В городочке одном, в пригородье стольном городничий дела правил.
Не то что зол, да и не сказать что добро вёл.
И место-то его больше для обозначения было.
Ну, как! Город. При столице!
Изначально крепостца была. Обережная. Ватага стражная.
Попозжей семьи ратников селились. Ковали-шорники для дел послужных.
Купчишки подселялись. Прочий люд мещанский.
Так городок и обозначился. Дворов с полсотни, а всё город.
Ну как, столица рядом!
И проживал там сиротка один. Алексеем записанный.
По малолетству в людях подручничал. Когда с кузнецом, когда с плотником, на мещанских огородах трудом подкармливался.
Подрос. Себя уже устроял. Да, и выкопал земляночку за заставой, с лесной стороны.
Дело нашёл. Почал по лесу сучья-хворост собирать, людям продавать. подниматься начал.
Топоришко завёл. Дальше-больше, струментишко лесной.
Городничий слюну пустил. Как так? Дела ведёт – не делится?
Призвал. Обговорились. Городничий соизволяет место поселения за Алексеем закрепить, разрешает сухостой из леса вывозить, но живого леса без слова властного не трогать. А Алексей каждый год три воза дров городничему поставлять будет.
Ну, Алексею то что, силён, в соку. Дело да работа, не старческа сухота.
Он и избу отстроил. Совсем самостоятельным стал.
Спервоначалу его Лёшей кликали. А тут, некий злыдень, Лешим прозвал. Так и пошло, Леший, да Леший.
Ему что, он уж делом овладел. Мастер по знатью древесному. Кому избу ставить, кому зиму обогревать, кому борти ладить – все к нему. Только он договор блюдёт. Иди, мол, к городничему, если лесу надо, разрешит – помогу.
А тому на руку.До Лешего много лесников перебрал. Для них это должность, леснику жалованье положено. А те ещё опричь жалованья хитят. Лес в потай продают, порубки бросают, гниль разводят. А тут, без жалованья, и городничему в прибыток. Любо!
Лесу тоже добро ластится. Леший от сушняка, бурелома чистит. Где и посадки по вырубкам творит. И задарма всё. Ну, как своё заботит.
Лес ему ответом кланяется. Ягодники кажет, места грибные, песни птичьи.
Вот, как-то по весне отправился Леший буреломы чистить. Ходит по борам, хворост в кучи складывает. Глядь – ворона. Да такая облезлая! Словно под обмолот попала. На левой лапке пальчик зельевой травинкой обвязан. Скачет, прихрамывает. И всё рядом.
К полудню дело пошло. Присел перекусить парень. А птица всё обочь. И таким голодным глазом глядит, что сердце щемит.
Ну, Леший снедью и поделился. На, дескать, птица. Та подскакала, поклевала и раскланивается. Смышленной себя кажет.
Парень и спроси шуткой: « Как хоть зовут-то тебя?»
А она в ответ: «Даррра! Даррра!»
Остолбел парень. Птица, а понимает!
Давай ей думки свои сказывать. Как лес хочет самым светлым да радостным сделать. То ли сам с собой, то ли с птицей разговаривает. А она рядышком, как приплясывает.
Только беда нагрянула. Пока беседа шла, налетел ястреб на птицу: крылом бьёт, когтем рвёт, клювом терзает. Леший долго не думал, суковьё подручное подхватил, да на налётчика. Отогнал.
А ворона и взлететь не может. Крыло перебито.
Леший на ноги, птицу на руки и домой, самым лёгким бегом.
Домой прибежал, птицу оглядывает. А та, и еле дышит. Последними силами исходит.
А у парня и сердце заходится, вот-вот вырвется. Прижал он ко груди её, и только молит: «Живи, не помирай!»
Вдруг чудо случилось. Девица в руках его. Улыбкой-взглядом благодарным смотрит. Одёжа на ей проста, сера-холстинна, лапоточки на ногах стоптаны, платочком козьей шерсти повязана. Всех украс – перстенёк меди старой на левой рученьке с камушком зелёненьким.
Улыбка её красит. И в горнице будто ярче стало.
Алёша её к себе жмёт, отпустить не может, а самого радость-тепло забирает.
