Она слышит выстрелы. Дом её спрятан и тих.
Она чует пороха запах и гром канонад.
Кисть в лёгких руках, завершающий горечью штрих -
Отец где-то там, и, быть может, вернётся назад.
Не стены - холсты в её доме. И друг - тишина,
Что часто заходит - беседу немую ведёт.
Она в своей скорби почти бесконечно одна.
Взмах кисти - роняет на город снаряд самолёт.
Ещё один взмах - исказилось ребёнка лицо,
И криками воинов пылает кровавый закат.
Она замыкает нить жизни и смерти в кольцо,
Свершая касанием рук за обрядом обряд -
И нет равных ей средь рисующих эту войну,
И в каждой картине она умирает сама -
Навечно закрытая в угольно-чёрном плену.
А пули сбивают сердца и дробят черепа
На сотнях холстов, разрисованных нежной рукой,
Пред взглядом незрячим на крошки дробится земля,
И плач не пронизан, а взорван слепою тоской:
Она пишет хрипы и стоны сквозь трель соловья,
Она пишет муки, и розы открывшихся ран,
Она пишет честь и отвагу на мёртвых губах,
В штрихах её пули коверкают девичий стан,
И страх, безграничный, безбожный, отчаянный страх
Живёт в этих ликах, и взрывах.
«Будь проклят мой дар...»
Слепое дитя Командира не видит побед,
Горячих сражений, последнего взгляда, смертей -
Отец говорил, ничего в них прекрасного нет.
Она ему верит, но пишет их тысячи дней,
Живя в вечном ужасе, чёрной тоске по нему,
Плетя кружева из изорванных болью сердец.
И нет равных ей средь рисующих эту войну -
А если хоть кто-то сравнится -
Погибнет отец.