Виктор Попков. Эпоха великих потрясений.
9 марта исполнилось 83 года со дня рождения русского художника Виктора Попкова (1932-1974). А через несколько дней, 14 марта, скончался писатель Валентин Распутин. Памяти горького их поколения посвящается…
Искусство первой половины ХХ века прошло под знаком мировых потрясений. Символом их стало полотно «Купание Красного Коня» Петрова-Водкина. Другой символ эпохи и прообраз самой России дал на излете века художник Виктор Попков, чей Мезенский цикл, («Воспоминания. Вдовы», «Одна» «Северная часовня», и другие) по силе высказывания и глубине смысловых пластов стоит в одном ряду с Троицей Рублева. Его «Вдовы» и «Купание Красного Коня» Петрова-Водкина вбирают всю энергетику и трагедийность века, являясь гимном красоте и страданию человека. Вот два великих полотна ХХ века, которые есть ключ к русской цивилизации, к ее катастрофе и надежде на воскресение.
Написанные одно - на самом рубеже, другое - под закат трагического ХХ века, эти полотна имеют характерную особенность: они аккумулируют в себе суть происшедшего с Россией. Обобщая это до уровня знака. О символике цвета картин Петрова-Водкина и Попкова можно писать целые исследования. Цвет торжества и страсти, и хтонических сил мятежа, цвет мученичества, но и цвет победы. Кумачово-алый и изумрудный – «Коня», багровый и пурпурный на пепельно-сером - «Вдов»… Здесь посредством одной только цветовой палитры выражены психологизм и семантика двух сюжетов. Ярая новь необузданного, грозного, неведомого, обернувшегося «мировым пожаром» - и горький стоицизм жизни, гаснущей, но не сдающейся, жизни, укорененной в вечности. Тут не просто «есть женщины в русских селеньях» … Тут о самой Жизни, корчуемой – но не сломленной, безнадежной – но не гиблющей. Это ведь о духе откровение, о вечности, о Промысле. Здесь живопись вновь восходит до откровения, как в живописи Николая Ге («Голгофа»), Врубеля («Пророк»), Рублева и Феофана Грека. Жертвенный отрок на Красном Коне – и матери, вдовы, похоронившие свою надежду, свое земное будущее. Круг замкнулся – но сквозь земную безнадежность проступает жизнь вечная. И пунцово горят, как «солдатская кровь»* пасхальные одежды старух, перекликаясь с красным Конем. А в памяти встают Егорий – Георгий Победоносец и старинный извод - Архангел Михаил на пламенеющем коне, раскрывая новый пласт тем: и всадника на коне, и доживающих старух, у которых из красного угла, где испокон веку стояли иконы, глядит не Спас Ярое Око, а Карл Маркс…
Эти две картины – другой путь в искусстве. Их предельная собранность и цельность преодолевает раздробленность, взорванность, спутанность как революционного, так и постмодернистического сознания, запечатленного хаосом - и в жизни, бытовании, и в искусстве, и в философской мысли новейшей истории. Собственно, в революции 1905 года и гражданской войне мы и видим борьбу хаоса с духом, вакханалию инстинкта разрушения на костях родного уклада и истории.
Первая мировая война дала толчок дальнейшим потрясениям на Евразийском континенте, и сыграла решительную роль в формировании послевоенного мирового искусства. Футуризм, абстракционизм и, в особенности, дадаизм и поздний экспрессионизм – это ее детища. Россия в полной мере прошла путем разрушения собственных культурных и моральных устоев, как никто другой, отдав дань и новому искусству хаоса и борьбы с традицией. Апофеозом расчленения старого и нового миров стало творчество Филонова, а полюсом обесценивания самих принципов искусства – теоретические труды и картины Малевича. Однако в самые страшные годы раздрая и войны с собственной государственностью и культурой, духовным противовесом этой бойне был Кузьма Петров-Водкин. Он стал тем тихим бастионом, оплотом любви к человеку в искусстве, дав самые чистые и пронзительные, самые духоносные образы человека и мира в эпоху потрясений. Духовным приемником этой линии стал Виктор Попков, хотя внешне этих двух художников не объединяет ни школа, ни изобразительный язык, ни сходство типажей, ни колористические поиски. Общее у них одно: оба искали в искусстве главного, сути. Обоих запечатлел грозный ангел, открывший им иное зрение; в полотнах обоих - жизнь, прошедшая через горнило беды, неотвратимости. Поэтому их программные произведения становятся фактом созидания, явлением духовным, примером высшей подлинности в искусстве, когда секулярное произведение приобретает сакральную мощь иконы, а существование очищается до бытия. Жизнь сквозь смерть прорастает на их полотнах.
…Когда тяжело и страшно («Русь, куда несешься ты?»), чтобы понять сердце России - обращаешься к произведениям такого рода, как к откровению. Именно на стыке просветленности и гибели открывается глубина трагедии народа. Глубина его распада и утраты своих корней. И – глубина надежды на его преображение.
Наследие Виктора Попкова – это наследие философа и исследователя, и значение его как художника - в контексте мирового искусства и девальвации этого последнего в реалиях новейшего времени – осталось недооценено и неосмысленно специалистами. Много больших художников, но у Виктора Попкова – особое место в русской культуре, да и в мировой. По нему будут изучать феномен «1/6 суши с названием Русь» - точно так же, как изучают тайну русской души по Достоевскому и Толстому. Самый главный вопрос человечества: «Каково мне умирать будет» - и именно этот вопрос является стержневым в творчестве Попкова. Не случайно так кровно сродни он именно писателям, заставшим войну: Василию Шукшину, Александру Вампилову, Юрию Казакову, Николаю Рубцову. Это не просто люди одного поколения. Их большее объединяет – пронзительная, до смертной тоски любовь к своей измученной Родине и… - неспособность выстоять под тяжестью ее креста. И в трагически коротких их судьбах – общая канва: крестьянские корни, отцы репрессированы или погибли на войне, голод, нищета, бродяжничество по стране, надрыв. Беда народная прошла по ним катком. Краток век художника. Выгорает дотла его сердце на лютом ветру буранного полустанка жизни, превращенное в факел самосожжения, в котором гибнет и бурьян греха, и бесценный дар.
