Пожухлые стены дымятся пылью. Молчат.
Скрипят беззвучными фразами половицы.
Я позвоню, набирая номер больницы,
Вызову врача -
Пусть и ему не спится.
Я расскажу ему о том, как собаки скулят на дороге,
Как ободраны птицы, что здесь на заборе сидели:
Не пели – хрипели;
Собаки скулили, когда вдруг пинали их ноги,
Но, впрочем, терпели.
Я расскажу, как скулил в дохлой стае собак,
На заборе сидел – обдирали мне перья,
И мне домом служил старый мусорный бак.
Я хочу, чтобы врач мне поверил:
Маньяки скоро соберутся в стаи.
Наступает ночь – мы закрываем окна.
Здесь ломают кости и вбивают сваи,
Разрывая кожу на волокна.
Маньяки скоро постучат к нам в двери.
Наступает ночь - в руке не чашка чая.
Я видел в окнах глаз – а врач не верил,
Ничего вокруг не замечая.
Пожухлые стены плевались извёсткой мне в чай.
Я пил – и зубы забавно хрустели.
Я слышал где-то за окнами истошный лай,
Я видел, птицы куда-то летели.
Дрожала чашка в руке. Врач записывал что-то.
Может, нужно, очки чтоб забыл он надеть?
Ведь когда разглядеть нам здесь что-то охота,
То глаза лишь мешают смотреть.
Я глаза вынимал из горячих глазниц,
Яро сглатывал кровь, после – выл как собака,
Только вой не глушил свист ободранных птиц
В сонных пальцах врача-и-маньяка.
Я глаза безотчётно пихал ему в нос,
Чтоб понять, что задумал белёсый халат.
Доктор видел, как ужас в глазах моих рос
И, похоже, был этому рад.
Маньяки скоро соберутся в стаи.
Наступает ночь – мы закрываем окна.
Здесь ломают кости и вбивают сваи,
Разрывая кожу на волокна.
Маньяки скоро постучат к нам в двери.
Наступает ночь - в руке не чашка чая.
Я видел в окнах глаз – а врач не верил,
Ничего вокруг не замечая.
...Пожухлые стены дымятся пылью. Кричат
И плачут кровью пустые глазницы.
И я так часто звонил, что забыл уже номер больницы.
Телефонные трубки гудками пищат,
Ощущает щека скрип холодной как лёд половицы.