К главной дороге

               

 Настойчивый  Любовный  Зов
–  стихи и есть: суть ОБЩЕГО в природе,
заодно
    поэты с соловьями.
                Это правда.
Но вкус к стихо – творенью  может выдать
к тому же склонность к осмысленью жизни
(по праву философского труда)…
 
                Любое писательство, где еще какое-то время назад читалась мысль автора  «это плод моих размышлений, и серьезно думаю, что…»,  теперь лучше обратить в аналогию описания  -                «как преодолеть непроходимое  болото на местности N, если вас туда занесет»:
 -- Предлагаю  – с кочки  А, ставить правую ногу на кочку Б, проверял: она чуть подтонет, ноги промочите, но не засосет. Потом я переставил левую ногу на кочку  В…  Расписан  весь путь.  Автор заключает:  Попробуйте, мой опыт меня не подвел.
               По такому  предписанию   выстроилась моя история .
     Уже были стихи, собрались в сборник, к его предъявлению захотелось что-то сказать о себе. Но еще раньше появилась красная папка с неслужебными записями, они есть, потому что есть  стихи, их появление – потому что думаю так-то и так то. . Оказавшийся под рукой пример показывает, что можно жить и не ведать про «мимемис» ни сном, ни духом, и отважиться на поход в очень уважаемое издательство.  Еще было «теле прослушивание»  лекции  по философии литературы.  Мимесис проскользнул там, и все бы могло закончиться с ним после  справки в Википедии.  Но лекция затронула  глубоко, и отважилась написать уважаемому профессору письмо.  Пришлось это на предновогодние дни, мой интернет не работал 2 недели, и  решила отнести бумажное письмо  в институт философии,  будучи уверенной, что мой адресат в такое время  на каникулах, но после, с другой корреспонденцией,  получит и мое послание. Забегая вперед, скажу, что так и случилось, и более того, уже 13 января  был ответ на него в моей электронной почте.
        Надо сказать, что очень люблю тот уголок Москвы, он связан с легкими и приятными воспоминаниями, дворик самого института тоже этим славен, и, оказавшись в вестибюле, с интересом оглядывалась,  и на стеллаже увидела стопку экземпляров «Эпистемологии и философии науки» для бесплатного распространения. Очень хорошие читабельные статьи, и среди них одна
– Курта Хюбнера «Философия науки и теология».   А после  получения ответа  из института философии, случилось так, что к Курту Хюбнеру  очень прочно подсоединилась история с мимеcисом.
  Хочу ли я, чтобы возникло ощущение  явной  неслучайности  выстраивания маршрута  перемещения по небольшому отрезку времени –  да, очень.
 
Забыла сказать,  что всегда была моя философия для моей медицины и для достаточно распространенного вопрошания  - зачем он (я) разумный, но смертный в этом мире.  Некоторыми умами такой вопрос отнесен к религиозности, но совсем ненадолго об этом забуду.

   Свое письмо я точно несла «в парадигме естественно-научной онтологии».   Естественная наука, располагая гигантской базой  документированных  научных данных,  однозначно отвергает   существование  Божественной материи, из которой были бы сотворены  ангелы с человеческими ликами, и прочие небожители, поэтому  «принимать серьезно подобные разглагольствования» недостойно образованного человека, такой человек защищен правотой научных наблюдений – изнутри хорошо упакованной постройки.  С ней  (научно-естественной онтологией), легко передвигаться, достигать мест различных диспутов,  мне же – всего лишь  и нужно было достигнуть вестибюля института философии.
        И «вдруг» Курт Хюбнер -  85 –летний мудрец, и его статья  «Философия науки и теология». (Если кто  не знает и ленится заглянуть в словарь, теология с греческого переводится как богословия,  вольно   – согласованные толкования  сущности и действия Бога на все на свете).  Первые две недели разлучить меня с этим изданием было невозможно, хотя произошел Новый год, собирались гости, отправлялись во всевозможные места, но в каждый удобный момент, вновь и вновь вчитывалась в «теологию».
  Вещь удивительная даже не тем, что  были бы сверхновые  данные,  как например,  о настоящей  «окончательной победе  над  раком», (что, пока увы).  Здесь была на первом месте радость, что «так говорить можно»  -  вещи очевидные, но вписанные  в иной контекст, который с моей точки зрения, не может вызвать отторжения.  И понимая  даже, что «плохой тон» прибегать к обильному цитированию в текстах не связанных с наукой, в данном случае, такое уместно.  -   Вспомнила еще про болото и кочки – здесь  предлагаемый маршрут вызывает полное доверие.