Молвит со смешком девица:
- Что, Лёшенька, жмёшь-то силой? Так и переломить недолго.
Засмущался парень. Отпустил. Засуетился. Скоро, скоро на стол собрал. Пообедали.
Девица и говорит:
- Разреши побыть. Силами собраться, если не стесню.
- Живи, сколь надо, если простотой не побрезгуешь. А имечко-то как тебе, кто да откуда?
- Мать Дарой назвала. Говаривала, что ей в дар досталась. А кто да откуда, потом скажу, если душой сойдёмся.
Начали так-то жить. Леший работает, Дара дом ведёт. Тут она и запоговаривала:
- Одна крыша, а как чужие. И не приласкаешь. Не люба, видать. Надо уходить.
- Что ты! Без тебя уже и жизни не мыслю. Так ведь не венчаны. Обидеть боюсь. Да и люд что скажет. Злой язык найдётся, тебя же и ужалит. А мне это горше всего.
- Венчаться не против. Только, ведь, не крещёна. В лесе росла.
Сходили в церкву. Священникам обсказали. Де, в лесу у старухи какой выросла, да теперь вот по законам жить решила. Лёху-то кто не знал. Добрый парень. Священники и окрестили, и причастили Дару. Дарьей записали. Обвенчали их.
А Дарья – как расцвела. Порхает по дому, да по подворью. Словно на крыльях.
Как-то и говорит:
- Надо, Лёшенька, чуток прибытку добавить. А то ведь детки пойдут, - а сама аж зарделась, - а дом беден. Ты у меня мастер. Вырежи из дерева большое блюдо плодово. Я его узорами распишу. Пойдёшь, продашь. Нам прибыток. Только в торгах не спорь. Мы не купцы. Людям покажь, что дадут, то и ладно. Только не выдавай, где взялось. Беда будет.
Надумано – сделано. Вырезал блюдо Леший.
Вот он спать, а Дарья ночью под светлый месяц да звёзды на двор и вышла с блюдом-то.
Колечко потёрла. Явился старичок, еловый сучок – голова шишкой, ноги корьем, руки ветками. Дарья говорит ему:
- Принеси мне те цветы, что у матушки под окном растут.
Принёс старичок цветы. Дарья колеру с них набирает, блюдо расписывает. Сделала, старичок цветы унёс.
Утром Алексей глядит! – чудеса на блюде!
По ободью картины разны, как сутки по стране бегут. Где день, где ночь, где солнечна перемена.
И леса, и горы, и войска, и обозы. Всё как живое. Люд землю пашет, города строит. А в серёдке, как туман серый. В каком месте к ободью коснёшь, сейчас то место в серёдке крупно покажется. Расцеловал Алёша мастерицу свою. Не понесу, де, чудо на торги. Она ему, мол, пустое, неси – продавай. Руками делано, и повторить можно.
Понёс.
На съезжей в городу завсегда люд гостевой толпился, кто в долг брал, кто в рост давал, кто товар сбывал. Леший и покажи им блюдо своё. Купчики за кошельки – продай да продай. А он им, - не торговый человек, работный. Цена ваше дело. Как меж собой решите, кто деньгу отдаст, тому и блюдо в руки.
Засуетились, цены крутят, друг у дружки перебивают. До полудника круги водили. Тут и случись городничему мимо ехать.
Рявкнул, - Что за шум меж торгами? А ну кажите!
Увидал – обомлел. Сунул Лешему триста рублей и блюдо забрал. Купцам и жадно стало, но кто с городничим в торги пустится.
Лёша деньги взял, домой пошёл.
День ли, два ли прокатилось, только стук копытный у ворот Лешиных. Стражники царские. К царю зовут, возражениев не принимают. Увезли.
Царь его выспрашивать. Где, дескать, чудо тако добыл. На блюде всё царство его. Даже места секретные.
А дело-то как случилось. Они, люди государевы, меж собой, как змеи. Кто где у кого углядит, на свой борт тянут, друг дружку пред царём оговаривают. Городничий мож и выхвастался перед кем-то, те царю донесли. Царь у городничего блюдо и отобрал. Да ещё и пригрозил за утайку.
Вот, теперь царь и принялся Алексея пытать. Что, откуда да как.
