*
Мой духовник спасается в скиту.
А я иду по тоненькому льду,
и чувствую, как трескается он…
а там – обрыв – и оборвётся сон.
То лёд трещит – иль это я – по швам –
дивясь всё возрастающим словам,
что всеял в сердце Сеятель Господь?
Дух бодрствует, но немощствует плоть.
О, ветхий мой, телесно-тесный скит!
Тебе немало скорби предстоит.
О, бедное, души моей зерно!
До гроба ты на скит обречено.
*
Когда нет в поле зрения бездомного кота –
иль пса – дрожащего от зимней стужи –
бредущего неведомо куда –
когда весь мир – до поля зренья сужен –
то радоваться можно иногда –
особенно под зимним капюшоном –
и ёлке встречной в платье расклешённом,
и куполам – снежком припорошённым –
спеша к вечерней службе в минус тридцать –
за всех несчастных на земле молиться
в единственно-любимый в мире храм –
где всё, что только входит в поле зренья:
и свечек чуть дрожащее горенье,
и – дымный – из кадильниц фимиам –
приносит неземное утешенье.
Где кажется, что именно сейчас –
Он безраздельно милует всех нас!
И Ангел – световидно-белокрылый –
над каждым псом бездомным держит щит –
пока сорокократное звучит
из уст Церковных: «Господи, помилуй!»
*
То – легчайшая строчка стиха,
то – булыжная тягость греха….
Перед Вами мой тайный дневник,
духовник мой – Вы мой духовник…
Я не скрою, я выскажу вслух,
перечислю, чем болен мой дух.
Всё, что стыд и воистину срам –
покажу исключительно Вам:
речевой и безмолвный контент
мозговых моих пишущих лент,
неразборчиво-мелкий мой шрифт,
мою скоропись, мой манускрипт –
фолиант рукописный – судьбы…
корректуру текущей главы,
и текущую жизни строку –
Вам – любимому духовнику.
И как горек мне - Вам всякий раз -
этой прописи свежей показ –
где чернильное море штормит
и перо окаянно скрыпит.
Но, взгляните: над гребнем греха –
там – небесная чайка стиха!
*
В конце концов всё будет хорошо!
Господь отрёт с лица Земли слезинки,
Перевернёт Истории пластинку
И зазвучит бессмертия мажор!
Обугленная, мёртвая Земля –
из пепла, будто Феникс, возродившись –
не знавшая Небесно-Царских пиршеств –
забывшая Божественное «ля» –
узнает, и услышит, и поймёт –
не сразу, вероятно, с непривычки –
что ни одной отныне Божьей птички
в её сырое чрево не войдёт.
Что ныне – повсеместно райский сад,
а не в каком-то избранном местечке.
Что все её «природные аптечки»,
пчелиный вкупе и змеиный яд –
не пригодятся больше никому.
И как всегда – в немом благодаренье,
и в жертвенности женской, и в смиренье -
покорна будет Небу одному.
И кровоостанавливающий,
бездействующий ныне подорожник,
и некогда искуснейший сапожник,
и повар, королям варивший щи –
навыкнут, постепенно обживут,
отпраздновав святое новоселье -
обитель непрестанного веселья,
где все в Адаме счастье обретут!