 1-ая твердая площадка: Возникновение и развитие теории науки в ХХ веке
     -  «Философская совесть со времен античности требовала ответить на вопрос об основаниях всякого познания». Меня вполне убедила  аргументация тезиса : «фундаментальные открытия стимулируются не только научными представлениями, но и более общими идеями, которые черпаются из культурно – исторического контекста»;  и при этом «фундаментальное представление о реальности…     никогда не изменяется, отсюда понятие  ОНТОЛОГИЯ: общее представление о действительности .
  Три ее положения таковы:
 - Материальный мир природы и идеальный мир человека четко отделены .
 - Материальная природа определена законами природы.
- предмет и понятие совершенно отличны  друг от друга (в естествознании).    За идеальный мир человека – «его голову» -  К. Хюбнер ответственности не несет – собственное примечание.
2-ая предполагаемая площадка :
Мифологическое представление о мире  как предмет обсуждения теории науки.                - (Не столь, с первого взгляда «непромокаема», но вполне держит):
 Онтология мифа ровно также существует. И лишь в «примитивном предрассудке  -  коль научная онтология согласуется с реальностью, и потому истинна, а онтология мифа, не более чем фантазия, и, следовательно, ложна».
«Обобщая результаты сравнения научной и мифологических онтологий – эти онтологии принципиально равны» (путь доказательства – в масштабной работе автора «Истина мифа»).
   Однако должна признаться,  что «нога промокла»,  но  разглядела рядом кое-что, и центр тяжести свой чуть сместила,   обе ноги встали  уверенней. Объясню по порядку:  В этом разделе автор останавливается на мифологической онтологии древних греков. Очень поэтично. Но, тут-то и стала «просачиваться вода», до той поры, пока в голове не выстроился свой ряд, с кратким резюме:
 греки, несмотря на то, что во главу угла поставили, якобы ложную онтологию,  не вымерли, как динозавры. Мифологическая  онтология им не навредила;
  - не мешала развивать полисы,
 - не стала тормозом для созидания абсолютно, материальных вещей,
 - и прекрасно себя чувствовали мои любимые Аристотель со своей этикой и др. и прочее и прочее.
Все свидетельствовало о процветании свободного социума.

   И задав себе вопрос, на каком же месте для них была эта мифологизированная система представлений о мире?
 – По  приведенным фактам, можно полагать, что все более и более  она сдвигалась в сферу «иконы», почитания. Она в приятном поэтическом отдалении. Но естествознание проникало, наука прикладывалась напрямую к модернизации жизни людей. Словом, да обе онтологии «принципиально равноправны».
                Дальше самое трудное место:
                «Христианское откровение как предмет теории науки»
   
