Овальный, колченогий стол,
Свисают нити с абажура,
А в телеке как в амбразуре
Сквозь линзу диктора фигура
Вещает что-то про футбол.
Стол окружён весь бахромой,
Она с него на пол свисает,
В косички завитАя.
Котёнок лапой с ней играет.
И елка с красною звездой.
Всё было с папой и со мной.
Всё было кажется так близко,
Работал телевизор с линзой,
А я дожёвывал сосиску,
Шло чёрно-белое кино.
На кухне был тогда отец,
А я в бездельничал в истоме
Не знал заняться чем бы в доме,
Пошарил в брюках я в кармане,
Нашёл там что-то наконец.
Мой папа пришивал шеврон.
Мне спички первый раз попались,
Огонь горит, всё восторгалось,
Но пеплом мухи залетали,
Как к бахроме подкрался он.
И диктор из костра вещал,
Смотрел тогда заворожёно,
Как пляшет пламя устремлено,
Но понял скоро обречённо,
Пройдётся танец по вещам.
На кухню к папе побежал,
Скакало пламя уже лихо.
- Горит… – сказал ему я тихо,
И указал на спальни выход.
Он отмахнулся, - Не мешай! –
В лицо со входа дыхнул жар,
Открыл я дверь тогда пошире,
И батя мой тогда в мундире
Метаться стал по всей квартире,
Зовя соседей на пожар.
С собой развязки я не ждал,
Хоть завершилось всё успешно,
Лёг спать пораньше и поспешно.
И то, что будет нагоняй конечно,
Об этом я прекрасно знал.
Когда отец всё разобрал,
Он подошёл к моей кровати,
Глаза зажмурив воровато,
Прислушиваясь чутко к бате
Я громко «пузыри» пускал.
- Вот полюбуйся, твой сынок!
Сказал он маме после смены.
К себе не видя перемены,
Лежал как мёртвый, без движенья
И притаился как сурок.
И, помню, подошла ко мне,
По волосам скользнув рукою,
Обдав меня весной зимою,
Загородив от всех собою,
Поцеловав меня во сне…