Рождение

Олег Погасий
                Р О Ж Д Е Н И Е
               

   Он сам творит безмерные пространства,
   их заключает в черепа времен, названия
   дает пятнистым веерам миражей и в камне
   высеченным царствам, их разрушая,
   разрешает их погром. Великих рек пускает
   голубые стрелы – мишенью ставит им моря,
   держа в руках снопы дождей и гром, и ветр,
   и награждает зеленью леса.
   Потом их выдувает на корню
   и, насаждая дух пустынь,
   к духовному отходит сну.

   И вот – идет,
   топорщится земля
   под мощными ступнями,
   что демоны земли хватают воздух
   огненными ртами.
   Пот катит горными ручьями,
   власы трещат под небесами,
   а слово медленно его –
   оно проходит днями.

         Вот – с гулом
         выброшенной речи
         кидаются на щели
         языки, не в силах больше
         биться вечность в тисках
         космической печи.

         Развоплотить хотел огонь
         своими темными делами,
         в душе своей беря разгон
         над предвечерними лугами.
         Он ветер принялся ломать,
         как ветки. Длинными руками.
         Морские воды принижать
         темно-зелеными глазами.

         Рот открывает – пламя, пламя!
         Как к жертве кобра,
         которая смертельно ранит
         огнем, – которым мир весь собран.
         И вот – на кости, сферы – давит,
         и глухо лопнет скорлупа,
         и ветер скорлупу ту плавит,
         и в щели ринулась толпа,
         несущих тьму и свет частиц,
         но там космический колпак
         их дерзновения настиг…

         Кругом большая тьма.
         Но тьма не та, которая,
         как свет и тьма, но тьма,
         как внутренность… моя.
         Которую представить лишь
         себе возможно… и там
         я видел бездыханный океан,
         в котором воды жизни ушли
         на дно, как эти разноцветные
         ракушки, чей мертвый шум,
         чей крепкий сон, не будут времени
         течением нарушены. И в их узорах
мир запечатлен, который был велик,
и был обрушен.

И так проходит…в черной глубине,
которая с пространством схожа
сияющим, как ночью мокрый снег…
где парусину ветер не тревожит,
проходит то, – что временем назвать
язык не повернется мой,
после того, как время… дух низложен,
проходит… как невидимой волной,
мурашками что покрывает кожу.


Пристрастен я под звездными Весами
с тех незапамятных времен,
когда с ракшасой  Кумбхакарной
                столкнулось войско Рамы,
и перевесом был их гул имен.
Но если жизни разбирать по капле,
в предвзятом отношении виня, –
да, день за днем, за кальпой кальпа, –
там не было, конечно же, меня.

                Он, то есть я,
повязан был, переплетенными ветрами,
до обращения поверхностного чувства в глубину,
                Он, то есть я,
« летящим в пустоте» – был назван,
и был привит мне вкус, переходящий, облаков,
и был запрет пространств наложен, и голос мой
озвучен из веков, а груз деяний, как волнующая
тень на водах, и чудесами пыл истрачен мой и в
небо ночи переложен.
                Он, то есть я,
провозглашен из рвений ниспадающих ветров,
на рваное дыхание похожих, и в нем, во мне,
заговорил простор: открой попробуй – рот, – и
бил его, меня, на самом деле ничего не значащий
озноб, когда вкусил он, то есть я, от этих дуновений
   Божьих, потом все продолжалось в Духе отнесенном,
   но счет на месяцы и дни рисунком лег на розовой
   прозрачной коже, ничтожные года вытягивались в
   ноготь, и повторял я, – « близок миг, и буду на руку я
   легок», и тормозил, войдя в густую ночь по самое
   колено, бросалась тень на место между ног, заметнее
   всего у подбородка моего светлело, заря кроила
   нимб, был за спиной восток, и на прощанье туча злая
   мне бросила на лоб курчавый темный клок.
                Я двинулся, и зашумели
   глубиною небеса и реки, заволновались наверху леса.
   Я повторял великий ход. Желанья, кости крепли.
   И сотрясал мир внутренний далеких битв раскат.

   Желал того иль нет – я умещался полностью,
                моя душа, в упавшую
                в безвестность точку световую,
                мой вздох и вскрик
                оттуда поднялись, –
                Он, то есть я, –
                не призрак, нет!
                Штрих, штрих невольный.
                Он – мне вопрос,
                я – на него ответ.
                Потом? … Потом не помню.

   Потом стучали… но стихло.
   Я жадно слушал тишину, –
   а вдруг, – я – лишь потусторонний выхлоп,
   ослышка воздуха, ничто минут?
   А дверь? – и дверь. И чьи-то быстрые шаги,
   и снег на крыше.
   И предрассветная глухая муть.
   И тот, кто был. Ведь был?
       Но только вышел.

   А комната? – и комната чужая,
   чужая пыль, в деталях простота,
   слова то пухли, то сужались,
   то осыпались, будто шелуха.
   И комната на улице Рылеева, большая,
   обои желтые в цветах, светло.
   И жизнь моя, – теперь чужая, –
   пришла ко мне и мне легко.


                --------------------------------