   «Теория науки, сначала обращается к мифу, и лишь затем – к христианской теологии, потому что существенные элементы вероучения имеют мифологическую форму.Когда Бог или боги обнаруживаются в мире и чувственно воспринимаются людьми, то это происходит в форме мифического. Без мифа нет никакой христианской веры…и  нет мифа без веры,  а  «..воспринимаемый мир является лишь «отражением», по которому мы можем судить о Боге, но сам он нам непосредственно не дан. Нужно сначала верить, чтобы увидеть в мире проявление Его творческой деятельности.
Христианское откровение является абсолютным опытом… Однако этот опыт не дан верующему в каждый момент времени. Его нужно актуализировать вновь и вновь, в частности, посредством исполнения культа. Он может полностью покинуть человека и погрузить его в бездну отчаяния и сомнения (Боже мой! Боже мой! Для чего Ты меня оставил – от Матфея, 27,46).   Но это сомнение не имеет ничего общего с тем теоретическим сомнением, которое присуще научному мышлению…Истолкование его в этом смысле означало бы переход к совершенно другой для веры онтологии».
Вот такая большая трудная цитата, много не только слов, может с неизвестным значением, но есть словари – не грех еще раз напомнить. Но есть  «абсолютный опыт»  - показалось, что «чуток» от словесной эквилибристики, наверное, вполне допустимо в таких работах. Но только у   Курта Хюбнера  есть  абсолютно четкое положение:      
  «Для веры требуется другая онтология».
  Без всяких обиняков говорится, что опыт Христтианского откровения не дан верующему в каждый момент времени.   Тогда – спрашивается - в  другие моменты времени, что?
 - Верующий проживает в другой онтологии, по крайней мере, повседневной прагматики.  – Так же получается!
       
      То есть со времен античности по факту есть мирное сосуществование, мой любимый принцип «И – И»! 
 …  Вне всего – только от гениальной поэтичности слов
 «Да светится Имя, Твое»,
произносимые шепотом  самой себе, с фибрами моей души немедленно что-то происходит. Первая такая история случилась в голове  гораздо раньше, с полным соответствием проживания периода «первоначальной осени»: «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора, весь день стоит как бы хрустальный и лучезарны вечера…Где бегал добрый серп и падал колос – теперь уж тихо все, простор везде, лишь паутинки тонкий волос блестит на праздной борозде…».
Договорить, не начиная всхлипывать, не удавалось несколько лет.  … Ровно таким поэтическим откровением стало «Да святится Имя, Твоё»…   Опыт бессознательного постижения чуда величайшей поэзии. Вспомнилось  в дни, когда уже  в голове  почти все сообразовалось:
   - Есть ли религиозность -  мракобесие (научное мышление более всего уязвляется, будучи обвиненном в мракобесии). Твердо отвечаю: нет.
   - Есть ли в сосуществовании онтологий «эффект  входа и выхода»  из одного состояния сознания в другое состояние с другими своими установками, оставаясь при этом, сознанием нормального человека. ( Убежденность в наличие  такого  «входа -  выхода»  возникла при обращении к специальной медицинской  и психологической литературе).
     Есть  формула измененных состояний сознания, но на слуху неисчислимые беды с измененным сознанием, а донести хотелось  в данном контексте  хотя бы – «радостно измененное – как в финале 9-ой Бетховена, или в знаменитой речи Достоевского на открытие памятника Пушкина – и слушатели и автор в тот момент пребывали  в «Высоком и Чистом» .
    - И есть ли   указанное в предыдущем положении проявление  сверх гениальности  проекта «человек разумный».   Да, есть!

     Уже общее устройство  регуляции всех систем организма человека, (и конечно не только – всех  земных организмов) несомненно, сверхгениально.  Но только вдуматься дальше (продолжаю цитировать  философа):                «Существенная идея трагичности человеческого существования и упования человека на Божественную любовь и милость. Вера наряду со всеми гуманитарными аспектами есть высшая форма адаптивных механизмов к встрече оди на один с неотвратимостью конца» … С изумлением потом поняла, что очень давно оказалась «в перекличке» к этому тезису  строфой своих стихов:
              В пределах жизни воздвигаем Храм,
              дарующий надежду и спасенье               
 Стоит ли объяснять, что  и в данном случае «имел место путь изобретения очередного велосипеда» - представить в общем виде конструкцию, потом найти к ней подробные описания. Вплоть до «последней втулки» состояний измененного сознания,  где более всего уместно  «всемогущественное управление» (Р. Принс). Первооснова всей сложной системы запуска в голове  -  для самых благих целей «человека  разумного, но смертного»!

  И, однако, приходится  именно здесь помнить о вариантах извращенного целеполагания.  Механизмы «всемогущественного управления»  в основе бедствий истерии нацизма, вождизма, манипуляций, наркоманий и других безрадостных вещей.