Леший и говорит:
- Другому кому не сказал бы. Не велено. А поскольку царь законам начало, то и сказать можно.
Ну и рассказал, что блюдо сам резал, а картины жена красила.
Отпустил его царь, а сам вздумал глянуть, что за мастерица таки изображения творит.
В коляску да на подглядки. Слуги-то про Лешего всё знали. Добра слава про него многим ведома. Довезли до нужного дому царя-то. Самоглавный и углядел жену Лешеву на подворье. Речи лишился, завидки закипели. Во дворец, да и пал на лежанки лебяжьи.
День не встаёт, неделю… Лекаришки забегали. Ну как! Беда! Самый не встаёт, приказов не даёт. Разор государству.
Опамятовал. Городничего призвал. Приказ тайный дал.
Лешего под повод подставить и извести со свету. А Дарью в палаты.
А не то, городничего по малым косточкам по всему царству развесить, чтоб другим неповадно было.
Замутнел городничий. В кабаки заехался.
Но сколь не пей, а воля царская в любом случае хомутом висит.
И углядел тут подручного, ярыгу казённого. Тот сидит-пьёт, да хитрым глазом помыргивает.
Поманил пальцем городничий ярыгу за свой стол.
- Вижу есть мысля. Хитрая. Сдобна будет – в службе двину, а нет – то и вон пошёл.
- Слыхал. Секретов меж нами, сутяжными, кто утаит. Я и так подмогу. Без закошества. Ты только слова не забудь, про лестницу служебну. Дровосека не дурь в колодки кинуть. Он на самоопределении. Договор-то устный меж вами, печатями не скрепленный. Да, супружница законна. И умна зело. Тут надобно, чтоб по закону и страта жизненна ему пришлась. Вот ежели он приказу не сполнит, то можно его либо в пожизненно упечь, с лишением, либо и казням учинить. Придумает пущай царь ему задачу. Для спокойствия государева должен он кроватю почивальную ему соорудить. Чтоб упокой развлекательный, и сказки сказывала. Не сполнит – прижать: и самого, и домашних его.
Вприсядку скакнул городничий! Вот заделье. И сам поднимется и помеху срубит.
Метнулся к царю. Только ярыга за полу поймал.
- Эй! А стол кто платит?
Метнул боярин кошель без счёта.
- Бери, что хошь. Остатнее твоё.
Царь стражников на подволочье. Мол, мигом сюда лесорубишку.
Приволокли. Царь - установ, за месяц кровать спокойну учинить. Ежели на четвёртой седмице не соорудит – спать ему последни ночи на клиньях чугунных.
Леший домой воротился.
Дара корит:
- Горе сулила, коли про меня скажешь. Ну, теперь не вернёшь. Ты мастер у меня, делай кровать, а я полог вытку – это бабье дело.
Алексей кровать сладил, а Дарья ночью опять колечко трёт, старичка зовёт.
- Принеси мне стан ткацкий, на котором матушка холсты ткёт.
Принялась из луча лунного ткать, звёздным бисером вышивать, ветерок со сказками вплетать.
Утром Лёша свёз кроватю к царю.
Царь, значит, проверку учиняет. Назвал слуг постельничих. Накидали они тюфяков-пуховиков. Алексей полог приладил. Лёг царь. Полог ему задёрнули. Глядит, по пологу картины живые, а ветерок лёгкий - то сказки сказывает, то колыбельные поёт.
Вылез царь, ворчит, мол, справился.
А самого зло в клочья рвёт. Не вышло мастера сгубить.
Опять задание городничему. Ищи, дескать, причину или жди кончину.
Городничий в кабак, а там тот же ярыга.
- Не горюй. Пусть Леший в рай слетает, про батюшку царского узнает. Как ему жизнь райская?
Городничий бегом к Лешему. Новое дело обсказал.
- Тебе теперь гонцом в рай за сведениями от прежнего царя.
- А что сам царь не прикажет?
- Вот сейчас и пойдёшь за поручением. Собирайся.
- Хорошо. Только жене хозяйство передам.
Дара и говорит:
- Пусть царь городничего в попутчики даёт. Потом домой с ним зайди, дескать, за припасами дорожными. Об остальном не беспокойся.
