Служил я обыкновенным водителем-топливозаправщиком. В военкомате, куда я пришел по повестке, меня спросили:
- Где хочешь служить?
- Подальше от дома, - ответил я просто.
- Хорошо, мы учтем, - сказали мне.
5 мая, прощаясь, мой приемный отец взял меня за плечо и сказал:
- Ну, ладно, сына, давай там..
И глядя ему в глаза, может быть впервые в своей жизни, не знал я, чего и кому там давать.. И думал, что за все эти годы, что он был моим отцом, папой Леней, я так и не привык к нему, и что по какому-то там елкиному или палкиному недоразумению провожает меня в армию совсем мне чужой человек, с которым никаких родственных отношений у нас почему-то так и не сложилось. Обидно, думал я, что вот так вот, что ухожу я из дома, наверное навсегда и что даже понятия не имею, кто я и зачем я на этой земле. Что брат мой двоюродный, Игорь, сидит в тюрьме, а друзей у меня других нет. Тоска, в общем.
Рос я диким, но не смелым. Занимался боксом и классической борьбой. Пел Высоцкого под гитару и был абсолютно, хоть это и не бесспорно, никому в этом огромном и пугающим меня мире не нужен. Так я думал себе и шел, хотя бы потому что надо было хоть куда-то идти, хоть куда-нибудь, хоть в армию. А почему бы и нет, ведь не первый я и не последний. А таков порядок, такие у нас, брат, традиции.
Мой отец научил меня частушке: "хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу пописаю, где хочу покакаю". Это все, что он успел сделать как отец. Мать моя посчитала это дурным воспитанием и от отца отлучила, что стало мне испытанием на пол-жизни и определило мою модель поведения. У матерей инстинкт сильнее воли, вернее он ее и определяет, мать обязана защищать ребенка от внешних врагов, она его и защищает. Все, кто делает ее ребенку плохо, для матери являются врагами, и плохой отец - в их числе. А мысль о том, что ребенку это может принести страдание в будущем, не приходит женщине на ум, потому что для матери никакого будущего нет, а есть растущий организм, весь в соплях и шишках, от полноты жизни. Но женщина есть женщина, она хоть и чудо природы, но мечтает найти плечо для опоры. Она выходит в мир и забрасывает сети. Все, кто в эти сети попадает, стремится поскорее из них выбраться и поэтому отчаянно работает плавниками и хватает воздух ртом. Хотя, бывают и такие, кто смотрит на "рыбачку Соню" широко открытыми глазами, с интересом пытаясь понять, кто же их такой поймал. Мой будущий отчим, молодой и красивый русский парень, был уже до этого женат и имел от первого брака сына. Опыт был, поэтому любовь-морковь, свидания-прощания, муа-муа, цветы и разные слова начали иметь место быть, про меня первым делом никто не вспоминал и я как бы сам собой разумелся. Первые воспоминания о папе Лене у меня такие. Мужики собрались на рыбалку, взяли с собой ящик водки, арбузов на закуску, удочки даже по-моему с собой взяли, на всякий случай, мангал раскладной, мясо горного козла и в общем поехали на берег горной речки отдохнуть и выпить. Меня с собой взял крестный мой отец, леля Коля. Взрослые гуляли серьезно и основательно, детей с нами больше никаких не было, я скучал и, скучая, выбрал себе удочку поменьше и просто пошел к реке рыбачить. Поплавок все время сносило течением вниз, я шел за поплавком, цепляя кусочки теста с валерьянкой на крючок, а солнце шло к закату. Когда стемнело окончательно, я понял, что ушел далеко. К утру меня пошли искать и вскоре обнаружили. Леля Коля был на расправу дядька скорый, он схватил меня за ухо и дал мне пендаль под зад, чтобы впредь я не отрывался от коллектива. И вот тут я помню как впервые за меня заступился мой будущий папа Леня и с лелей Колей у них вышел из-за меня маленький шкандаль. Я понял, что что-то такое произошло, что на меня имеют виды и скорей всего это будет иметь последствия.
