“Everybody is ignorant, only on different subjects.”
Will Rogers
В невыдержанном размере
Я никогда к тебе не обращусь
За помощью – страна родная.
Я никогда к тебе не обращусь
За помощью – страна другая.
И к новой – я не обращусь.
Ошпарюсь – полелею маслом,
Пусть заживает. Я уймусь
И стану - неприятно частным.
Каким и был. А буду умирать
(потеря – очевидно – ритма),
Но и тогда тебя не стану звать –
Прости , вечерняя молитва.
Вот утренняя – тут еще
Вопрос. Молись-молись на полдень?
Молиться? Я уже прощен.
Хоть на грехи, как прежде, годен.
«Короче»... Ново для меня
Вот это Чеховское слово,
Как-будто – землю изменя –
Мы выдумали что другого.
Не выдумали – снег как снег,
Весна – весной, зима – зимою.
Ну вот, смотри – ритм потерялся... Бег -
Стал тренером твоим... И мною...
Не отвечай, мой милый мир,
Ты стал каким-то... забубенным?..
И сидя в тишине квартир,
Ты легким стал. И неподъемным.
Подходит старость – мне жена
Легко так про меня сказала.
Права? Права... Взошла луна...
Но мертвых быть не перестало.
Не мертвых – убиенных. Вот
Мне будет в старости забота –
Не я ли сбил тот самолет?
Но – старость... Думать неохота...
Не я ли город свой обрек,
Его покинув, на несчастье...
Стебаюсь... Я и не пророк
И даже не сижу во власти.
Но все равно, в своей тиши,
На мной любимом континенте,
Я думаю – чем ни глуши –
О политическом моменте.
Вам украинцы - не враги!
Саш, ну довольно, все ты знаешь!
Кремляне делят пироги,
А как – когда не убиваешь?!
Да, начал вроде не про то...
Но все свернулось на корриду,
На женщин, крымское вино...
Стареть – не подавая виду –
Удел еще живых мужчин...
Трюизм... Но кто нас учит жизни?
Я... рассуждаю... без... причин...
О нас с тобой... и об отчизне...
30 ноября 2014
***
Развесели меня, мой милый, мой язык
Родной – какой-то запятою...
Каким-то междометьем... ты со мною,
Ко мне – был снисходителен. Велик,
Все говорят... Но я тебя не строю
Ни храмом, ни идеей, ни творцом
Всего что есть... Ну, может быть – отцом,
Которого не видел я... Зимою
Грусть обостряется... хотя ж куда острей
Ей быть у меланхолика?.. Теплеет,
И тает снег вчерашний. Или тлеет?
И столько впереди холодных дней
Нам обещает перемена года...
По отношению к зиме – не русский я,
И теплые бесснежные края
Люблю я жарче. Елки, хороводы,
Снежки – вся эта гжель и хохлома -
Лишь читанною сказкою звучит
Во мне. А вот душа молчит.
И ждет тепла. Морозы, лед, зима,
Которыми гордятся московиты
И вятичи – мне просто лишний звук
В мелодии переплетенных рук...
Вот, море!.. и с бокалом «маргариты»
На пляже... чаек хриплый крик...
И – круглой галькой – к сухости и зною...
Развесели меня, мой милый, мой язык
Родной – какой-то запятою...
Каким-то междометьем и... весною!..
12 декабря 2014
***
Наивно-патетическое, 7 января 2015
Завертело, закружило – двухпятнадцатый январь.
Все, что жило, то - отжило, вместо крови – киноварь.
Вместо рук – железны крюки, вместо ног – железны львы,
Вместо жизни – всё разлуки. Рождество? Война? Волхвы?
Нет, не сходится... Движенье
превратилось в нерожденье...
Ожидали много-много - мало-мало пролилось,
Всё тревоги да волненья, всё – как пьяный - вкривь да вкось.
Говорили – возрожденье началось в стране родной,
Или – светопреставленье? Что же с нами?.. и со мной?
Нет, не сходится... Желанья
Превратились в отрицанья...
Что ж – историй новых нету, нас учил Екклезиаст,
Тот, кто слишком верил свету, темноте себя отдаст.
Ничего, и так бывало – тот, кто верил в темноту,
Вдруг увидит – солнце встало с розой алою во рту.
Вот , все сходится... поэту
Описать бы сценку эту...
Нерождение – в движенье,
Отрицания – в желанья
Превратятся – так ведь было!,
Как учил Екклезиаст –
Все оттает, что застыло,
Темнота себя отдаст
Свету...
