- Ну так что?, – в голосе собеседника звучало эстонское нетерпение,– Буд-де-те что-то брать или кофе для начал-ла?
Федя оказался сидящим в удобном кресле, сразу же принявшем форму его тела, с позолоченной чашечкой ароматного кофе в руках.
-Так что? Талант или везение? Выбирайте, без смущения выбирайте! Но сначала хорошо подумайте – времени у вас навалом, - некстати, почти интимно подмигнул Бандерас.
Феде захотелось уйти. А ну его, этого клоуна! И чего пристал, спрашивается? А сам-то, сам он что тут делает? Расселся, кофе пьёт, видите ли... Да и что это за прокат такой? Небольшая комнатка – ни полок, ни бытовой техники - ни-че-го. Что тут "прокатывает" этот странный прибалт-латинос? Стоит, зубы ровные скалит - сама предупредительность. Да что тут в самом деле происходит?!
-Да ничего особенного не происходит, - пожал плечами Антонио, - Сдаём напрокат кому чего не хватает. Вот вам, к примеру, -Бандерас доверительно понизил голос, -явно не хватает двух вещей – везения и, как это не прискорбно, еще и таланта. Да к тому же, давайте откровенно, разве Люська натура? Складочки, ямочки, кудряшки... Фи, ренессанс какой-то,- презрительно фыркнул в напомаженные усики.
"Люська, натура, ренессанс? Что он несёт? Откуда знает?" Салтыков энергично задергался в кресле, пытаясь встать. Не тут-то было! Кресло цепко держало подлокотниками за руки. У, чёрт! Федя дернулся ещё раз. Кресло вцепилось с нешуточной силой. Чашка выпала и со звоном разбилась о блестящий кафель.
-Напрасно, напрасно вы так нервничаете, молодой человек! Попрошу учесть – ещё ни один клиент не ушёл от нас не обслуженным! И дергаться не нужно, а то нечаянно ручку можно сломать. Ну, правую, например. А какой из вас, Салтыков, после этого художник? – ёрничал Бандерас.
Федя притих, пытаясь сообразить, что, разрази его гром, тут происходит?!
-А ничего и не происходит! Сам пришёл, а теперь вот хлопот с тобой не оберёшься,-заворчала спинка кресла.
Федя сник и обречённо спросил:
-А сразу и талант и везение нельзя?
-Ни в коем случае! Ни-ни-ни. Что-то одно. Впрочем, вариант имеется, - ещё одно интимное подмигивание и внезапная смена акцента. Бандерас, нет, теперь не Бандерас, а какой-то Бельмондо с изящным французским прононсом торжественно произнёс,-Предлагаю гениальность? Ну просто умопомрачительную, фантастическую, грандиозную, невиданную доселе гениальность! Лё манифик! Но,- зашептал прямо в ухо,- уже в обмен, только в обмен. Взаимообразно. На сущий пустяк!
-Какой обмен? Какой пустяк? В чём гениальность?,- проблеял в полной растерянности Салтыков.
-Пустяк, он и есть пустяк, а по сравнению с тем, что я предлагаю, так и вовсе мелочь, не стоящая внимания.В чём гениальность, спрашиваете? Вопрос сформулирован некорректно. Гениальность не-пред-ска-зу-е-ма! Порой проявляется так, что просто диву даёшься! Что, Фёдор, разве не заманчиво стать гением, а? И всего-то в обмен на сущую глупость, мизер, ерунду, определённо ерунду, - частил, грассируя, Бельмондо.
Федя совсем обалдел. В голове шумело, Бельмондо-Бандерас выглядел странно. Салтыкову каза-лось, что он смотрит сквозь дверной глазок.
Стать гением? Гением... А что? В этом, определённо что-то есть... Определённо есть! Гениальный, знаменитый, да что там мелочиться, всемирно знаменитый художник Федор Салтыков! Звучит? Звучит-звучит, ещё как звучит! Признание, слава, деньги, деньжищи! Униженная и пристыженная Люська молит о прощении. Нет, он, конечно, простит. Но сначала... Стоп! Есть ведь и непризнанные при жизни гении. Да сколько хочешь! Нет, на фига ему слава и признание после смерти? А тем более деньги, а тем более Люська?.. Глупость какая. А впрочем! Непризнанный гений Фёдор Салтыков умирает, как Ван Гог, в нищете и забвении, а его картины потом бъют все рекорды на всемирно известных аукционах. Коллекционеры буквально рвут их друг у друга из рук. Безутешная Люська бъётся в истерике на его могиле... Нет-нет, не то! Только признанная. Голова шла кругом от перенапряжения мысли.
Признанная, признанная. Гарантированно признанная, - заверил Бандерас. В этот раз он улыбался, казалось, искренне, не паясничал, не подмигивал. Говорил с едва уловимым латиноамериканским акцентом. И вдруг сменил тон, - Некондиционные вещи не предлагаем! Как говорил герой, фирма веников не вяжет! Но... в обмен, только в обмен. Мы вам гениальность, а вы...
-Да не тяните вы жилы из меня! Обмен, обмен... Заладили одно и то же. В обмен на что? Что у меня может быть такого, что вам так необходимо? Да у меня и нет ничего, - хотел вывернуть карманы Федя, но кресло знало свою работу. Руками было не пошевелить.
-Гениальность в обмен на способность любить и сочувствовать. По-моему, справедливый обмен. А то уж больно вы чувствительный, Феденька, - пригорюнился не пойми кто, подперев рукой щеку, совсем так, как это делала Федина покойная бабушка.
А и вправду – чего это он такой любвеобильный и чувствительный? Любил ли его кто, сочувствовал ли ему кто-то кроме бабушки и родителей? Этого Федя припомнить ну никак не мог. А Люся?! Люся... Ну, Люся. А что Люся? Любила бы, так не укатила бы на иномарке. И поминай, как звали. Да никто ему и не сочувствовал. Да и чёрт с ними! И не нужно ему никакого сочувствия. И любви не нужно! И никто ему не нужен! Да и Люську эту он совсем уже не любит. И что такое вообще любовь эта самая? А тем более сочувствие? Это, простите, как?
-А, валяйте!!!, - Салтыков понял, что кресло вновь стало просто креслом. Чашка кофе опять в руках. Антонио Бандерас любезно улыбается. В голове не шумит. Увеличительное стекло больше не мешает правильно смотреть на мир. Мир, мир... А что, в принципе, он из себя представляет, этот мир? Ну, земной шар, хлипкий голубой шарик, плывущий в космических просторах. Всё по той же орбите, вокруг того же светила. Скукотищааааааааа… Вот бы рычаг побольше, да сковырнуть его с орбиты к чертям собачьим! Да посмотреть, что будет. Как там говаривал Архимед? Дайте мне точку опоры? Точку опоры, точку опоры... Да, нужна точка опоры!
Федя Салтыков, бывший художник, не спеша шёл домой и голова его была занята сложными рассчётами.