* * *
Когда ж до слезинки иссякли слёзы рекой,
а сердце изъел на всесильного Бога гнев,
судьба милосердной к нам показалось такой –
вдруг боль отпускала, и ты отдыхать во сне
могла всё чаще. Бездумно январь прошёл.
Мы не говорили о нашей надежде вслух.
Подушки поправить? Повыше? Так хорошо?
И к самым губам твоим приклоняла слух
я свой обострившийся за череду ночей,
которые переживались, как насмерть бой.
Бесстрастная не виноватость ни в чём врачей
теперь не пугала. И мнилось: вот бы весной
ты вновь на скамье в ажурной тени тополей
сидела бы – ангел седой мой – в светлом во всём,
кормила раскрошенным мякишем голубей,
таинственно улыбалась о чём-то своём.
Но нет, не сбылось. Распахнулось настежь окно,
как будто что выпорхнуло на мороз и в снег,
и в комнате стало так холодно и темно…
И ты уже более не отвечала мне.
Не требую, криком не захожусь: «Отзовись!»
Но где-нибудь там, в приволье небесных полей
ты ведаешь ныне всю меру моей любви,
а я никогда и не сомневалась в твоей.
ДН6, дкбр16, 134; Х: 30.01.20