Года стирают память о былом,
Но до сих пор стоит перед глазами
В распутице осенней за селом
Оборванное детство моей мамы.
Сейчас ей было б восемьдесят пять,
А в сорок первом было лишь двенадцать,
Но память всё не хочет отпускать
И требует в те годы возвращаться.
Я ж был рождён аж через девять лет,
Когда всё отвзрывалось, отстреляло
И посему про это время бед
Рассказов переслушал я не мало.
Я слышал их из самых первых уст,
Смотрел в глаза, видавшие тот ужас...
Картошки перемёрзшей желчный вкус
Я по рассказам ощущал не тужась.
Я чувствовал, как вмёрзли ступни ног
В лёд лужи, возле взорваной трёхтоннки.
Так чувствовал отец, когда промок,
Уснув зимой в дымящейся воронке.
Я запах гари кожей ощущал
И выл сильнее дикого подранка.
Так всех святых отец на помощь звал
Когда горел под Оршей в тесном танке.
Во мне вскипала злоба через край,
Когда впервые услыхал от деда,
Как на растрел вёл пьяный полицай
Его под вечер на закате лета.
Я видел спину дядьки своего.
Точней сказать – я видел, что осталось
После того, как около него
Авиабомба рядом разорвалась.
Сжимает горло горечью обид,
Когда я ненароком вспоминаю,
Как друг отца в Берлине был убит
После войны, двадцать шестого мая.
А раньше зА день он писал домой:
«Мы победили, мать! Готовься, еду.»,
Но криками и жгучею слезой
Отметила мать сынову победу.
Года прошли и увели с собой
Всех тех о ком сегодня я поведал,
Но навсегда останется со мной
Их подвиг увенчавшийся ПОБЕДОЙ.
Коробит душу, что награждены
Совсем не все и это безусловно...
Я ж всех, прошедших тропами войны,
В герои зачисляю поголовно.