Пришли к царю.
- Так и так, - Алексей говорит, - ты ведь, царское величество, не поверишь, что я бы тебе ни рассказал. Потому дай мне городничего в попутчики, он всё и подтвердит.
А Дара тем часом, колечко потёрла и просит старичка:
- Принеси мне дратвы тонкой, что у матушки в кладовке лежит, да её муху домашнюю, что за печкой живёт.
Леший с городничим ворочаются. Дарья их за мизинцы дратвой связала: «Это чтоб в дороге не потерялись. А муха вас, куда надо доведёт».
Взялась муха за серёдку вервия и потянула. Они следом пошли. Да так скоро, мимо местности мелькают. Вот и ворота райские.
Привратник сидит, перед ним три книги. Золотая, чёрная, и тоненькая белая.
Путники как положено с поклонами к привратнику. Дело обсказывают.
Начал он в золотой искать – не нашёл, знать не праведник.
В белой, это где новопреставленные, на разбирательстве – тоже нет.
В чёрной глянул – есть такой.
- Этот человек, - говорит привратник, - не по нашему ведомству. В пекле он. Вы кресты-то на спину перекиньте, я вас туда отправлю. Как дело справите – кресты на грудь и перекреститесь. Мигом дома окажетесь.
Вот и в пекле они. Черти проводили к батюшке царскому. А тот под котлом пламя раздувает. Алексей и просит:
- Дайте на время этого вашего работника для беседы.
- А кто дуть будет?
- Вот, на замену свежего возьмите. - Леший на городничего указывает.
Беседуют они, Лёша да царь.
- Служба тяжкая. Ветродуем при котлах. Сутки дуть. Двое в котле со смолой отдыхать. А за провинность либо жалобу, на тридцать дён дрова подвозить. В санях да по пескам-камням горячим. Сыну передай, и с ним так будет, если не переменится.
Городничий меж тем дует. Устал. Задохся. Черти схватили за ноги, да как мехами качать принялись.
Тут дрова подвезли. В сани какой-то грешник впряжён. Ободранный, из боков крючья торчат.
Черти-возчики и говорят:
- Что царёк? Нажалился? Теперь возить будешь. А вы двое прочь ступайте, пока вас не впрягли.
Отпустили городничего. Ну, наши-то кресты на грудь, перекрестились. Дома очутились. Надо к царю, на доклад. А городничий ног свести не может. Так и пошёл раскорякой.
Царь спрашивает, Алексей докладывает. Величество к городничему:
- А ты что скажешь?
- Врёт он всё. Мы эти дни по лесам ездили, чтоб не видел никто.
- А что ноги-то раскорякой?
- Кляча такая попалась. Натёр.
- Ладно, - Алексей говорит, - можно ещё раз съездить. Спросить у твоего батюшки, чем тебя убедить. Собирайся, городничий, на подмену. Знаешь, небось, чем прежний царь, теперь занят.
Тут городничий в ноги повалился:
- Не посылай нас обратно. Не сдюжить мне сани с дровами по пескам таскать. Там и останусь. Правду Леший сказывал!
Лёшу отпустили, а царь городничему:
- Если к утру новой задачи не придумаешь, я тебе и здесь пекло спроворю!
Царь в кровать за сказками, городничий в кабак за подсказками.
- Слышь, ярыга! Не берёт твоя хитрость Лешего. Всё сполняет.
- А не говорил ли я, что жена у него мудра? Надо так извернуться, чтобы ему самому дело сполнять пришлось. Ты напитков сообрази, а я думку.
Городничий наливает, ярыга пьёт. Уже чуть с лавки не падает. Тут пары хмельные и заиграли. С пьяной дури чего не сбрехнёшь.
- Пусть Леший царю халяву добудет.
- Так ведь достанет же.
- А царю что? Вещь нужна или лесовика сжить? Пусть говорит, что это не халява. Пару раз под плети, а там и с глаз долой.
Ну, Алексею передали, он и задумался. Вроде и нет хитрости. Согласился искать.
Вот как-то борти ладил. Липу старую, дуплистую спилил. А там мешок с золотом. Чем не халява.