У каждого честного художника своя передовая. Свобода – этот главный рубеж, за который, в конечном счете, и платит каждый из нас «цену цененного».
Виктор Попков, бежавший в своем методе «литературщины», декларативности и прямой иллюстративности, поднимал между тем те самые, главные, жгучие, непреходящие вопросы, свойственные русской мысли. И пришел к своему языку в искусстве. Он возвел жанровую живопись до уровня философии, до притчи. Вывел фигуративный реализм на новый уровень символизма; живой и глубоко индивидуальный портрет своего современника очистил до общечеловеческого архетипа: матери, воина, жертвы, творца. Всем существом борясь за высшую правду и выразительность образа, он жил в терзаниях и постоянном внутреннем конфликте и поиске, требуя от написанного не только достоверности, но предельной знаковости изображаемого. Искал новых способов стилизации для каждого нового полотна. Увлеченная и вечно экспериментирующая его душа стремилась воплотить в живописи преломленное в собственной призме видение мира Эль Греко и Ван Гога, Фалька и Явленского, Куприянова и Малевича. И в этом опыте не было эпигонства и имитации. Попков бесконечно рос, постоянно повышая для себя сложность задачи и регистр звучания. «Иногда весь день не выпускаешь кисти – а в результате – ничего. А в другой раз вроде ничего и не делаешь, только ходишь да присматриваешься, но за это время совершается огромная работа, без которой не было бы прорыва к правде и сути предмета» - цитирует его слова племянник, Юрий Попков. Ток времени, как некий скорбный иссон, сквозит почти в каждой его работе – от программных полотен до малых эскизов и этюдов. Так, анализируя «период застоя», Илья Кукулин сказал о его сверстнике, писателе Валентине Распутине: « Он выразил в своих произведениях чувство коллективного безвозвратного поражения». И сегодня, когда принято говорить о «депрессивности» картин Попкова, стоит напомнить о парадоксе этого художника, о его «трагичности радостной», о глубинной созидательности его главных произведений, наполненных подлинностью бытия. Не разруха в его полотнах, но жизнь, мысль, связь времен и корней.
Говорят: «Вечно он рисовал своих старух». Казалось бы – что в них такого, чтобы возвращаться к их образам? Что ему до них? Но надо знать этих старух – этот русский тип, ныне ушедший, этих великих неприметных, вынесших на своих плечах всю Россию, - чтобы постичь, почему так захлебывалось от любви и нежности к ним его сердце. Мое поколение еще застало этих женщин - в белых платках и темных платьях, с твердыми глазами, в которых не было места страху. Нечеловеческое терпение, кротость и основа. Ничего для себя, все – другим. Это были изваяния. Таких больше нет людей, вышли. Их выковали три войны – Империалистическая, Гражданская и Великая Отечественная. Не сломили коллективизация, голод и сталинские репрессии. Каленым железом выжигала из них система все живое - да не выжгла. Такие они были, матери - Шукшина, Вампилова, Белова, Абрамова, Астафьева…Такой была мать Виктора Попкова. В каждой его старухе проглядывает она – Степанида Ивановна, крестьянка и сама безотцовщина, жертвенная, верная. Виктор, в 9 лет потерявший отца, погибшего в самом начале войны, видел ежедневный материн подвиг, ее немой плач и решимость - хрупкой женщины, оставшейся с четырьмя детьми на руках. Это и сформировало его как человека. Здесь корни того подспудного героизма, которым были пронизаны его первые произведения, светлые, поющие радость труда: самоотречение было для его натуры нормой и потребностью. Еще не сокрушены были надежды юности. Конъюнктура была ему чужда, о чем говорит вся жизнь Виктора, шедшего на открытый конфликт с властью ради того, что считал правдой. И скоро тональность его картин изменится до неузнаваемости. Уже «Строители Братской ГЭС» Попкова, принятые и одобренные властью, являются неоднозначным документом времени, отразившим бездумную стихию народного энтузиазма, перебившую хребет сибирской деревни, всему вековому укладу поселений, живущих на Ангаре. Попков не романтизирует своих строителей. Преисполненные сознанием важности происходящего и своего участия в истории, его герои, эти бывалые люди, не осознают, что за великими и славными свершениями стоит гибель целого региона родины. Жизни, что была на этой земле, приходит конец. Ее заповедной былинной цельности, ее старинной архитектуре, говору, ее промыслам, природе. И осуществят этот апокалипсис улыбчивые самоотверженные и светлые люди, трудяги, не сознающие, винтиками какого процесса они стали. Вот она – победа идеологии над сознанием, опьяненным новым мифом. Пройдет с десяток лет, и этнографы будут изучать то, что благополучно погубила стройка века, писатели заговорят о катастрофе малых деревень, затопленных или вымерших. Вьяве повторится история былинного града Китежа, ушедшего под воду от мерзости и безумия мира.
А пока страна воспевает своих героев…
.............
* «Солдатская кровь» - старинное наименование домашнего цветка, ставшего лейтмотивом картин Попкова.
19.03.15.
Журнал "Аргамак" (июнь 2015). Статья дана под названием "Тяжесть креста".