По меркам майского Питера двадцать два часа – это даже не вечер.
Внешне это часов пять среднерусского времени.
Преддверие разгара белых ночей, панимаш.
Знаю: чем севернее, тем светлее, но я-то сейчас не на мысе Челюскин, а в Культурной Столице.
Передо мной по столу прошла кошка, которой хотелось оставить свой след в сетевой литературе.
Я предусмотрительно убрал клавиатуру с её пути, но она протоптала по кнопкам принтера и, устроившись на его крышке, ждёт своего шанса, наблюдая вполглаза за движениями моих пальцев.
Не так давно у кошки был друг, рыжий пёс, «бельгийская ворчалка» полцентнера весом.
Я, глядя на них, подумывал написать сказку про то, как хозяева говорили: «У нас пёс и кошка», а пёс был уверен, что его имя Икошка и поэтому не отзывался на своё настоящее имя.
Да, кошку в ненаписанной сказке звали Брыся.
Если кто не в курсе, у собак и кошек не клички, а имена.
Это подтвердит любой, живущий с четвероногими, и говорящий «мама», а не «мать».
Двадцать два субботних часа наполняются водкой с тоником.
В моём баре есть всё... почти всё... всё самое распространённое... почти... вот кальвадоса нет. Никакого.
Зато есть чача. Не самогон, который предлагают в питерских ресторанах национальной кухни, а настоящая, та, что, будучи помещённой в дубовую бочку, через годы станет коньяком.
Но хочется хэйбла.
Лет двадцать пять назад я, смешивая водку с тоником, сказал преподавателю английского языка: «Хэйбл на два пальца, как у настоящих детективов».
Спустя пару месяцев она сообщила, что я не был точен в терминологии.
Коктейль называется хай болл, высокий мяч по-буржуйски. Но «хэйбл» как был, так для меня и остался.
Очередной глоток искренне делаю за преподавателей английского.
Двадцать три часа, дождь. Темно.
В позапрошлом декабре у друзей, приехавших в Питер из оченьюжного, оченьжаркого государства, утром состоялся прелюбопытный диалог:
- Сколько сейчас?
- Около одиннадцати.
- Здесь что, окна тонированные?
- Нет.
- А где же солнце?
В декабрьском Питере, в ноябрьском, январском, февральском, половинуоктябрьском и половинумартовском Питере с утра и почти сразу после полудня солнца нет при любой погоде.
В мае солнце есть всегда, кроме часа-двух ночи.
Если нет дождевых туч, которые есть всегда. В час-два ночи тоже.
Кошка, умница, поняв, что нынче ей не светит потоптаться по «клаве»,
тихо отвалила по Очень Важным Кошачьим Делам.
Нам, человекам, не понять этих дел, не оценить их важности.
Вот, например, струйка воды из крана льётся в слив раковины.
Кошка знает, что там, в чёрной глубине, таится Хитрое Нечто, которое всенепременно нужно закогтить, даже ценой мокрой головы.
А мы смеёмся: вот ведь любительница водных процедур.
И, насмеявшись, отворачиваемся, пропуская тот момент, когда хвостатая когтит злыдня.
Перевалило за полночь. В воскресном майском Питере темно и мокро.
Часа через три, три с половиной, даже если не рассеются облака,
на улице можно будет читать газету без дополнительной подсветки.
Питерские комары не читают газет и поэтому в темноте, презирая фумигаторы, жуззат, зужжат, зуззат на все лады,
обезззчая мимолётный кайф от почёсывания укушенного места.
Кошка топчется на кровати, тщательно выбирая, чью человечью ногу в этот раз наказать за потревоженный неосторожным шевелением сон.
Покойной тебе ночи, кошка.