Везли нас долго, сначала самолетом до Иркутска, потом на поезде до Хабаровска. В Хабаровске нас высадили на перрон, помятых, пьяных и тревожно глядящих прямо перед собой. Сделали нам перекличку, потом половину увели к машинам, а остальных снова посадили по вагонам и повезли дальше, куда именно, нам никто не сказал, но это было и не важно. Важным было то, что везут нас скорей всего куда-то далеко и что мы снова в дороге, а это внушало спокойствие. За окном мелькали станции и просторы нашей необъятной родины. Мы выходили в тамбур покурить, никто на нас не орал, но паспортов у нас уже не было, а военные билеты были у офицера, который нас сопровождал. Первые знакомства начали складываться еще в военкомате, где мы делились куревом и домашними пирожками. Мы постепенно начали друг к другу присматриваться, пытаясь понять, что за народ едет с нами, с кем будем дружить, с кем делить солдатские будни. Мы не хулиганили, слушали рассказы дембелей о службе. Те, что нам встречались по пути, пытались нас раздеть. Я был одет в модные тогда кроссовки и джинсы, поверх свитерка у меня была японская зеленая куртка с капюшоном. Помню, что до места назначения, станции Угольной, что в Приморье, доехал уже без джинсов, а в парадных армейских брюках. Потом, в гарнизоне поменял куртку на китель, а кроссовки на кирзовые сапоги сорок четвертого размера, которые при ходьбе норовили с меня слететь. В общем и целом было весело и даже как-то все равно. Мы уже знали, что служить будем водителями спецмашин, на берегу океана в авиации, а крики "вешайтесь, духи" на нас никакого впечатления не производили, на грубость мы отвечали грубостью, на толчки толчками, в обиду по первости себя на давали. До присяги и определения на довольствие нас возили на работы, кормили обычно раз или два в день, скверно. По началу мы вели себя дружно, как могли друг за друга заступались, но со временем нас раскидали по подразделениям и отношения с сослуживцами складывались у каждого по-своему, определились первые лидеры, будущие сержанты и старшины, таких мы называли рубанками, те, кто "рубится" перед начальством, тогда же стала обычной в ходу поговорка "хохол без лычки, как ****а без затычки". Пошли обыкновенные, серые, скучные солдатские будни. Нас обучали обслуживать технику летного полка, старые МиГ 23. Полк был гвардейским, со своей историей. Командиром полка был старый полковник Пономаренко. Наш ОБАТО располагался как раз напротив полка, в только что отстроенных неуютных и холодных казармах. От полка нас разделял кое-как и наспех закатанный в асфальт плац, рядом с полковой казармой располагалась столовая, напротив столовой - штаб, за штабом, в отдалении, находился парк спецмашин. Нашими соседями были связисты, а внизу, у самой кромки аэродрома, располагался лазарет для личного состава. Батальон наш делился на четыре роты: охраны, аэродромной, автомобильной и на роту спецмашин. Роты делились на отделения. Еще были службы пожарной охраны, ТЭЧ, склад ГСМ.
