Уже убрали трап, и сердце застучало,
сосед сидит, сопит, таращится в окно,
и видно по всему - он принял, только мало,
и перестать трястись не может, всё равно.
Вздыхает тяжело, расстёгивает ворот,
предательски блестит огромный потный лоб,
и я сижу, молчу, глотать таблетки впору,
и пялится на нас какой-то рыжий жлоб.
«Что, дамочка, дрожишь - взгляд давит, словно гиря.
Скуластое лицо, мышиные глаза -
да не трясись ты так, часа через четыре
от тамошних красот повылезут глаза».
Сосед сидит, молчит, ему по барабану,
кто, что там говорит, или читает что,
и я сижу, гляжу на плотные туманы,
в них врос наш самолёт, как в зимнее пальто.
Мамаша с малышом, листает каталоги,
девица рядом с ней пытается заснуть.
Старушка у окна поглаживает ноги…
До взлёта три глотка, ну, и ещё чуть–чуть.
Левее, у окна сидит почтенный старец.
Спокоен, деловит - каких-нибудь кровей,
и видно по всему, мужчина – иностранец:
осанка, строгий взгляд, да и разлёт бровей.
Поехали, трясёт. Все плотно вжались в кресла.
Старушка замерла, зажмурила глаза,
и только малышу всё очень интересно,
он вертится юлой, счастливый - егоза.
Летим, уже летим. Работают турбины…
Сжимаю кулаки, смотрю по сторонам,
в салоне, как в кино, меняются картины,
волнение людей читаю по глазам.
Туман не отстаёт, прилип к стеклу окошка,
не видно ничего, лишь слышен мерный гул.
Осталось подрожать ещё совсем немножко.
Ну, и зачем он мне, какой-то там Стамбул?