И еще три очень важных момента с «подачи» немецкого мыслителя:
-   «сначала нужно  верить»…, получить аффективный, эйфоричный опыт восприятия «творческой деятельности Бога в Мире», подготовленный предшествующим состоянием человека. Момент, когда «открылись глаза на мир Божий», чаще всего, в преодоление хаоса, страха, пустоты существования. Эти судьбоносные моменты  озарения неисчислимых неофитов (счет которых открыли первые евангелисты), ставшими истовыми приверженцами Веры.
В таких, еще раз подчеркнуть,  судьбоносных моментах, ведущей эмоционально  является форма  - «неизъяснимого  блаженства». Человек воспринимает подобное как награду  в преодоление тяжелых борений духа. (Проживание жизни в Вере как результат воспитания в семье – есть уже история воспитания).         
 -   Слова апостола «Боже, мой, Боже мой! Для чего  (не почему)  Ты меня оставил? – Для(!) новых усилий духа.   По мере их - и мера нового блаженства. (Не хочется, к подобной высокой патетике, касаться словами докучливой психологии, и, однако, и первый и второй  моменты  в полной компетенции специалистов – они знают эту пошаговость).

  - И вместо резюме:
 Но право верующего  -  на «технологические уточнения» (а их может быть целое множество, если касаться  обрядовости и онтологии мифа) произнести знаменитое:
 «НУ И ЧТО!!!»

  Добавить к этому нечего. Вера неотменима.

 Если «критерий истины – практика», то история всех цивилизаций надрывается в бесчисленных  повторениях очевидного: «Вера неотменима». Отдельный человек, худо-бедно добравшийся  сюда,  увидит какая крохотная часть пути преодолена им,  но и этот опыт   заставит прочувствовать   всю глубину оснований в определении  «человек разумный, но смертный, в ком заложено  упование  на божественную любовь и милость». Так, чуть переиначив  Курта Хюбнера,  видеть  возможность  расшифровки   механизмов, приложенных для  выполнения   целевой функции «упования».
   
 -    О «фундаментальных открытиях, стимулируемых не только собственно научными представлениями, но и более общими идеями, которые черпаются из культурно - исторического контекста»:
 Классическая иллюстрация – истории Эйнштейна и Бора. Но можно сказать и о судьбах великих философов,  даже не средневековых – нового времени. 
И чем выше «культурно – исторический» уровень, тем более раздвигаются горизонты пространства Веры.  Если у обывателя – прихожанина это рамки обещанного личного загробного спасения,   у Эйнштейна  Вера  в Божественную гармонию мира  вышла  далеко за пределы Евклидова пространства, как знаем.
 
        Тему «кем оказался  в моей истории  Курт Хюбнер»,  закончу приводимыми уже словами этого автора: «Материальный мир природы и идеальный мир человека четко отделены один от другого».
 Так что все  скептические разговоры  корректны лишь в отношении   присутствия Бога в  материальном мире.
Что творится в людских головах и дарует, по крайней мере, «sense of well-being» – можно сказать, одному Богу известно.

Теперь «Мимесис» в полный свой свет, осветивший закоулки  моих поисков….
 
       Вернусь к первому письму уважаемому профессору. Манок для меня состоял в том, что официальная должность  лектора указывала  даже не на философию  – аналитическую антропологию.    Основной же смысл моего послания заключался в том, чтобы аналитические антропологи  учли еще, что есть  эпидемиология – доказательная отрасль знаний  со статистикой и моделированием. И как кажется – писала  дальше – антропологам и эпидемиологам есть, что анализировать совместно. Например, современная пандемия потерянного времени: отчего человек патологично расположен к подобному недугу. Очень волнуют также «сконструированные эпидемии» в обществе потребления – манипуляции и разрастающийся во всех сферах жизни институт посредничества, в том числе в коммуникациях и культуре  – иначе, кто же сделает нам «красиво», «интересно», «интеллектуально» и прочее. Человек первое, чему разучился – быть самостоятельным…, вдруг это поправимо…
  И на старый новый год  получаю  подарок –  убедиться, что несмотря ни на что отзывчивые люди не перевелись – дорогого стоит. И я читаю ответ на свое послание:
  Добрый день !
Не смог ответить вам раньше, только 10 января появился в Институте.
Благодарю за интерес к моим "опытам" и особенно за поддержку прошедшей
лекционной программы на ТВ.
Вы, верно угадали, куда я двигаюсь: действительно, я исследую в
отдельных областях культуры некий вид знания (а точнее даже, памяти),
который предохраняет себя от миметических эпидемий тем, что создает
Произведения/организмы.
Большая литература - вид знания - состоит только из Произведений,
причем, пользующихся разнообразными техниками защиты. В настоящее время пытаюсь завершить свой "Мимесис", где эти темы обсуждаются…
С Новым Годом, здоровья и успехов…

