят, и грешен. Сам черт не брат. Я весел, зол, окрылен, печален. И мрак, и пламя в моем лице. И тьма была перед тем в начале, и все закончится тьмой в конце. Я сам есть фатум, свой рок, судьбина. Я сам есть мир или часть того. И ощущаю себя единым и с мирозданьем, и с волшебством.