***
Попытка белого стиха
Ветер сначала дул с севера на юг. Сперва узналось только направление, потом прохлада – отрадой на жару, потом пошли дожди, и вместо радости земле и зелени, и земля и зелень - свернулись, как заворачивается в плед усталая вдова на крыльце, превращаясь в кокон ожидания. Потом – холод пришел всерьёз. Неуспевшие улететь птицы падали на лету вниз ледяными комками, старую вдову в коляске отвезли в дом, и все боялись проверить, бьется ли еще ее сердце. Потом – никого не осталось, чтобы передвигать и проверять еще живущее. Наступило царство льда и мороза, и очень скоро слова стали рассыпаться по произнесении в брызки льда, и исчез сам язык. Что есть язык? Слова, и их произносящие. Все стало – ничем, только холод. Холод.
Потом ветер подул с запада. Принес воду в небо, а из неба вылилась вода на лед, долго топила его, и вот уже стали оттаивать западные, сначала звезды на отмерзающем небе, потом сами западные, еще помнящие о жизни, и так все дальше, с запада на восток, и захлопали незапертые двери с наветренной стороны, и вот уже на месте ничего стали обнажаться из-под снега и льда плечи, руки, штаны и ботинки, и задвигались оставшиеся и пережившие холод, но ручьи еще не знали, куда им течь. С севера на запад? Первыми очнулись комочки земли с семенами, потом насекомые, и так день за днем, с запада в противоположность стала расти и просыпаться поверхность, хоть и не было еще кому сказать, что мир возвращается.
Ветер снова изменился. Мыслей еще не было, но воспоминания стали насаживаться на пробивающиеся из земли побеги. Мир еще не вернулся, но уже вдоль кромки земли и неземли что-то живое и полудумающее стало видеть и слышать. Вернулась память о том, что что-то ведь еще было до этих двух ветров. Солнце появлялось там, откуда дул ветер, но где было солнце до того – об этом еще никто не думал, все просыпались и изучали просто свои тела и побеги, корни, и вспоминали и радовались самому явлению – двигаться. Вдова очнулась одной из первых живых, и даже сил хватило достать из-за пазухи несколько перевязанных красной лентой писем. Читать еще не было умения, прошлое ушло, а новому написанию надо было учиться. Но в мои годы – вот! – она уже могла это думать. Не торопись, звучало в ней, и это слово она уже понимала, не торопись. Дети еще спали, ну а кто может про жизнь прокричать, если они спят еще?
Неполна была еще ночь, как и день еще неполон был. Что так? Что? Уже и вдова вспомнила – ветер-ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч. А дальше что? Не торопись, шепталось. Кем? Чем?
Так прошло долго. Понимание времени еще не вернулось в мир, но движение и обрывки памяти стали вспыхивать, и ожившие видели их как неяркие, но такие почему-то приятные и теплые вспышки света, то там, то вдруг рядом совсем, за кустом... чего? чего-то непонятного еще, но казалось – знакомого и нового, похожего на поглаживание или боль в локтевом суставе.
Люди стали ходить по деревне, похлопывать друг друга по плечам, улыбаясь виновато, да я знаю тебя, вот только что я знаю про тебя? В дом зашел человек, и сам не понимая отчего, вывез старую вдову на крыльцо, и сказал странное – посидите здесь, госпожа, посмотрите на вокруг себя – может от вас и придет нам знание о прошлом. Госпоже стало тревожно и хорошо, и вдруг проснулся голод. И стало жарко, и откинула плед с правого плеча направо, с левого плеча налево, и было уже понятно ей, что есть лево и право, и про холод вспомнила. Чего-то еще не хватало в этом усталом для нее окружении.
Госпожа увидела, что вокруг собираются люди, садятся на корточки или – женщины на колени к мужчинам – и смотрят на нее. Может, я и есть – Бог? подумала она. И не испугалась. Как она вспомнила, что всегда боялась этого слова – Бог... Помнила, что боялась раньше. А сейчас – перестала. Ей не было страшно, ей не было страшно этих мужчин и их жен, этого неполного мира вокруг. Его надо было просто дополнить чем-то. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три... четыре! Да, вот! Считалка, что шептала внуку, а он так быстро вырос, и куда-то ушел давно, и не скоро ли после того и подуло с севера?
Госпожа старая вдова улыбалась и грустила.
И подул ветер снова. Она не могла еще вспомнить названия – откуда? Да и не надо. Теплом подул ветер. И стало очень спокойно. Госпожа стала развязывать ленту на письмах, и жены зашептали что-то своим мужьям – может, ну старушка забылась, решила носочки связать, вот нитку расправляет, пойдем, у нас свои дела. И деревенская жизнь стала начинаться заново. Ей еще долго начинаться.
Дадим им время. И вернемся. Может, госпожа старая вдова еще будет тогда сидеть теплым вечером на крыльце и смотреть на деревню.