    Прочитав наспех (радость обуяла  великая), схватила  только фразу  о завершении «Мимесиса» …и здесь   сразу же, с этой секунды начались лихорадочные поиски и трудов самого профессора, и, всего, что можно прочитать по дереву ссылок, что же этот мимесис из себя представляет.  Сами труды профессора на этот  счет, (а на самом деле с первой неточности последовали и все прочие недоразумения)  были написаны на языке, недоступные для восприятия как раз того, что этот «счет» - исчисление чего (?)  из себя представляет.  Если бы тогда смогла ответить себе, хотя бы так: «профессор  занимается специальным срезом представлений, «мимесис»,  это даже не образовательный – сугубо специализированный знаниевый уровень.   Мои «междисциплинарные мечтания»  улетучились.
       Уже со второго или даже третьего захода  «разглядела» Произведения/организмы  и  миметические эпидемии. На пятую ночь они обернулись визуальным кошмарным сном.
    День проходил за днем, но собрать «мимесис»  из  обрывков  не получалось, хотя были по школьному «пройдены»  некоторые опубликованные труды. Приложение   аналитической антропологии  к творчеству Гоголя и Достоевского по своим результатам для меня, оказалось сравнимым с заботой няньки увести подальше своих любимых чад от места, где «стреляют». Засесть за ответ – как того требовала элементарная вежливость – не могла, в голове ничего не складывалось. Раздражение, меж тем нарастало: пробраться сквозь языковые нагромождения, появление множащихся мимесисов грозило доконать; понять чуть глубже  того, что «мимесис  отображение, создание образа какого-то оригинала»  казалось делом безнадежным. 
Я даже  не говорю, что «аналитическая антропология» оказывается,  может себе позволять небрежение технологическое  –  «а как  Произведения/организмы предохраняют память социума от миметических эпидемий»? Не каких то одиночных интеллигентов,  а, как и полагается в эпидемиях - в массовых масштабах, есть ли к этому, как раз «антропологические» предпосылки?     Тогда я и написала свое второе письмо очень уважаемому профессору, ответ на который уже  не предполагался точно. Ко всем своим раздражениям, еще добавила стихи, умудрившись их назвать «мимесианство»:
        – Вы проявили  редкую в наше время отзывчивость, любезно ответив мне. Достаточно странное, сейчас, бумажное письмо, попавшее к Вам, объяснялось  отсутствием на тот момент интернетовской связи. Её не было и после Нового года в течение двух недель, но столь длительный перерыв объясняется не только  данным обстоятельством. Увидев  Ваш ответ в своей почте,– немедленно засела за изучение  Ваших трудов. ( Хоть сколько бы зная их до лекции, наверное, на свое письмо к Вам  так легкомысленно не решилась)…
     …  Боюсь утомить Вас впечатлениями, об открытиях, просыпавшихся на мою голову. – Об обманности чувства доступности предмета Ваших изысканий. Но  очень  скоро обнаруживается непомерная тяжесть, взваливаемой на себя заботы. Тяжесть оттого, что нет возможности предугадать предлагаемую траекторию движения мысли: от «точки а» - обозначенный, вроде бы предмет разговора  - «тело»,  «творчество Гоголя, Достоевского»,  до «точки  б»  -  заключение…»
 Мимесис ускользает, не дается…, антропологические сети его не удерживают.
И вдруг – (то «вдруг», где подводка  скрыта толщей воды, а на поверхности  переливающаяся  вершинка явленного)…  Вся глыба -  «слой» только что обретенного опыта, «где мысли еще не отделены от переживаний и пребывают в состоянии чистого … мимесиса».    На маленьком отрезке времени отдельные мгновения  выстраивают свою очередность,  занявшись  описанием  найденных опор в преодолении топкой местности, следовать  голой хронологии  не удается. Но время  вместило в себя (напомню) и философию науки с теологией и поиски разгадки явления, которым  со своих позиций занимается мой адресат.
    И вдруг, когда   сосуществование  онтологий оказалось принятым настолько, что лишь удивляться – а что было время, когда этого не знала – возникла прямо - таки железная уверенность, что  мимесис  исконная принадлежность Веры, религиозности. Так оно и случилось: сразу нашелся прекрасный Владимир Вейдле,  и...  Болото позади! И право, какие виды открылись – дух захватило – а что  другое, как не захваченный в плен гармонии дух  -  «чистый мимесис».  И «нечистый мимесис», всякий другой – в крапинку и полосочку, интересующий уважаемого профессора, по другому ведомству – как раз антропологическому.  Но  главным стал  эффект наичистейшего  мимесиса,  сравнимый с золотым ключиком, открывающим волшебную дверцу сознания, где в красоте и сиянии выступает библейская мудрость Иовы.

