МЕДВЕЖАНДИЯ-КОСОЛАПЛАНДИЯ
Версия, касающаяся Медвежандии отличается множеством вариантов. Во всяком случае, я с самого начала отвергаю все те точки зрения, согласно которым Медведь, о котором пойдет речь, был белым.
Медведь, которого звали Кирилл, в честь братьев Кирилла и Мефодия, сидел в своем медвежьем углу и, видимо, страдал от какой-то медвежьей болезни.
Здесь его и застали окрестные мужики, под деревом, которое отнюдь не было сандаловым.
О чем он под деревом думал, было неизвестно, но он был так углублен в свои думы, что не заметил, как мужики взяли его под микитки и отвели в населенный пункт.
Населенный пункт был невелик, между крайними домами ходил трамвай, но из-за остановок быстрее было ходить пешком, потому население им не пользовалось.
Для популяризации трамвая кондуктором хотели назначить Кирилла. Так можно было убить сразу двух зайцев, пусть медведь и не волк, но зайцы его тоже должны бояться, и проблема безбилетников будет успешно решена.
Но Кирилл водить трамвай не умел и к другим хозяйственным работам не был приучен. Возиться с ним не стали и отдали его в райцентр в зверинец.
В зверинце Кирилл вел себя странно. Все звери, как звери, сидели в клетках и на людей глазели, люди были все разные, занятные, большие деньги платили за то, чтобы зверям показаться. А Кирилл сидел к ним все время задом. Отучить его пытались, но ничего не вышло, невдомек было служителям зверинца, что Кирилл хотел туда же смотреть, что и люди, ведь раз смотрят, значит, что-то там есть интересное.
Это раздражало людей, но зато известный укротитель нашел это поведение достойным поощрения. Он испросил Кирилла в свое распоряжение.
Укротитель учил Кирилла в основном ходить на четвереньках. У укротителя это получалось хорошо, у Кирилла же все хуже и хуже. Кирилл уже знал, что укротитель ходит на службу в метро, а в метро на четвереньках не пускают. Кириллу очень хотелось побывать в метро. Прежде ему хотелось смотреть туда, куда все люди смотрят, теперь ему захотелось побывать там, куда все люди ходят.
Когда укротитель засыпал, Кирилл имел обыкновение обувать его домашние тапочки, прошаркивать в них в библиотеку и выискивать книги, где говорится о жизни и деятельности людей. Он прочитал «Жизнь животных» Брема, всего дрессировщика Дурова, и художественное – кое-что из Киплинга и из Милна. В учебнике астрономии прочитал, что есть Большая и Малая Медведицы, ему стало приятно оттого, что у него есть родственники и на небе.
Но это спокойствие длилось недолго, так как укротитель от отчаяния, что не может сделать из Кирилла человека, стал окончательно спиваться, и первым делом пропил книги, так что Кириллу нечего стало читать. Кирилл с ним за компанию не пил, и укротитель пил один, а последнее время с каким-то карликом, видимо, потому, что пил уже только лежа, и с достаточно подросшим человеком в таком положении неудобно чокаться.
В конечном счете укротитель пропил Кирилла. Пропил чудовищному человеку, соблазнителю, которому Кирилл понадобился в качестве шкуры для украшения своей берлоги. У него уже висели на стене две шкуры, козлиная и ослиная, но их следовало бы постелить на пол, а на их место поместить шкуру Кирилла.
Соблазнитель рассчитался с укротителем и повел Кирилла дворами, чтобы никто не видел, откуда он добыл свой трофей. Дворняги во всю старались нарушить инкогнито Кирилла, пытаясь испортить его шкуру, их не трогал замысел кириллова провожатого. Им было все равно, кого облаивать и терзать, будь то Кирилл, Фрол Скобеев, или братья Гримм. Кирилл же, отмахиваясь от друзей человека, с обидой вспоминал Упанишады, в которых есть собачья удгитха, и нет медвежьей. Соблазнитель прикрикнул несколько раз, но слова на собак не действовали, тогда он плюнул, и они тут же разбежались. Здешние собаки почему-то очень боялись воды, видимо, это было следствием потопа.
