Покуда Василий Львович и Тугановский оставались в квартире, Желтков побежал к телефону, торопясь услышать голос Веры Николаевны, будто она могла в любой момент уехать, будто эта нелепая затея со звонком изначально была обречена на провал.
- Молю вас, Вера… Вера Николаевна, подарите мне всего несколько минут. Я объяснюсь с вами и более никогда не причиню вам беспокойства! – ясный и тихий голос Георгия Степановича был исполнен отчаяния.
- Я верю в вашу искренность, посему говорите.
- Восемь лет я нежно и трепетно люблю вас, и, поверьте, если бы у меня были силы, я бы оставался вашей безмолвной тенью до самой своей смерти. Судьбе же было угодно износить моё терпение, и прах его рассыпать словами по той самой записке, которую получили вы на день ангела. Я не мог не сделать вам подарка, но корю себя за этот поступок. Я не имел права вмешиваться в вашу жизнь, но и оставаться непричастным более не мог. Вера Николаевна, я позволил себе дерзость надеяться на ваш ответ. Скажите мне, прикажите, и я подчинюсь вашей воле, я поступлю точно так, как вы захотите, ибо сам я над своей жизнью не властен.
- Я не могу возлагать на себя ответственность, что-либо приказывая вам, и не знаю, могут ли быть хоть сколько-то полезны мои советы. Единственное, чем я могу ответить на вашу просьбу – верьте! Верьте в милосердие Божие и его благосклонность к вам. Судьба непременно повернётся так, что вы будете счастливы. Я желаю вам добра. Прощайте!
Возвратившись к себе, Желтков не застал родственников княгини. На простом столе, убранном небелёной льняной скатертью лежал гранатовый браслет, словно последний немой укор знатных посетителей. Немного помедлив, Георгий Степанович достал из старого орехового комода пистолет.
Желтков смотрел на ржавые сморщенные листья, соскальзывавшие с тёмных и сухих ветвей каштанового дерева. Гладкие, будто лакированные каштаны вырывались из мягких объятий кожуры, звонко отскакивали от оконных выступов и проваливались в ещё тёплую рыхлую землю. Георгию Степановичу представилось, что точно так пуля провалится в него. Ничего не страшась, он не стал зажмуривать или прикрывать глаза, а только выдохнул и нажал на курок. Вместо выстрела Желтков услышал голос Веры Николаевны: «Верьте в милосердие Божие и его благосклонность к вам. Судьба непременно повернётся так, что вы будете счастливы». Незаряженный пистолет глухо упал у ног.
Чувство неловкости и стыда не позволяло Желткову продолжать отправлять письма княгине. Впрочем, писать их он так и не перестал. Ни Первая, ни Великая русская революция не смогли погасить в нём свет любви. И во время сражений, и в госпитале, и в эмиграции Желтков повторял: «Да святится имя Твоё».
Шёл третий год, как Георгий Степанович жил в маленькой съёмной комнате в Париже. Так же, как и на родине, перед окном рос каштан, только свечи его цветов были непривычного розово-сиреневого оттенка. Тёплые и сладкие ароматы летнего вечера погружали Желткова в пьянящую негу. Он плыл по волнам воспоминаний и мечтаний, совершенно позабыв про существующую вокруг жизнь. Тихий, неуверенный и стыдливый стук пробудил его. Георгий Степанович неуклюже приподнялся со стула и, опираясь на костыли, двинулся к двери. Взамен ампутированной после тяжёлого ранения ноги он приобрёл медлительность, страшно огорчавшую и раздражавшую его. Стук прекратился, но удаляющихся шагов не было слышно – некто смиренно ждал под дверью.
Доковыляв до порога и открыв не прошеному гостю, Желтков увидел стоящую в проёме измождённую и потерявшую все краски лица женщину. Усталость её являлась следствием не столько физических испытаний, сколько опустошения и горя, которые были видны в глазах многих русских эмигранток в то нелёгкое время. Только он, он единственный на всей земле, мог узнать в ней княгиню Веру Николаевну Шеину.
- Вы Желтков? – каждое слово она проговаривала так, будто роняла на пол.
Да, Вера Николаевна… - Георгий Степанович жестом пригласил её в полумрак своей обители.
- Десять лет назад вы просили у меня подарок, состоящий из нескольких минут моего молчаливого внимания. Сейчас я пришла к вам за тем же. Мой муж и брат приняли смерть с достоинством белых офицеров, Анна и Густав пропали без вести. Волею судьбы я смогла оказаться здесь, хотя и без единой близкой души. Я не смела надеяться, что вы так же эмигрируете в Париже, но нечто необъяснимое подтолкнуло меня искать Вас. Скорее всего, вам неприятно видеть меня после… - глаза Веры сделались такими тёмными, точно ноябрьское море в Крыму. Княгиня подняла голову, чтобы не заплакать. Её взгляд остановился на иконе Матки Боски, на которой висел гранатовый браслет.