Принёс царю. А тот пеняет:
- Эдакой-то халявы у меня полны кладовые. Надуть вздумал? В кнуты его! И чтоб я про тебя и не слышал, пока халявы не добудешь.
Вздули Лёшу, домой отнесли.
Дарья лечить взялась. Выспрашивает, за что так наказали? Ну, Алексей и рассказал про халяву-то.
- Ты, Лёшенька, лежи-поправляйся, а я что и надумаю.
Колечком старичка вызвала. Стан ткацкий, да короб с мукой из матушкиной кладовой, попросила. Да ещё посох сломить от черёмухи, что у крылечка матушкиного растёт.
Ночью из той муки да света лунного колобок слепила.
На матушкином стане ширинку выткала.
Утром проснулся Алексей, словно и не хворал. Дарья ему колобок подаёт:
- Иди за ним, из виду не теряй. Как сил не станет, крикни «Стой!», посохом ударь, тут тебе отдых будет. Как отдохнёшь, скажи - «Пора!» И ширинку возьми, где бы ни был, только ей утирайся. Строго сполняй. Иначе… Ну, да разговорами пути не одолеть, ступай. Дорога судьбу укажет.
Идёт Алексей. Притомится, крикнет - «Стой!» - колобок остановится. Ударит посохом – лохань с водой ключевой, столик с яствами. Умоется, ширинкой утрётся, перекусит, куда и усталость девается. Крикнет - «Пора!» и дальше в путь. И днём идёт, и ночью. Колобок ему и дорогу светит и тропки выбирает.
А дома-то свои печали. Как ушёл Леший, царь и покатил к Дарье.
Дарья калиточку открыла, стоит, ждёт, что царь скажет.
- Иди ко мне во дворец. Хошь женой, хошь на услуги. Лучше ладом иди, а то и силком приведут.
- Не бывать этому! – Дарья отвечает. И легонько каблучком топнула.
Словно замёрзло всё. Царь в калитку войти, а там как стекло вставлено. А за стеклом Дарья. Взгляд строгий, брови сошлись. Стоит не шелохнётся. Царь туда, сюда – со всех сторон, как камнем прозрачным закрылось. Видно, а не войдёшь. И не движется ничего.
Тем временем Алёша по лесам прибирается. Притомится – колобок привалы даёт. Лес всё гуще, да мрачней. В таку чащобу забрёл, неба не видать. Видит впереди тын да ворота. Докатился колобок до ворот, ударился, в пыль рассыпался, только лунным светом блеснул и пропал. Стал Леший в те ворота кулаками стучать, хозяев привлекать. Только нет ни стуку, ни шороху. Как в туман колотит. Ударил он тогда посохом – ворота и распахнись. Перед ним двор, чистый да ухоженный, постройки дворовые, изба на простой сруб с крылечком, у крылечка черёмуха цветёт. Чудно, не весна, а черёмуха словно в пене снежной. Засмотрелся и не заметил, как хозяйка появилась.
Алексей кланяется, извиняется, что не сразу приметил, не приветствовал.
- Кто ты, мил человек? Как забрёл в места заповедные? Каким делом? Как ворота раскрыл?
- Прости, хозяюшка, что без зову. Мне бы умыться с дороги, а там и обскажу всё. Може и помощи найду, нет – дальше пойду.
Вынесла хозяйка ведро да ковшик, вышитый рушник через плечи. Стала на руки сливать. Как умылся гость, ручник ему подаёт. Только-от Лёша не берёт, ширинку из-за пазухи достаёт, утирается. Увидела ширинку хозяйка и спрашивает:
- Что моим-то не утираешься? Брезгуешь? Или холстинка мягче? И откуда такая?
- Какая ни есть, а мне дорого. Жена в дорогу дала.
- Дай гляну! Да, ведь это Дара моя ткала.
- Была твоя Дара, теперь моя жена.
- Ну, зятёк, заходи в избу, сказывай, да рассказывай.
Весь путь, всё дело Лёша тёще рассказал. Нам-то что повторять, и так знаем.
Хозяйка и говорит:
- Исхитрилась, всё же. И пути не сказала, и тропу указала. Умница. А ты ужинай, да спать ложись. Поутру дело разбирать будем. При солнышке и тень прозрачней, не то, что задумки.