Но шкура Кирилла уже достаточно пострадала, и соблазнитель, оглядев его, размышлял, соответствуют ли места поражения его будущим рассказам. Получалось, что не соответствуют, так как все поражения были нанесены в нижней части, как будто Кирилла терзали карлики. Соблазнитель же рассчитывал на такое единоборство, в результате которого он якобы открутит чудовищу голову голыми руками.
Весьма кстати явилась огородница Даша:
– Куда ты его ведешь, изверг! – крикнула она из-за забора, а потом появилась сама вслед за выкриком, была она с тяпкой в руках. Всякие штучки соблазнителя были ей знакомы. Ни слова больше не говоря, так как слова на соблазнителя действовали не больше, чем на собак, она поперла на него тяпкой, подхватила Кирилла и умыкнула его от соблазнителя.
– Какой ты мягкий! – нежно сказала она уже Кириллу, когда поняла, что ведет его не за борт пиджака, как сначала подумала, а за клок шерсти. – И волосатый!
У Даши Кириллу было хорошо. Хотя читать было нечего. Пришлось смотреть телевизор, по которому показывали то дождь, то снег, то ветер, слабый до умеренного, то солнечную погоду, интересную, однако, только в цветном изображении. Особенно захватывало Кирилла зрелище зимней игры, когда несколько человек медведей, разбившись на две противные группы, загоняли одни других в медвежий угол при помощи круглого надутого предмета. Когда предмет попадал в один из углов, показывали уже тех медведей, которые ликуют, непосредственного участия в загонах не принимая.
Даша тоже ликовала, но как-то односторонне, лишь тогда, когда круглый предмет попадал в угол только одной из сторон. Кирилл понял так, что ей была дорога честь только одного из этих двух медвежьих углов.
Иногда в минуту такого порыва Даша обращалась к нему:
– Возьми меня в жены, Кирюша! Кирилл долго думал, потом отвечал:
– Ничего не получится, Даша, нас не распишут. Во-первых, я считаюсь как бы иностранцем, во-вторых, я как бы нарушаю паспортный режим.
– Да ты же умный, Кирюшка! Придумал что-нибудь!
– А что придумывать-то? Что ты, мужика себе найти не можешь?
– Да что ты! Мужик-то нынче какой? Все бабе на шею сесть норовит. А огород копать не может. Как похожу с кем день-другой, спрашиваю: «А огород копать можешь?» На следующий день его уже и не сыщешь. А у тебя все четыре руки золотые, вон как мне все прополол...
– Да это у меня потомственное. Берлоги роем.
– И продукты вон как здорово носишь! Я в зубах столько не унесу, да и мужик никакой не унесет.
От этих слов Кирилл млел, а Даша уже на ухо ему шептала:
– Душевный ты! И непьющий...
Так бы все хорошо, но стал Дашу беспокоить участковый, мол, живет у нее без прописки. Даша и так, и этак, не помогает. Студент, говорила, снимает угол. А участковый – не положено, говорит, и справки где? Родственник дальний, она ему, погостить из города приехал. Вид какой? А какой такой вид? Вид у них там сейчас самый модный! Не работает? Еще как работает! А оформить так почему бы и не оформить, завклубом можно. Он малину заведет? Так пусть хоть малину заведет! Мы ему всем миром проигрыватель купим!
Участковый махал рукой, но ясно, что до поры до времени.
Как-то по телевизору не было игр, показывали в основном народ в яме, над которой кто-то очень изголодавший махал веточкой, мол, вылезайте, и тут же – опять сидите, но они там делали свое дело, один стучал в пень, другие пытались порвать очень прочную паутину, и в результате был раздражительный гул, словно от большого пчелиного роя. Кирилл забеспокоился и выключил прибор.
Стало скучно, и Кирилл, блуждая взглядом по стенам, остановился на божнице. «А это кто?» – спросил он Дашу.
– А это Богородица, Иисус и Иоанн Предтеча.
– Ну и кто из них главный?
– Иисус главный.
– Он кто?
– Бог.
– Что такое Бог?
– Ну, это, который выше всех. Не понять тебе. Кирилл вспомнил про Большую Медведицу, обиделся за такой упрек, помедлил, и спросил еще:
– А Предтеча это его папа?
– Татарин ты! Предтеча, это он учил, что вот придет тот, который станет впереди его.