И шумно будет. А почему, вы и сами знаете, кто шумит и жизнь возглашает...
***
Растерянность
“…Не к широте Державы мы должны
стремиться, а к ясности нашего духа в остатке ее…”
“…Да ведь для"единонеделимца" 1914 года -- и Польша "наша" (взбалмошная фантазия
Александра I "осчастливить" ее своим попечительством), и никак
"отдать" ее нельзя…”
“ Надо перестать попугайски повторять: "мы гордимся, что мы
русские", "мы гордимся своей необъятной родиной", "мы гордимся...".
Надо понять, что после всего того, чем мы заслуженно гордились,
наш народ отдался духовной катастрофе Семнадцатого года…
…и с тех пор мы -- до жалкости не прежние, и уже нельзя в
наших планах на будущее заноситься: как бы восстановить
государственную мощь и внешнее величие прежней России.”
Александр Солженицын. Как нам обустроить Россию. 1990
И вот когда приходит пониманье,
Что завтра – не игра, а хлеб и соль,
Периметры, ландшафты, в пятке боль –
Не книжные, а ссуда расстоянья
Недельной протяженности... Тогда
Приходится платить... И не беда,
Что платишь продолжительностью жизни –
Ведь так всегда в покинутой отчизне.
Вот странно – жизнь казалась мне простой,
Смотрел со стороны – большое дело!
Но жизнь в своей науке преуспела
Похлеще Достоевского... Бог мой!
Особенно меж женщин и мужчин
Ясна становится неотвратимость правил
Последней тыщи лет – ты или мой,
Или – живи где бог тебя оставил.
Наверное, так надо... И момент
Экономический, терроры, взрывы, бучи -
Все как бы на обочине... Вот тучи
Над городом... Георгиевских лент -
Как в кинохронике – все больше, злее. Лучше
Пошмыгать носом в юмора портал,
И выпить два-шампанского бокал.
Но нет, вам не дадут – Сарынь на кичку!
Война! Забыта жалость, все в пути.
Одни туда, другие против – но идти,
Бежать – необходимо... Зажигая спичку,
Не к сигарете ты несешь ее – к костру
Войны, тюрьмы - за жалкое величье
Плохой истории. И думаешь, умру
Я что ли, не дождавшись новых правил?..
Как в представленьи – кто играл? Кто ставил?
Брюзжанье возраста ли? Русская хандра?
Ответственный момент в судьбе народов?
... Как в вестибюле в ожиданьи родов...
«Она должна была родить еще вчера!»
Ну полно! – успокаивают сестры,
Не торопись! – намучишься еще...
Готовый обольститься – обольщен
Я их заботой... Но плакатик пестрый
На черной двери главного врача
Взывает встать и – руку от плеча! –
Россия – Зиг! Зиг-зиг, зиг-зиг, Россия
Не знаю...
Апокалипсис? Мессия?
Другие годы настают?..
Какого рода
«Весну» нам предназначила природа?..
21 января 2015
**
Вот я сижу внизу, пью свой ночной бокал.
Читаю Эхо Москвы – это такой прикол!
Раньше не был хохлом, и теперь не стал.
Но – растерян... нахохлен... и зол
Смерть не люблю, а жизнь – она как выйдет,
Перекатно-полынью, коротко? Многолетне?
Крым мне – молодость, и я не буду в обиде
На названье страны – мне бы просто летнее,
Это все светлое, винное, демерджинское,
С утеса – ласточкой, или на дельтоплане...
В общем – мне Крым, как кому – кахетинское...
Ах да! И там ведь напортил гад...Что ж мы, селяне,
Терпим все этого таракана?
Ведь все что творится – погано, неправильно!..
Вычурно-злостно, каинно-авельно.
Не пора ли найтись хоть кому с арканом?
Или может – с каким дихлофосом сильным?
Разве весь мир перед ним бессилен?
Перед уркой бледной, даже не уркаганом?..
***
Очи черные...
Романс
https://www.youtube.com/watch?v=xCwW7mEAXjI
Пританцовывая,
То бочком-бочком,
То рядком-рядком,
Шаг назад-вперед,
Пританцовывая,
Мир честной живет
Не по-русскому –
По-человечески.
Ты прости страна,
Что расстался я,
Как с любимою,
С горькой женщиной.
Не любила меня
Ни весны, ни дня,
Вот и вышло зря,
Что повенчаны.
И живу теперь,
И дышу теперь
Пусть и с ласковой -
С незаконною.
А в сердцах – разор,
А в стране – позор,
Всё беснуется,
Не танцуется...
Ах страна моя,
Мне б дожить до дня,
Что б не думал я,
Не страдал бы так...
А страна моя
В темень катится...
Потанцуй со мной –
Все наладится.
