Из фургона мороженщика, в котором негромко звучала жутковато-загадочная мелодия, наподобие той, что играет в музыкальных шкатулках, крепко сложенный парнишка лет восемнадцати выволок чёрный холщовый мешок. Шмяк-шмяк по зелёному газону до самого лаза, в подвал, тащил, бережно ухватив за один из концов.
— Чудак, вряд ли привёз коробки с прохладными сладостями: пахнет духами, — подумал соседский пёс и начал тявкать. На удачу похитителя никого иного в округе не было.
— Уа,кх... йа взе?! — через какое-то время, лёжа связанной скотчем на кровати в комнате без окон, попыталась прокричать молодая особа с растрёпанными крашенными волосами, но не смогла, помешал кляп. Одно движение, второе, голова кружилась и всё словно в тумане. Было трудно пошевелиться, но внезапно пробудившийся инстинкт самосохранения помог нащупать в кармане разодранных джинсов телефон. Скотч был раскушен, и от кляпа освободилась. Девять один один, но:
— Чёртов мобильник! — сеть не брала, — Давай, ну давай же!!! Есть!!! — вскричала девушка. Гудок раздался.
— Все операторы заняты, подождите на линии. Нам очень важен ваш звонок.
— Проклятье! Ну же, Господи, помоги, я никогда не буду гулять вечерами... — проскулила несчастная. И "Аккумулятор разряжен" — как насмешка свыше — отобразилось на мутном экране, который освещал стены почти уютной комнаты, обклеенной фотографиями жертвы. Вот она, улыбчивая, на пляже с подружками играет в волейбол, вот в школе на занятиях, хмуро насупила брови над партою, а вот в ночной сорочке - у окна...
— Боже, он следил за мною, — подумала девушка, в испуге закрыв рот ладонью, чтобы не выдать своё пробуждение. Маньяк, должно быть, где-то рядом.
— ...Аллооо, помощник шерифа слушает, говорите! — донеслось из полу-охрипшего динамика.
— Помогите мне, Господи, помогите... Он где-то рядом...
— Мисс, что случилось? Ваш адрес, имя и фамилия?
— Чёрт подери, я не знаю, где я, меня похитили. Я - Ребекка Монро, Блеквуд авеню 2734.
— Вас плохо слышно, повторите, алло, — доносилось в ответ.
— Чёрт, чёрт, он где-то рядом. Я не могу говорить громче. Меня похитил какой-то псих в форме мороженщика, когда я прогуливалась от грёбанного... Алло, алло?!
— Мы постараемся отследить ваш звонок, не вешайте трубку. Мимо чего вы прогуливались?
— Я вас не слышу... — телефон погас.
Заскрипела деревянная лестница, шаги... И, пугающая длинная тень появилась в свете ручного фонаря, Ребекка забилась в угол, зажмурилась от яркого света, и, несколько странно моля о пощаде, кричала:
— Ты кто, чёртов псих?! У меня мама юрист, тебя посадят на электрический стул! Не подходи ко мне, пожалуйста! — и плакала от безысходности, готовая раскромсать ему лицо одним маникюром.
— Электрический стул - это на колёсиках чтоб кататься? У меня такая машинка была на пульте. Ну, как была? Есть, — и, чавкая, — Будешь сэндвич? Он вкусный, — включился свет, и голос робко заикавшегося юноши продолжил:
— Я Сэмюэль, но мама меня звала Сэмми.
— Что?! — плакала девушка, а амбал продолжал не менее робко.
— С арахисовым маслом... Я Сэмми, вернее не Сэмми с арахисовым маслом, а сэндвич с ним в руках у Сэмми, вернее не у него, но у него, то есть у меня... Я Сэмми.
Наверное, надо спросить, как твоё имя?
— Чтто?! Я Реббека! — дрожала бедняжка.
— Это я знаю, что Ребекка, — промямлил парень, размахивая огромным ножом, который и правда был измазан в чём-то, вроде шоколадной пасты,
— Просто надо спросить, как тебя зовут, чтобы быть знакомыми. Ты у меня единственная девушка, — и засмущался.
— Не трогай меня, пожалуйста, — когда он склонился над нею, взмолилась, но маньяк просто положил бутерброд, уточнив:
— У меня есть ещё сладкая газировка, и не сладкая, я бы сразу принёс, но не знал какую ты предпочитаешь... Ааааааа!!! — парень начал бить себя ладонью по голове и теребить виски, ещё пуще пугая Ребекку.
— Глупый Сэмми, глупый. Вдруг она не любит сэндвич сладкий, тебе надо было сперва спросить, что она любит? Глупый, Сэмми. Они не зря тебя ставили в угол, кидаясь чем попало, смеялись над тобою. Всегда, Сэмми, всегда.
— Погоди, я кажется тебя узнала, Сэмюэль, как там... Помощник мороженщика...
— Беккер, — дополнил юноша, — глупый Сэмми Беккер.
— Ты учишься в коррекционном классе... Для психов... Ой, прости...
— Вввввсё правильно, дддля них... — тёр глаза парень, сжимая нож, —
— Они говорили, что я чудовище...
— Кто, голоса? — уточняла девушка, пытаясь пробраться к двери,
— Кто говорил, врачи?
— Дети, психи. Особенные, как и я.
Шаг за шагом, легко и неспешно продвигаясь к лестнице, приговаривала жертва, пытаясь запутать маньяка:
— Ты им делал больно, приводил сюда?
— Ннеет, нет! Они мне, не я им делал...