Утром встали, поприветствовались.
Лёша и спрашивает:
- Хозяюшка! Как хоть звать тебя, а то не к душе мне безлично спрашивать.
- А сам как думаешь?
- Уж не Баба Яга ли?
- Яга так Яга. Мне едино. А ты уж, как определил, так и зови. Не обижусь.
- А ты, бабуся, не надумала, где мне халявы искать?
- Вот завтраком накормлю, потом поспрошаю кой-кого. Может услышим слово толковое.
Поели, что Яга наготовила. На крылечко вышли.
Яга и говорит:
- Сейчас кликну птиц да зверьё. У них и спрошу, где невидаль такая обретается.
Тут муха домашняя, что за печкой живёт, подлетела, зажужжала:
- Что зря живность тревожить. Про то и я знаю. Чудо это в другом свете проживает. И место знаю, в котором туда перебраться можно. Провожу. Только Алёксей пусть обет даст во всём слушаться.
Ну, Яга дратвы кусок Лёхе за мизинец завязала, конец другой муха подхватила, помчались.
Прибыли на берег какой. Впереди вода не вода, туман не туман, а течёт-плывёт клубочьё сизое. Холодом от него тянет.
- Это река пограничная с Другим Светом. – муха говорит. - Пеши не перейти, потому брода нет и дна не имеет. На лодках не переплыть, всё в ней тонет. Перелететь только можно. Я перелётом там и бывала.
- Я полётам не обучен.
- О том и речь. Видишь, чёрный гриб растёт. Это мушиный гриб, про него все жучки-мухи знают. Мы от него полёт берём. Вот и тебе придётся. Малый кусочек отломи, Как в рот возьмёшь, так и взлетишь. А я тебя за вервие и переведу через реку. Да смотри, не проглони. А то век на землю не опустишься. И не говори, пока лететь будем. Гриб выронишь – в реку свалишься.
Всё так и сделали. Перетянула муха Лёху на Другой берег.
- Теперь можешь и сплюнуть.
Сплюнул Алёксей, да в реку.
- Эх, ты, ум неловкий. Как теперь обратно лететь?
- Что есть, то есть. Давай дальше путь кажи. Куда мне?
- Недалеко полянка есть. На той полянке пень. Ты в кустах схоронись. Примечай, что потом будет. Ума хватит – тогда и найдёшь, что ищешь.
Нашёл Леший полянку, прихоронился.
Время бежит, мужички странные явились, на разбойников походят. В пень стучат:
- Подавай, слуга, пить-есть.
Разом на пне снедь, вина появились. Сидят странные, закусывают. Поели, поднялись:
- Убирай, слуга, объедки.
Всё очистилось. Разбойники прочь подались.
Слушает Алёша, тихо всё. Ко пню подходит. Стукнул да попросил:
- Угости, слуга, дорожного человека. Благости ради.
Мигом снедь на пне.
- Сядь со мной, поешь. Одному стыдно угощаться.
- Благодарствую, дорожный человек, За весь век ты первый мне трапезы предложил.
Поели, стал Лёха спрашивать.
- Кто ты таков? Видом каков? Навечно ли к пню приставлен?
- Кто таков – сам не знаю, кто как назовёт, на то и откликаюсь. Видеть и сам себя не могу. А у пня живу, потому других мест и не знаю. А ты сам то кто?
- Я Алексей, лесоруб. Люди Лешим зовут. Царь послал меня халявы искать. Не подскажешь ли, где такое есть?
- А ты меня Халявой назови, да с собой бери. Я бы с радостью из этих мест ушёл. А с добрым человеком и вдвойне радостней.
Слово не дело, а тоже случается.
Вмиг слились, на берегу около мухи случились.
А там муха, не знает, как путь мостить, сама-то перелетит, а спутника перетянуть и мыслей нет. Грибка кусок через реку – вянет на ветру.
Вот втроём думают.
Халява и молвит:
- Не тужи муха-горюха. Лети к хозяйке. Поклоны отдай. Я и сам Лёшу к жене доставлю.
Разлетелись. Муха к избе, други по поднебесью.
Напрямки летят, что леса, что горы, что ширь морская.
Только Алексею невмочь.