– Он, значит, очередь за него занял!
– Кирилл! Бог с тобою! Это он свидетельствовал о свете, но сам не был свет, который просвещает всякого человека, приходящего в мир. И этот мир этот свет не понял.
– Кто кого не понял?
– Мир не понял. Мир был тьма, и тьма свет не поняла.
– Ну, так оно не бывает. Если тьма, и ты, скажем, в берлоге, то если уж потом тепло и свет, так сразу поймешь, – вставать пора...
– Вставать пора, вставать пора! Это свет – свет для тех, кто спит. А здесь о том свете речь, который духовным оком понимать надо!
– Оком я не пойму. Вот если шкурой, тогда другое дело.
– Вон как ты заговорил! Да что с тебя взять! Темный ты человек, даром, что медведь.
– Темный, а ты объяснить толком не умеешь. Свет, мир, кто перед кем стоит! А по мне, так никакого Бога нет. Вот ведь по телевизору его не показывают? Не показывают. А чуть чего, напоминают, что его вообще нет, а то бы обязательно показали по всем каналам.
– Так его-то показать нельзя. Он сам показывается, является, то есть, да не всем, а тому, кто свят!
– Это ты-то святая?
– Я-то не святая, мне он и не показывается. На то у меня и икона, чтоб без показа его видеть. Понял?
– Не понял. Я так понимаю, если он есть, так у него и заместитель есть, а если его нет, тем более, должен быть заместитель, когда его нет...
– Даешь ты, Кирюшка! Да это ж ересь католийская! Это у них папа есть, как будто замещает...
– Папа? Нет уж, если папа, так, по-моему, лучше так, что Бог есть, а папы никакого нету.
– Да он хоть и есть, для нас он никто.
– А я знаю, кто для нас кто.
– Кто, Кирюшка?
– Участковый, вот кто. Его и по телевизору часто показывают, правда, в актерской форме.
Он снова подумал о Большой Медведице, а она задумалась о родственниках, которые ей уже давно намекали, что пора бы ей им своего показать, а то так все не по-людски, может, он у нее кривой какой, или косолапый, да все это так, лишь бы человек хороший.
Утром, когда Кирилл поливал огурцы, мимо на велосипеде проехал соблазнитель. Слез с велосипеда, постоял, посмотрел, как Кирилл огурцы поливает, отвел велосипед домой, и вышел снова, уже при параде. Орденов только нехватало.
– Кирилл, дело есть!
– Ну, что тебе, – буркнул Кирилл.
– Зла на меня не держишь?
– Да не держу!
– Тогда айда со мной. Меня две девахи ждут на метро Пельменная, а приятель мой в собрании сидит. Пошли, а?
Кирилл давно мечтал побывать в метро. Девахи дело не хитрое, решил он, зато прокачусь. И он согласился.
В метро на эскалаторе Кириллу первым делом посоветовали стоять справа, так как слева проходят. Он посторонился и наступил кому-то на ногу. «Медведь», – рявкнули на него. «Ну и что», – подумал Кирилл, а вслух сказал: – «Простите чистосердечно!»
Вагон с автоматическими дверями был похож на большую светлую берлогу, где было много людей, которые не обращали никакого внимания друг на друга. Наверное, ехали они так вместе уже несколько лет, и потому порядочно поднадоели друг другу. Рядом с Кириллом оказалось существо, уткнутое в книгу, которую Кирилл не встречал в собрании укротителя. «Не будете ли вы так любезны, чтобы назвать мне заглавие книги?» – вежливо спросил Кирилл. Существо передернулось, но ничего не ответило. «Ферцайен зи, абер их мёхте нур ден титель дизес бухес виссен». Никакого ответа. «Же ву деман пардон...» Существо встало, показало Кириллу обложку, где было написано: «Перхоть. Стихи зрелых поэтов» – и отошло в другой медвежий угол вагона.
На станции метро Пельменная их действительно уже ждали двое в брюках. – Ага, – сказала одна, – Гага, – сказала другая. – Мой друг Рольф, кинопродюсер, – представил Кирилла соблазнитель, как договорились. – 0'кей, – сказал обеим, как договорились, Кирилл. – В кафушку «Желтенький домик? – предложил соблазнитель. – 0' кей, – сказали Ага и Гага.