Ничего примечательного. Каждая служба занималась своим делом. Раз в полгода вывозили пострелять на стрельбище, по тревоге могли выехать на запасной аэродром, раз в год проводились крупные учения, летчики летали вдоль границы, садились на чужие аэродромы, два-три раза в неделю проводились плановые вылеты. Летчики отрабатывали фигуры пилотажа, приемы атаки, учились летать ночью. В первые две-три недели службы все это вызывало восхищение, гордость, желание познакомиться со всей этой техникой поближе. А далее стало обыденным, нудным и наводило тоску. Самым распространенным занятием помимо прямых и косвенных обязанностей по службе было собирание дембельских альбомов, этим занимались все, или почти все. Вытачивали из рандоля значки, эмблемы и прочую хрень, обтягивали фотоальбом бархатом и потом, на протяжении всей службы, нашпиговывали его фотографиями. Фотографии на военную тематику, особенно на фоне техники, были запрещены командованием, поэтому и сами альбомы при обнаружении уничтожались на глазах незадачливых нарушителей этого приказа. Некоторые, особо прозорливые, фарцевали уже готовыми альбомами, куда потом вставлялась пара тройка фотографий нового хозяина. Ближе к дембелю солдаты начинали готовить парадную форму, в которой потом, при увольнении в запас, уходили домой, начесывалась шинель, нагуталиненные кирзовые сапоги гладились утюгом, что делало их похожими на хромовые, для кителя плели всевозможные аксельбанты, воротник окантовывали шнуром, погоны покупали новые, также в ходу были всевозможные разрядные значки и знаки, за отличную службу, за прыжки с парашютом, и прочие побрякушки. Все это с большим трудом доставалось и тщательно хранилось. Писком моды в начале и конце восьмидесятых были "дипломаты", которые покупались везде, где только было возможно, в основном, у летчиков или у техников летного полка, младшие офицеры так делали небольшие деньги, хороший "дипломат" из кожзаменителя спокойно уходил за сотку, а то и за больше. Иногда на аэродром садились на дозаправку транспортные самолеты, у летчиков таких самолетов всегда что-нибудь было, джинсы, добротная обувь, дипломаты, продукты, хорошие сигареты, приемники. Помню, что один раз засыпал багажник под сиденьем своего КрАЗа до верху картошкой. Откуда у солдата деньги? Деньги у солдата от бизнеса. Те, кто ездит на бензине, продают бензин. Те, кто возит керосин, продают керосин. Были даже такие, кто водой питьевой зимой торговал и делали на этом приличные деньги. Земляк мой заливал цистерну водой и ехал в ближайший поселок спать, колонки там зимой замерзали, люди с флягами и ведрами ходили к нему за водой. К утру, довольный и выспавшийся, с полным карманом мятых рублей, он ехал в казарму, досыпать.
Я служил водителем ТЗ-22, топливозаправщика на базе автомобиля КрАЗ, с двадцатидвухтонной прицепом-бочкой и примерно год своей службы простоял в ДЗ (Дежурное звено). В ДЗ распорядок службы был такой: утром и вечером на боевое дежурство заступала пара или две пары летчиков, днем обычно лейтенанты и старлеи, а вечером - капитаны, майоры и даже подполковники. По тревоги они вылетали к нашим границам, которые, как все мы с детства знали, нужно бережно охранять. На МиГ вешали четыре ракеты и он, пилотируемый красивым интеллигентным летчиком, улетал "громить врага", японца, американца или китайца. Китайцы летали редко, смеялись, что китайцы летали только когда им завозили керосин. У нас же с таким дешевым топливом проблем никогда не было. Иной раз в бочку попадала вода, на склад ГСМ раскачиваться ехать было лень, сливали керосин в овраг и тут же на аэродроме закачивались новым из колонки. Хотя такое редко бывало. Но бак КрАЗа я тоже заправлял чистым реактивным топливом, зачем ездить на ГСМ за соляркой, если сзади целых 22 тонны качественного горючего. Я даже иногда прикидывал, хватило бы мне этого керосина, чтобы доехать до родного Усть-Каменогорска. Наверняка еще бы осталось на обратную дорогу, а в Новосибирске или в Красноярске меня бы дозаправили.