- Передохнуть бы…
- А что? Можно. Сей миг сладим.
Островок обозначился.
Палаточка. Спально-столовое принадлежание к ней. Ну, походно отдохновение, да и только.
- Ты прости меня, Алёша. Только тут у меня должок есть. Пособи.
- Что за должок?
- Тут проплывать три гостя будут. Ты с ними по правде поступи, тем и мой долг исполнишь. Ежели меня просить будут, отдай. Но только на обмен всего своего.
- Тебя? Я друзей не обмениваю.
- Коли по правде поступишь, к тебе ворочусь. А менять придётся - только себя не продай.
Плывёт мимо острова струг, разукрашенный, с парусами, с гребцами, музыка в просторы брызжет. Пристают к острову. Посыльные к палатке бегут, пристанища-угощений испрашивают.
Лешему что – зовёт, приветствует.
- Ласково прошу к нашему шалашу. Путь не сон – отдыха не имеет. Гостей рад принять.
Входят три гостя. И сразу в вопросы, даже здравицы не вспомнили.
- Как, да откуда, да кто? Не было в месте этом пристанищ.
Лёша их остудил.
- Вы, гости, хоть бы здоровья сидельцу пожелали, а позже спрос вели. Ну, уж ладно, видно матерей добрых у вас не было. Вежи не знаете. С томи дорожной чего не запамятуешь. Вот стол, вот места мягкие.
Я уже и служилым вашим услад-кушаний послал. Не обеспокойтесь.
И потекла беседа про вчера, завтра да ныне.
А на столе разны заедки возникают. Одно стрескают – друго прибудет. Как само, словно слуги ставят, а тех не видно.
Дивятся гости и спрашивают:
- Кто ж все эти гощения к столу ставит?
- Друг мой.
- А не запродашь ли его нам, либо кому из нас.
- Кто же друзей продаёт?
- Ну, тогда отпусти к нам его в услужение.
- И за что же я его вам отдарю? Чем добрым вы себя ославили?
- Есть у меня сабля. – первый речёт, - Только её из ножен покажу, возникнет войско. Пешие, конные, пушкари, лучники. Всю из ножен выну, в атаку кинутся, спрячу в ножны – и войска нет
- У меня каната карабельного обрубок. Как начну расплетать, явится флот. Махну, и начнёт атаку. Заплету – сгинут.
- А у меня кошель неиссякаемый. Открою, денег на любую покупку хватит. Куплю и в сторону. А не то в долг дам, расписочку возьму. Замкну кошель, деньги пропадут.
- И на что мне ваши диковины? Что они доброго делают?
- Другим - ничего. А нам всё наше богатство собрали. Кому царства, кому добро с кораблей, кому жизни в долг.
Тут друг невидимый и шепни Лёше: «Пусть берут, только за все диковины разом».
- Ладно, уступлю, за все ваши диковины, Если он сам не воспротивится.
- А мне едино, кому служить. Лишь бы на пользу.
Тут торг-мена заключилась. Гости свои штучки сдали, Халяву в услужение взяли.
Отчалили, и пир затеяли. Пьют-едят, команду поят.
- Эй, Халява, дай то, дай друго, дай прежнего!
Упились, улеглись.
Поутру каждому захотелось единоличь владеть слугой безропотным. Кто первый от сна – тот и при ружье, да други тож не олухи. Колют, рубят, стреляют. Остатнего команда струга связала, камень к ногам, и за борт. Там он спокойней станет.
А Алексей на островку сидит. Грустью день сушит.
- Эх, Друг! Ну, на что мне эти никчёмности? Людей громить да грабить? В морях топить? Долгами душить?
Взял мешок свой дорожный, сложил чудовины в него, каменюк прибрежных добавил, да и кинул с самой крутизны в пучину.
Сел, да о друге вслух горюет.
- Зря слушал тебя, друг любезный.
- Не зря. Здесь я. Те трое по неразумению моему те диковины получили. Должен я был их добрым рукам передать. Вот тебе и сдал.
- Мне-то они на что? - смеётся Леший, - я их в море утопил.
- Вот и славно. Лучшего и я бы не придумал.
- А как же служение?
- Извели они сами себя, из злобы-жадности.
