СЕГОДНЯ ВТОРНИК ИЛИ ПЯТНИЦА?
– А беда твоя – злость, – подумалось почему-то. С глубокими, ещё детскими корнями. Терпеливая и улыбчивая:
она стала тобой.
– Дождь... Зайдём в церковь? – спросила ты.
Храмы спасают от одиночества и непогоды: когда-то с Людкой целовался в холодину, а с Костей, однажды,
прятался от проливного. Помню: портфель настырно позвякивал. Служба заканчивалась, и мы очутились в душной очереди.
Священник устало протянул руку, – для поцелуя. Я переложил звякавший портфель. И, пожав руку, сказал,
что целую только женские, да и то редко.
– Идёшь?.. – Ты смотрелась на паперти, как на мосту. Ветреный шарфик игриво ласкал худощавые плечи.
В церкви пахло воском и ладаном. И пробивался робкий дух надежды... Тревожила старина, и пугала вечность.
Было пусто, лишь у колонны стояла девочка. В ногах, на каменном полу, темнели впадины.
– От коленей, видать, – невольно поёжился.
А в лихолетье церковь сожгли... Дух надежды – записанная гарь, но от неё шёл болезненный распад сознания: вновь обдало жаром и отчаянием. Казалось, что огонь всё ещё лижет стены... Светлые лики искажались шипящими волдырями и, сползая за хитонами, корчились в агонии: ведь краска была плотью и кровью Мечты.
Пламя достигло купола. Из облака, словно из горящего дома, святые выбрасывались, как люди... Живые и мёртвые... Страшило беспамятство.
ВО ВПАДИНАХ СТЫЛИ ЛАДОНИ. СО РЖАВЫМИ ГВОЗДЯМИ.
Худенькая девочка застыла у колонны.
– В хоре поёшь? – спросил шёпотом.
– Нет, – она обернулась.
– "О всех усталых..." уже не поют, – вздохнул я.
– А ты веруешь? – На меня смотрели слёзы.
Слёзы – самое большое на земле: они заслоняют небо.
– А ты веришь Богу? – спросил себя.
Нельзя же рассказать, что Бога придумали люди. Много богов придумали. И все они разные, как люди... Ведь за стенами храма – Мемориал обороны: который раз те люди приходили убить нас. И всякий раз – их благословлял бог. Их бог...
Лучше напомнить ей, чтобы в парке не угодила в окоп.
– Правда, что в Священных книгах написано обо всём наперёд? – прошептала она. – Почему не читают?
– Читают... Но понимают лишь те, кто не расскажет.
– Спасли бы людей.
Детские слёзы капали на ладони, пробитые гвоздями, и прорастал Cвет. Его не хватало всегда: ни старине, ни вечности. Это был Свет Любви. Блеснули ржавые гвозди, рассыпаясь в прах. И ладони, обратившись голубкой, вспорхнули из-под ног, –
из протёртых коленями впадин.
Проросший Свет достигал купола... И что-то изменилось: меняется и неизбежное.
– "О всех усталых в чужом краю..." – я молилась в детстве, – глаза ещё слезились.
– Скулы делают лицо неповторимым, – подумал мельком.
Ты прижалась торопливо и нежно.
– Солнышко вышло... В дождь... Загадай желание.
– Дожить бы до старости. И спорить по утрам: «Сегодня вторник или пятница?»
Дача Ковалевского
Одесса