Уже за столиком Ага спросила Кирилла: – А ты можешь сводить, если будут крутить фильмы из-за угла?» – 0'кей! – ответил Кирилл, как договорились. – Статично! – с восторгом сказала Ага. И ушла в туалет. – А меня сводить тоже можешь? А то такая ностальгия! – спросила Гага. – 0'кей, – сказал Кирилл, как договорились. Пришла Ага, и Гага ушла в туалет. – А дубленку такую же клевую, как у тебя, можешь сделать? – 0'кей, – сказал Кирилл, он же Рольф. Пришла Гага, и соблазнитель ушел в туалет. – А ты этого кадра давно знаешь? – спросила не то Ага, не то Гага. Про этот вопрос никак не договорились, Кирилл полез почесать затылок, растерялся совсем и вынул изо рта галош. Галош купил ему по дороге соблазнитель, чтобы Кириллу было что жевать и смахивать на Рольфа. Ага и Гага потеряли дыхание. – Это я так. От дождя, – смешался совсем Кирилл, и померил галош на голову. Ага и Гага сияли от счастья. К счастью для Кирилла, заиграла музыка и Ага пригласила его танцевать. – У, танцуешь ты, забалдеть можно. Статично! – сказала Ага. Рядом с ними статично динамировали соблазнитель с Гагой. Танец напоминал движения грузчика с ящиком в руках, не знающего, в какую сторону поставить ящик. Потом снова сели за столик, и Кирилл все время говорил – 0'кей –, а когда у него выпал галош под стол и он за ним наклонился, Ага шепнула Гаге, что он такой сексапильный. Потом подошли к столу два акселерата лет по сорок, стали говорить, ай да девочки, а соблазнитель тут же испугался и независимо покинул общество. Кирилл не знал, говорить ли ему дальше «о'кей», и акселераты сказали ему, пойдем выйдем, и он-таки сказал – 0'кей. Они, видимо, возымели виды на Агу с Гагой и повели Кирилла в туалет, где, как он предположил, должны были предъявить ему свои большие права на Агу с Гагой. Но в туалете они почему-то предъявлять права не стали, а подступили к Кириллу со взятием за грудки, отчего тот удивленно развел руками, и акселераты упали. Подоспевшие дружинники бережно подняли акселератов, в то время как некий бритоголовый малый увлек Кирилла из туалета, и поспешно вывел на улицу. – Лучше не связываться, – приговаривал он. Когда они остановились за углом отдышаться, малый спросил его:
– А ты знаешь, кого ты уложил? Ты первую перчатку сапоговаляльного техникума уложил! Он тут главарь местных хипарей. Ну, брат, ты оказывается смел! Только теперь держись отсюда подальше. А мы с тобой одну штуку провернем...
Малый оказался тренером, он готовил команду стоматологов для товарищеской встречи с командой пациентов. Тренер хотел выставить Кирилла в тяжелом весе.
Кирилл действительно проявил способности, помяв всех товарищей по команде, некоторых пришлось отправить к костоправам. Тренер показал ему два-три приема в стойке и один в партере, сказал, что это будут его коронки. Кирилл не понимал, зачем ему коронки, если все зубы в порядке. Но потом решил, что это нужно для престижа команды стоматологов.
После нескольких занятий тренер решил, что Кирилл подготовлен, и остальные тренировки перенес в баню. Надо было привести вес в порядок. При входе в парилку путь Кириллу преградил банщик: нельзя в одежде! Тренер сунул ему в потную руку рубль, и тот впустил. После парилки Кирилла задержал при выходе другой банщик: нельзя без одежды! Тренер сунул ему рубль, и тот выпустил.
Замысел лопнул только на самом ковре. Рефери осмотрел Кирилла, подошел к судейскому столику, переговорил с коллегией, и, вернувшись на ковер, поднял руку кириллова супостата. – Дознались, что я не стоматолог, – мелькнуло в голове у Кирилла. Однако все оказалось еще хуже, его сняли с соревнований за нестриженные ногти.
Нет нужды перечислять все перипетии его дальнейшей земной жизни. Он нанимался нянчить младенцев, давал частные уроки для поступающих в вузы, служил администратором в гостинице, одно время пробовал быть скульптором.