    О своем «понятном» смысле  мимесиса:
   Творчество (и процесс, и некий продукт) по отображению неявных, скрытых сторон явления, когда  находятся авторские (созданные людьми) приемы перевода их во внешние, явные характеристики.  Корнями –  в ритуал, с  причастностью к представлению (явленного)  тех, кто творит,  и тех, кому проявляют  сущность сокрытого путем представления. Он нечто большее, чем  «репрезентативное выражение духовного» ( В. Вейдле). Мимесис – динамическая система, ее более характеризует « процесс», нежели «состояние».

«Новое», определяемое мимесисом,  интригует, заставляет  примериваться  не только к феноменам искусства как с точки зрения тех, кому проявляют сокрытое, так и тех, кто творит. Первое, что приходит – вдохновение. Оно сопутствует работе над сценическим действом,  картиной, романом, объектом зодчества, музыкой,  оно зажигает создателя, но затем и произведение искусства излучает  нечто, вызывающее потрясение. Но вдохновение с самого начала   обогащенная субстанция, даже  сугубо отрицательная в основе. Не могу отделаться от  зримых образов кинохроники фашистской Германии – зажигательные речи предводителей и массовый  параноидальный экстаз народа.
 Так что  предстоит  еще  понять, что вдохновение  - приступочка, а мимесис следующий горизонт, где все измерения учитывают не только пространство - время, но главное,  отданную энергетику человеческой жизни…, а плюс ли, минус ли - по результату,  не суть важно. К ужасу. Такая природа homo sapiens. Только  сам автор, способный  освоить горизонт мимесиса, определяет его знак.…        Но особая психическая субстанция  творчества – способная обеспечить автору «неизъяснимы наслажденья »  - наградой за труды,  копия процессов религиозного аффекта, может, только полнее – «я сделал это», и вообще «Ай да Пушкин, ай да сукин сын».

 И, однако, не скатерть  – самобранка, – кусочек убывающего шагреня .  Смогла бы истинная религиозность  вклиниться и дать дополнительные резервы  для  «истового, мимесианского» творчества?  Очевидно нет, опыт, например, Владимира Сергеевича Соловьева этого  не  подтверждает, и более того указывает еще раз  какой лишь род топлива  пригоден  – сама жизнь человека.
                ***
Иова – он отважился на разговор с Господом. Ответ Господа, явно, на протяжении 5 тысячелетий(!)  человеком умалчивается, не хочется  вдумываться в этот ответ.
Но если этой истории более 5 тысяч лет, возможно, данное обстоятельство  «лучше» принять по факту. Надежда на новый диалог – заслуженна ли она?  Homo sapiens, как оказалось, мотивациями поведения и по   механизмам  целевых функций - конструкция жестко сцепленная.  И это очень грустно, на самом деле.

