В гул пчелиных будней отпуская
праздничные сны,
пусть твердит своё судьба людская
языком волны,
я не сокрушаюсь, коль душою,
что едва стара,
не сплетусь с резиновой большою
гидрою добра.
Рыжая толпа, чьи силы вздуты,
правду теребя,
кто бы сомневался, что вину ты
примешь на себя,
что в тебя, чьи головы – солдаты,
а объятья – льва,
я упрусь тогда, когда слепа ты
и всегда права.
В марте, если выйдешь за границы
дома, где прожил,
чуешь, как по небу плещут птицы
и дрожанье жил,
сходишься со светом, как с рекою,
и течёшь вполне
ласково и плавно, далеко и
глубоко на дне.
Но и здесь, сплавляя должность рыбью,
сквозь года и льды
остаёшься рябью или зыбью
в зеркале воды,
если океаны, реки, лужи
человечьих глаз
с каждым днём всё жертвенней и хуже
забывают нас.