Последнее время он был занят в научно-исследовательском институте. Его испытывали на пребывание в одиночестве, заключая в уютную берлогу с кислородным питанием, крутили на центрифуге, делали эксперименты на совместимость, сажая в замкнутые пространства вместе с разговорчивыми партнерами, с которыми он всегда находил общий язык. Его увешивали датчиками и счетчиками, и он терпел, полагая, что будет в конце концов запущен в космос, где сможет приблизиться к Большой Медведице. Но в космос его все не посылали, и он уже подозревал, что не подходит по какому-нибудь из пунктов, но вдруг оказалось, что его готовят к операции по пересадке мозга, срочно понадобившегося какому-то выдающемуся мыслителю, собственный мозг которого очень устал.
Это известие вселило в Кирилла новую гордость за собственную голову, но потом он возмутился: такую голову лучше оставить на собственных плечах. И как-то вечером, когда дежурила симпатизировавшая ему сестра, он, подобно Керенскому масону 33 степени посвящения бежал, переодевшись женщиной.
Через какое-то время он уже добрался до своих.
Свои приняли его сперва настороженно, но потом он заслужил авторитет своими рассказами о приключениях у братьев по разуму.
Но разговоры разговорами, а жизнь требовала дела. Кирилл пытался привить сородичам какие-то ремесла, но они в большинстве своем оказывались излишними. После неудачи со школой перипатетиков (трудно было вести, гуляя, философские беседы, так как деревья все время отделяли учителя от учеников) Кирилл решил осуществить общее руководство. У людей он немало насмотрелся на статуи с указующей дланью (статуя Свободы и пр.). Сородичи только и ждали, чтобы им указали правильный путь, и Кирилл, указав его, сам двинулся во главе общества. Общество наращивало скорость, следуя за ним, но однажды он остановился, чтобы призадуматься, куда же вести дальше. Он не рассчитывал, что инерция масс, как правило, превышает инерцию вовремя остановившегося вождя. И Кирилл, бывший по сути дела всю свою долгую жизнь неудачником, был смят и растоптан последователями, которые, продолжая наращивать скорость, смели с лица земли все прочее население. Обернувшись в своем беге несколько раз вокруг планеты, они осели и стали ждать второго пришествия Кирилла. Так образовалась Косолапландия-Медвежандия.
Пожалуй, я слишком затянул изложение эсхатологических версий. Но что поделаешь, перетолки об этом питали умственную атмосферу внутри колпака. Были еще апокрифы о некоем Обезьянополисе, городе, населенном потомками людей. Обезьянополис был не один, а множество, существовали даже карты с подробными описаниями, ими не по назначению пользовались уже в Козландии.
Есть домыслы, утверждающие существование этих держав всех вместе и касающиеся их якобы взаимоотношений. Так, сильные Осландия и Козландия боролись за право влияния на развивающуюся Косолапландию-Медвежандию. Обезьянополис сохранял нейтралитет, так как настолько гордился своим происхождением, что ни с кем связываться не хотел.
Есть версии, доказывающие, что эти державы были не одновременно, а происходили друг из друга. Дихотомические процессы в Осландии привели к тому, что делиться стали не только внешне, но и внутренне (нечто подобное предлагалось в диалоге Платона «Пир», где боги разрубали андрогинов на две камбалоподобные части, намереваясь разрубать их и дальше, если этого потребуют невыносимые обстоятельства). Делясь внутренне, делимые становились все элементарнее и элементарнее, пока не пришли к искомому виду хромосом, т. е. Икс- и Игрек-Карликам, которые основали Козландию. Козлы отпущения, оказавшиеся в медвежьем углу, основали Медвежандию, причем, утверждалось, что как только Великан величиной, скажем, в 1000 Карликов становился козлом отпущения, то без него начинали почему-то хиреть 1000 Карликов, пусть даже до этого и в глаза не видавшие того Великана.