     –  Тысячелетние надежды на ум иудеев  меркнут. – Ждать нового Мессии, который переиначит всю физиологию  homo sapiens  -  «миф  над мифами».
И тогда приходит  постижение  эстетики  очень приближенного к лучшей  стороне  homо sapiens  мифа  об  Иешуа из Назарета.
 
      Его  История – высочайшая поэтика,  вылившаяся в самую мудрую, конструкцию мифа –  Святую Троицу. Пусть и 300 лет спустя, с предпосылкой Тертуллиана - «если некие положения Писания представляются нам абсурдными, то  это указывает на то, что в нем содержится тайна….
 
 Христианство в  тайне Троицы, приобретает объем, стереометрию» пространства Веры, вмещающего в себя все духовные достижения Христианской  культуры.

 С  Микельанджеловского «Сотворения Адама» это пространство  раздвинулось  до Космоса, наполнилось  звуками Божественной  музыки, вместило плеяды гениальных художников, композиторов, поэтов, зодчих во славу творения Бытия и Духа. Уже  существенно позже, цивилизация сменившая трепет культурного пространства на провокации бунтарей, ближе всего стоящих к детскому племени, «ломающих, и смотрящих какие есть колесики и винтики в отдельности» и объявивших, что уже все знают, и все надоело, принялись  деконструировать  и  передразнивать «больших»  в постмодернизме, впрочем, этими вещами и ограничиваясь.
 
Этакий период детства старческого возраста, что теперь  уже  как и законно – 2000 лет это хороший срок… Однако вернуться на 13 веков назад, оказаться в периоде возмужания Христианства, и увидеть, что….

  … Часть человечества,  объем Веры, сотворенный  Троицей, отвергла как «непонятное нагромождение».  Она склонилась  к всепроникающей «стреле» – ничего лишнего, в высь, где Аллах!  И разящей стрелой Веры, неистовой убежденностью  затем преображавшая земные веси по новому образцу.

  Онтологии веры Христианства и Ислама разошлись  слишком сильно.
 
   Но  общая антропология homo sapiens  «с волей  к власти» одних  в сплаве  с «бегством от свободы» других  определили  идентичность теократической организации жизни  людей, как в Христианском мире, так и в Исламском. И там и там  –  это дело рук человеческих, направляемых умными головами. О «мимесисах в крапинку и полосочку» забыть при этом не удастся.  «Благие намерения» диктуют миметическую технологию воплощения, а воплотившись – имеют характеристику самого лучшего дорожного покрытия  на небезызвестном тракте, трактат о котором принадлежит гениальному христианину Данте  Алигьери. Какие же, все это, интереснейшие разделы антропологической науки, но писание практических рекомендаций с молчаливого согласия сторон осуществляют иные ведомства. А решение следовать им или нет, в конечном итоге, остается за  homo mortalis.

                * * *
        Бег мыслей по замкнутому кругу в определенной своей части проходит в полном одиночестве без духовников и прочих наставников Веры.  Ее мифологическая онтология, располагаясь в отдельно взятой голове, прорастает  рецепторами  Третьей сигнальной системы  - знаков присутствия в жизни человека иной логики  объяснения   происходящих событий.  Следуя ей (или пренебрегая  –  понимаю, но не хочу принимать), выстраивается собственный  само-суд  человека. Не только с точки зрения
  - «хорошо» или «плохо» поступил в том – то и том-то,
  -  но и «случайно» - «неслучайно»,
  -  «послушался» - «не послушался» знакового упреждения,
  - и «наказание» последовало правильно?!
         Само-суд – Совесть, один ли ряд, или вовсе одно и то же – как кому ближе.

«Индивидуальное мифотворение», целиком и полностью включая в себя интуицию (иногда ложную – не суть), приводит к постижению на том же интуитивном уровне мудрости триединства Веры Надежды Любви, одаривающей душу человека состоянием «неизъяснимого блаженства.