— Ты приводил их сюда, Сэмми?
— Больно, они делали больно, здесь! — и рукоятью ножа указывал себе на левый кармашек на клетчатой рубашке, застёгнутой под горло,
— Здесь больно. Делали. Дети.
— Сердце? Боль? Ты приводил сюда маленьких детей, для чего? — уточняла отошедшая к лестнице почти что беглянка.
Амбал выронил нож из руки и заплакал...
И, спустя паузу, вослед Ребекке:
— Я с ними делился сокровенным, много лет, а они все смеялись. Говорили, что я чудовище. За то, что люблю. Люблю...
— Их? — подумала девушка...
— Тебя люблю, а они смеялись, в классе, не здесь, "она красавица, а ты чудовище".
Чудовище и красавица, как в той сказке, что читала мама. Глумились надо мной. Никто не понимал, — лицо парня перекосила судорога.
Замешательство Ребекки не дало ей смелости выбраться, в голове звенело:
— "Убегай, соплячка, без оглядки," "больной, бедный парень" "маньяк он. Уходи пока можешь", — но дверь от подвала заперта.
— Прости, мне нельзя тебя отпускать, я чудовище, — донесся нагнавший её голос.
Сердце в ужасе сковало. Наверное, скоро конец.
Мало ли, что придёт в голову безумцу? Но, спустя половину вечера, они сидели порознь на креслах в подвале и ели подогретую пиццу с газировкой вкуса вишни, алой, как кровь.
— Ты просто не понимаешь, что у нас не может быть, как в сказке: дети, семья. Сэмми? — пыталась вразумить беднягу зазноба, — Это сказка. В жизни всё иначе. Я человек, ты человек. Нет красавиц и чудовищ. Хотя мы и разные. Что есть общего у нас, кроме куска пиццы? Но ты не отчаивайся, я всё равно могу стать твоей приятельницей, навещать в больнице. Врачи помогут. Только выпусти, если и правда любишь. ...А отношения - это другое.
— Мы разные... Сложно понять мне и меня... — парень смотрел, как заворожённый на её фото на стенах приговаривая,
— Семья и дети? Знаешь, ты всего лишь проходила мимо, а у меня словно что-то внутри переворачивалось, за грудиной, тут где "тук-тук"... Не многое мне надо.
— Бабочки в животе? - переспросила девушка.
— Слыхал об этом, но если кушать бабочек таких ощущений не бывает, проверял, а ты проходила и они во мне оживали.
Глаза собеседников на мгновение встретились, в его читалась влюблённость, а в её желание уйти и опаска, но вместо поцелуя Сэмми обронил на себя газировку, испачкавшись в алом, как ребёнок.
— Сэмми, глупый Сэмми. Всё испортил, — пеняя на себя, причитал он, как вдруг осенённый некой идеей, направился наверх.
"Переодеться" — подумала девушка, а нож, оставленный на полу так и манил использовать его против относительно доброго, но безумца.
— Заказал пиццу, чтобы меж нами было больше общего, — произнёс вернувшийся и нож сам выпал из рук почти не пленницы. Лёгкое замешательство миновало.
— Сэмми, ты не глупый, правильно, с грибами, как и прежнюю, — предвкушая приступ самобичевания юноши, промолвила, как хороший психолог, Ребекка.
— Неуклюжий растяпа, вещи по дому раскидываю, — кинулся поднимать столовый прибор,
— Мама раньше сердилась, до инсульта. А сейчас убирается тётя-опекун, это та, что печётся обо мне, но не из домика, где социальная служба. Они, как ушла на небеса матушка, сказали, что заберут меня в специальную школу, где тебя нет. Понимаешь — нет. Где я не помощник мороженщика, а значит, не подложу тебе лекарства, что выписывала злая миссис в белом халате, и мы не увидимся больше.
Правда, если у тёти не случится удара, то всё останется, как сейчас. — пространно улыбнулся парень,
— Не знаю из-за чего бывает такое, смерть - это страшно. Только мамин фотоаппарат помогает видеть мне тех, кого люблю...
А тем временем раздался звонок в дверь,
— Наверное, пиццу принесли, — пробормотал парнишка, и, подняв нож, поспешил к дверям по лестнице.
— Полиция, откройте!!! — стук усиливался. Ребекка, вскрикнув:
— Господи! — что-то поняла и помчалась вослед,
— Сэмми, стооой!
— Брось нож!!! Кому говорят, брось! — сквозь лай донеслось откуда-то сверху и на три выстрела в грудь парня, его бывшая пленница кинулась к телу, уже не только газировкой окрашенному в алый.
— Боже, нееет!
— "Стокгольмский синдром" — промелькнуло в голове стрелявшего офицера, когда девушка вопила над истекающим...
— Скорую! Чёрт побери, кто-нибудь, вызовите скорую!!!
— Пол часа езды, — промямлил растеряно полицейский.
— По-другому...
— Что, глупенький мой?
— В груди болит как-то по другому... — почти по-детски удивлялся парень,
— Держись, ты только держись, скоро врачи приедут, — стиснув зубы, гладила его по вискам.
— Помню в сказке, от поцелуя красавицы, он превращался в принца... Так не хочу быть уродцем, — и Ребекка, дрожа от сожаления, склонилась, поцеловав своего "маньяка" нежно-нежно, а слёзы всё лились и лились на капли свежей крови испускающего дух:
— Я больше не чудовище?
Послесловие:
Лучше добродетель — под маскою зла, чем зло — под маской добродетели.
22 Марта 08:10 2015