Обезьянополис мог возникнуть в том случае, когда медведи под утраченным водительством Кирилла сметали всех с лица планеты. Обезьяны находились в то время на деревьях и остались невытоптанными. То, что могло произойти потом, реконструируется из весьма дарвинистского апокрифа, который тоже был записан на внутренности колпака и своевременно смыт. Моя память передает этот текст таким образом:
Когда некоторые обезьяны
Спустились с деревьев,
придя к мысли о необходимости
стать свободными людьми,
прочие некоторые
продолжали висеть на деревьях:
Мы не дураки! –
делали они знаки ногами.
Спустившись с деревьев
пришли затем к мысли,
что надо идти дальше,
чтобы на просторе оглядеться,
приглядеться друг к другу
и прийти к последующим мыслям.
Болтающиеся на ветках
стращали сошедших,
делая вид, что им сверху виднее –
– сегодня сошли с деревьев,
завтра сойдете с ума –
что с вас взять,
от дураков надо держаться подальше...
Спустившись с деревьев
на прощанье махали руками:
– Дураков бояться –
из лесу не выходить!
Вот все эти версии, от благих намерений ведущие к катастрофам. Не всем хотелось, имея какой-то исторический опыт, жить с риском дихотомического размежевания или под угрозой оказаться козлами отпущения для какой-то объединившейся изобретательной мелочи. Могут и медведи растоптать во время очередной тренировки, ведь обезьяны явно обратно к себе на деревья не возьмут, да и деревья на перечет.
Поиск независимости от истории привел некоторых не к «выходу из лесу», а к идее создания автономного Ареала силами водолазов и околпачивателей.
Это тоже было благое намерение.
Никто не рассчитывал на мое появление, на мою странную страсть что-то запоминать, сравнивать и записывать. Придворным сочинителям исторического времени было удобно: они спрашивали, что и как писать, и, если что-то не так писали, постоянно исправлялись, за что их и держали. Здесь же вообще пришли к полному отрицанию так называемого нематериального творчества. Да вообще инстинктивно преследовали всякий интерес к происходящему.
Мое пристальное любопытство к происходящему не могло остаться незамеченным.
Находящиеся внутри Ареала непотомственные, те, кто непосредственно не участвовали в грандиозном строительстве, замыслили недоброе, и не мог от них ожидать добра тот, кто мог раскрыть их замысел.
Непотомственные устраивали различные демонстрации, вплоть до демонстрации кинофильмов, лишь бы усыпить бдительность трудящихся потомственных. Таким образом, они ожидали, что, как только сомкнется колпак, ситуация будет такой: водолазы останутся вне Ареала и к тому же без воды, так как непотомственные замуруют все входы, стоит только кромешной воде всей войти внутрь. Околпачиватели останутся на поверхности колпака снаружи.
Ни те, ни другие не смеют, согласно программе, портить свое создание.
И вот тогда непотомственные отделятся от материка, а затем, выпуская постепенно воду, отделятся и от всей планеты, так как водяная струя создаст необходимую реактивную тягу (ЖРД).
По мнению непотомственных, я был единственным, кто мог бы, пользуясь письменностью, выдать информацию об их замысле либо современникам, либо потомкам. Собственно говоря, из-за того они и проводили кампанию по смыванию. То, что за колпаком не было грамотных, им не было известно, так как и они были весьма малограмотны.
– Ну что, все пишешь? – как-то спросили меня непотомственные в непромокаемой одежде.
– Да так, помаленьку, – скромно ответил я.
– А пользуешься ли ты условностями? – спросили непромокаемые.
– Нет, я в основном пользуюсь слухами, – ответил я, поскольку слухи были критерием истины для непромокаемых.
– Да мы тебя не об этом спрашиваем, – уточнили те, – мы спрашиваем, в каких условиях ты пишешь, может, тебе чего не хватает?
Я ответил, что условия, как у всех.
– Это плохо, если как у всех. Все не пишут. Тебе надо создать отдельные условия. Ты должен быть ближе к жизни и в то же время ближе к искусству. Мы поможем тебе прийти в надлежащее творческое состояние.
И они помогли. Они втолкнули меня внутрь памятника Великой Случайности, заткнули пробкой выход и написали снаружи: «ИКСпонат не трогать, он творит».
– Пусть зреет духовно и физически! – сказали они друг другу и стали расплываться, пока вдруг не исчезли совсем.
А потом исчезла и вода, в которой они исчезли.
Конец второй скрепки.