     Индивидуальный миф – штука свободная, включает в себя «что хочет» и обязательно учет образования  в два других слова – «что может» (по сухому остатку остающегося в голове после всего образования). Отсюда мостик к этому Прекрасному Чистому Мимесису,  когда человек в своем создаваемом мифе непременно лучше того, что сам о себе знает.

   Этот чистый мимесис наделил Михаила Афанасьевича Булгакова  способностью найти слова, заменяющие тысячи «правильно – критических»  высказываний  о Новом Завете, и, главное объяснить появление непременного теократического шлейфа с неизбежными  трагическими издержками  как в Христианстве, так и затем в Исламе.

   Мимесис позволяет открыть дверцу золотым ключиком и оказаться хоть в царстве Черной Курицы, но точно насладиться увиденным, и быть, с распахнутыми глазами.

… Когда на горизонте оказалось болото с кочками, пробираясь по нему, затрачиваемые усилия  затмевали прочее. Сейчас, красота раннего весеннего утра   легко переносит в свои пределы …
… Три года назад в прекрасную майскую пору оказалась на восходе солнца у стены Феодосийской крепости, где в небольшой долинке обосновалась Православная община с новой церковкой в Грузинском стиле и с множеством цветочных клумб вдоль дорожек к ней. Солнце вставало со стороны моря, и синяя морская гладь зрительно  оказалась в чаше: с одной стороны от взметнувшейся крепостной стены, с другой  –  природного крутого холма, на вершине которого нарядно располагались частные  выкрашенные домики. Всю долинку хотелось не спеша обойти, впитать особый воздух настоя трав, цветов и моря. Не сразу, но здесь, же обаружился новенький мраморно полированный с подходов памятник тверскому купцу Афанасию Никитину. И раздумывая, с какой стати такой памятник мог появиться, неожиданно увидела приближающуюся фигурку девушки в рабочей одежде (не брюках), в полотняных рукавицах. Она несла 2 ведра нагруженных булыжниками; обошла памятник сзади, вывалила булыжники в находившуюся кучку, и, не обращая на меня никакого внимания, прошла куда-то в сторону. Я потеряла её из вида, еще рассматривая памятник. Потом подошла ближе к морю, где начиналась полоска с зарослями невысокой осоки. Возвращаясь, и собираясь уже выйти за пределы ограды, вновь увидела эту девушку. Теперь она занималась тем, что перекапывала землю в большой и наполовину уже  засаженной цветами клумбе, и сноровисто снова наполняла новыми камнями свои ведра. Действительно, еще через минуты она, подхватив их, пошла опять к «Никитину».
Это был ровно тот случай, когда камни каждый год растут в земле. Каждый год на старом месте «вырастают» новые камни.

        Ну что – место старое – хотя бы и премногоуважаемая философия, а камни вырастают все новые и новые… . Теперь о религиозности, выраженной вопросом   «Зачем я умный, но смертный»:

-- Я не знаю «зачем»,  зная,  за  чем   следовало мое поколение, не преисполняясь особым желанием прибегнуть к оборотам с частицей "бы", конечно, зная  -  за кем  оказалась его очередь.   Череда жизни не страшит,  сообщая человеку мету причастности  к ее громаде, и защищенность смыслом ее бытия - поэтичнейшей вещью в себе, рождающей безбрежное море толкований. Но по мере проживания собственной жизни эта отвлеченность погружается в уклад обычных забот, диктуемых своими ценностями и целеполаганием. И тогда "умный, но смертный" вполне реально может оказаться в числе приобщенных к мудрости "экзистенциальной свершенности". А там акценты иные: "смертный - да, но умный, и потому смог сделать то, что считал самым важным для себя... теперь не страшно..."


---------
Если кто до этого "не страшно" дошел, то представляется, что будет не страшно (в продолжение тематики, на странице "Проза.ру" (Сим Кинаел) прочитать  "Дырочки в глухом заборе"