Самый древний город проснётся.
С кардамоном кофе толчётся.
Это явью восточная сказка
Пробуждает сады Дамаска,
С миндальным привкусом ядов.
Дивом дивным - мечеть Омейядов.
Ночь уступит утру, слабея.
Запестрят абаИ, галабеи.
И чадра отпустит на волю,
Те глаза, что чернее смоли.
Окружит арафатку игаль.
Закалится дамасская сталь.
И зашепчет лукавый Восток,
Раздувая пустынный песок.
Запахнет шафран и гвоздика,
И пряный мускатный орех.
И уже пробуждается дико,
Мой тысяча первый грех.
И какие-то тайные ларчики
Открывают во мне шальварчики.
И я шёлковый сброшу халат,
Что в турецкий узор - огурцом.
И окажется - все рубайат
Соловьиным напеты птенцом.
Да простит же меня шириат.
Огуречный соблазн виноват,
И штаны, и вот этот халат.
И в сурьмовом разрезе взгляд,
Что попался мне на ночь глядя.
Не устраивай тяжбу, кАди.
Не руби ты мне рук без вины.
Не брала ни коней, ни казны.
Есть добычи, но только ины,
И они не имееют цены -
Там Хайям, Насреддин, Ибн Сина,
И скупой огород бедуина -
Что почти бесполезный труд.
Там и ослик, везущий мазут,
И прохлада оливковой рощи,
И выносливый дух скакуна,
И горячая глина на ощупь,
Как и первая капля вина.
И смола у ливанского кедра,
И огромные головы роз.
И та ночь, полюбившая щедро,
Аж до тысяча первых слёз.