После года службы меня направили в учебку, за правами на прицеп, и это мероприятие буквально оказалось для меня поездкой на курорт. Мне выдали вещмешок, каких-то консервов на дорогу и отправили в Сибирцево, в учебный полк для специалистов техсостава. Старшина довез меня на мотоцикле до станции Угольной, выдал двадцать рублей зарплаты за два месяца вперед, выдал проездные документы и сказал, где нужно будет выйти и доложить о прибытии. И все, на целых два месяца я выпал из порядком надоевшей мне тягомотины унылой казарменной жизни. В учебке конечно тоже были казармы и строгий распорядок, но поскольку мы прибыли уже из действующей армии, отношение к нам было совсем иное, чем к новобранцам. Первым делом я пришел в штаб доложить о прибытии. В предбаннике сидел худой зашуганный солдатишко и изучал брошюру О вкусной и здоровой пище. Поначалу меня это насторожило. Сука, не кормят тут наверно совсем, подумал я, но после понял, что был не прав. Первым делом мне чуть не выбили зубы, когда я в обед без разрешения взял вилку с сержантского стола. У меня хватило благоразумия тут же попросить прощения и вернуть вилку на место. Сержанту это понравилось. Он только потряс меня за грудки и отпустил, хотя капитан, то ли начальник столовой, или начпрод, я не разобрал, уговаривал сержанта дать мне в морду, чтобы я запомнил. Дальше все потекло без эксцессов, нас никто не трогал, у нас был свой сержант, из новоприбывших, с которым я хорошо подружился, сам он был сибиряк, а служил на Сахалине, куда я потом летал на учения. Мы с ним иногда по телефону вечерами калякали, дозвониться из Дежурного звена можно было в любую точку страны, нужно только было знать пароли коммутаторов, список которых висел тут же на стене над тумбочкой дневального.
В общем и целом, служба и учеба в учебном полку мне нравились, кормили там на убой, работой сильно не загружали, чаще всего, особенно по вечерам, мы были предоставлены сами себе и занимались чем хотели, читали книжки, гуляли по расположению части, брали что-нибудь в местном военторге и шли на полигон, подальше от начальства. Работать нас возили на местные предприятия или на стройки в окрестностях гарнизона, обычно что-нибудь таскать или разгружать. После того, как на стройке убило током двух солдат, нас на время оставили в покое. Раз или два в неделю нас ставили в наряды по кухне или на охрану штаба от вражеских лазутчиков. После службы в войсках это казалось легким развлечением. Помню, охранял ворота, сидя за огромным широким столом, чтобы скоротать ночь до смены писал стихи в блокнотик и потихоньку отщипывал от хлебного батона, который положил в стол. Среди ночи внимание мое привлекло какое-то поскребывание и легкий шорох в середине стола, он то затихал, то снова появлялся, наконец, я не выдержал и заглянул поглубже в стол, с другой стороны моего батона как ни в чем не бывало сидела мышка и подрезывала хлебушек своими остренькими зубками, так мы с ней и просидели всю ночь, она с одной стороны пощипывала, я с другой. Вообще, к мышам и к другой подобной живности у меня отношение вполне дружеское. Они наверное это как-то чувствуют. Может быть ауру считывают или поле мое.
На утро повезли нас на делянку лес пилить, а дело было в мае. До обеда мы весело работали на воздухе, но когда присели отдохнуть, кто-то из ребят вдруг вспомнил про клещей и мы стали друг друга осматривать. Оказалось, что они успели позаползать куда только было можно, вообще удивительно, что никто не оказался укушенным, ведь на Дальнем Востоке и в Сибири клещи самые вредоносные.
За два месяца, проведенных в учебной части, я успел загореть и отрастить два подбородка, на фотографии на новом водительском удостоверении это было особенно заметно, морда явно не вмещалась в отведенный для нее формат, вообще, надо заметить, человек быстро привыкает к хорошей жизни. Уезжать нам не хотелось. Хотя, беспокоился я напрасно, по приезду в мою родную часть служба пошла еще веселей. Я вернулся в свое Дежурное звено, где так и простоял до конца своей службы, выезжая только на полеты и в баню. Однажды, стоя "на ремне" у тумбочки, я подслушал разговор прапорщика из полка с одним из бойцов. Прапорщик увещевал его не ехать обратно к себе на малую родину, а остаться здесь, во Владивостоке, иначе, мол вернуться не получится - закрытый город. А после армии в самый раз. Так и я в общем тоже решил для себя, а куда мне, собственно, ехать? Кто меня ждет в нашем захолустье. Я стал узнавать, есть ли во Владивостоке институт искусств и когда узнал, что да, то тогда уже определился окончательно, что остаюсь. Но это уже совсем другая история..