Уползет змея,
Разбегутся псы,
Опьянею я
От твоей красы.
Разрумянятся
Щеки бледные,
Растанцуются
Люди бедные...
Март-апрель 2015
***
2015. Стакан рислинга
Две тыщи пятнадцать... Еще один год
Гибридной войны со своим населеньем...
Кому – предпоследний. Другому - рожденья.
Кому – возвращенье. Кому – поворот.
Кому-то – нелепая смерть в переулке,
Другому – счастливая жизнь в тупике.
Что прячешь в своей хитроумной шкатулке?
Что носишь в невзрачном своем узелке?
И - всем очевидная трусость тирана,
Неровности в почерке, ровность в клише,
И прошлая нежность, как новая рана,
В моей не по-детски тревожной душе.
Скажи нам, почти наступившее лето –
Достанет ли света в родной стороне?
Достанет ли нас бесполезность сюжета
Копанья в своей или чьей-то вине?
Скажи мне, почти наступившая осень –
Когда же мы сбросим? Когда же мы спросим?
Когда же мы руки друг другу пожмем?
И прозелень мая – чего же ты в просинь?
Скажи нам, зима – до зимы ль доживем?
Две тыщи пятнадцать... Еще один год.
Еще вокруг солнца земли оборот.
Еще две-три строчки, которыми между
Живет безнадежная наша надежда...
12 мая, 2015
***
раз.мышь.летнее
Проникновенный день сегодня выдался. С утра
Прохладно, но вовсю светило солнце,
Казалось, что до дней последних донца
Не оскудеет смехом детвора,
И взрослые, с их некрасивой горем
На лицах, по-Феллинински кружить
По площади все станут, и дружить
Те будут вечно, что болеют морем.
И говорить на разных языках
С по- этому- и ту-сторонним миром:
На греческом – с запутанным в веках,
На облачном – с воздушным пассажиром,
С любимыми – на языке любви,
С убийцами – на пролитой крови,
И со святым – на беглом эсперанто
(хоть лучше б подошел язык сектанта),
Казалось, буду до конца веков...
Светило солнце – просто день таков...
Проникновенный выпал день... А сто назад
Каких-то – я дыханью не был рад,
В одном со всеми соглашаясь мненьи,
Что смысла нет ни в смерти ни в рожденьи.
В далеком городке, на самом дне
Глубинки Онтарийской, в крепком теле,
Я размышлял о тех, кто верил мне
И- нехотя - о тех, кто мне не верил...
Я ковырял нелепые дела
Свои... приобретения... потери...
Казалось, жизнь... нет, даже не текла,
А... гроб за гробом выносили в двери...
Удел любого, думаю, но я
Чувствителен особо к обвиненьям,
Что, мол, какая, Галкин, ты свинья...
Вот с этим я не соглашался мненьем.
Таков был день...
Теперь вот день другой...
Надеюсь на четвертый и сто-пятый.
Так хочется болтать с морской волной!
Пусть даже и с душевною заплатой...
15 мая, 2015
***
Рядом с домом почти – минутах в пяти - река.
Парк вдоль реки, велосипеды, гуси... Века
Работы текущей воды по строительству поймы, террасы.
Местами река залита в цемент... Следы индейской расы
Остались лишь в даунтауне
В разбитых глазах алкашей,
В одежде с запахом, хоть без вшей,
Дни свои проводящих в нокдауне.
Судьба больших городов. Вернее – индейцев в них.
Cудьба ландшафтов, перемытых чужою силой,
Судьба потерявших родство, забытых, душевнобольных,
Судьба моей страны, до боли родной и немилой.
Там в моде босяцкий морок,
Друзьям даже старым дорог,
Там поп и опричник в силе
На каждой версте и миле.
Вот река. По-над нею парк. Над нею – мосток.
Скамейки, смотрящие против и по-теченью.
Идешь, по левую – запад, по правую руку – восток,
За спиной – неуверенность, впереди – сомненья.
Мой путь был довольно долог, и
У одних – в чести, у других – честят.
Много зим прошло, майских всполохов,
На плечах-весах пятаки блестят.
Вот река. По-над нею парк. И в груди стучат
Барабанчики детства, и чуть глуше – зрелости.
В небеса смотрю – небеса молчат.
Может, просто мне не хватает смелости
Атеистом стать,
Что все агностиком?
Может связи нет
Меж рекой и мостиком.
Вот река. По-над ней река. Вдоль реки - века.
А в веках бога нет – лишь течение.
А раз бога нет, то душа легка.
Или нет души... И прощения
И просить и дать
Нету сложности,
Жить да смерти ждать
В невозможности
Заглянуть за край –
Чем там дышится?
Для страны моей –
Что там пишется?
23 мая 2015