Вот теперь к тебе вернулся. Куда дальше?
- Домой! К Дарье!
- Глаза только прикрой.
А глаза уж при воротах своих открывает.
Только входить – словно окно для мухи, бьётся, а не входится. И калиточка приоткрыта, и Дару видит, а рукой – как по шелкам картинки гладит. Стучать, как в кудель льняную… Тут Друг невидимый и подскажи: «Черёмуховым посошком стукни».
Не стуку, прилажения достало. Только задел – из-за калиточки Дара выпорхнула ко дорожному пыльнику припала. Теплом увеяла, к дому повела.
Вошёл Алексей в горницу и не узнал. Стены шитьём завешаны, и всё про путь свой пройденный. Ни одной минутки не пропущено.
- Как же ты, душа моя, про то вызнала?
- Да, по тому, что Душа твоя, - отвечает, - Матушка наведывалась, да и муха кое-что обсказала, только про заморский путь не знаю. Службу справил ли?
- Справил. Вот он, Друг мой. Здесь. Откликнись жене моей…
- Поклон тебе Дара! И слугой бы назвался, да Леший не велит.
- Столованьем удивлять не стану. Что в печах, то и на столе. Покой после стола. Только как к слову царскому отношение – это ваше решение.
Отстоловались.
Друг да Алексей за думки занялись. Алексей на своём стоит – обещал, обязан. Непривиденный своё отстаивает, думать за царя не стану.
- Кто же заставит? Царёвы думки - его беды.
- И ты меня не кори, когда его мары горем перекинутся.
- Так ведь и ты свободен. Ведание попробуй. Загляни, куда его думки путь ведут там и укороти.
- Тяжко. Не пытался ещё. Мало мне пришлось по собственному умствованию. Но постараюсь.
Хотели поутру во палаты к Особе, ан не получилось. Шмыгал богато по царству. А при столичном месте богатее и быть не может. Уследили востроглазые. Мелкие средним, средние старшим, а те и городничему.
Тот приказ к Лешему: «Немедля с добычей к Самому!»
Плетётся Алексей, сам мрачен весь, царю силу сдать – людей обездолить, слово порушить – себя потерять…
Его Друг и укротил:
- В себя веришь, а друзьям не доверяешь? Я тоже понимаю правду. И не только приказы сполняю. Ты обет про чудесинки по своему исполнил. И я так сумею.
Приходят к Царю.
- Добыл?
- Добыл. Да не совсем.
- Как так?
- У этой диковины своё разумение. Приказ до тонкости исполняет.
- А мне другого и не надо.
- Но на других людей влияния ни в какую не обращает. Убить, влюбить – это только про тебя.
- Как это?
- Ну, всё только про тебя делать будет.
- И где же оно?
- Здесь я. – Халява голосом проявился, - Согласно уговору. Как только волю Лешему даёшь, я весь твой. Нарушаешь – я к нему возвертаюсь. Тогда уж на себя пеняй.
Царь за потылицу, чешет, думает: «Моё пересилит, Власть да сила более чем девка».
Дал свободу Лешему. Грамоту о том отписал, что лесами управлять Алексей Леший наставлен, и приписка, дано право жене его травничать и воспомоществовать при хворях людских. (А вдруг ошибётся, да спотыкнётся, тогда и к ногтю).
Указов не переписывают. Алексей бумагу сложил, да в рукав. Домой пошёл.
Тут и пришла тишь да гладь, да благодать.
* * *
- Дедушко! Да не уж на том и кончилось?
- А что ещё должно?
- А Халява, а Царь? Что так и сталось?
- Вот и вам внучики халявы схотелось? Будет и Халява!
* * *
Приспел новый слуга ко дворцу царскому. Всё сполняет. Любое слово. Оно и любо. Только страхи царя забирают, Во дворце стражники, с оружией, а они неким начальникам подприказны. А ну как копии в царско тело примкнутся? Страх-то не сей минут родился, в кровях укоренился. Дрожит царёк, двери покойны дубовьём на ночь клинит.
Позвал Халяву.
- Сотвори мне пса. Ярого да жуткого. Чтоб от меня не отходил, да ярость выказывал.
- Могу.
Спрос с делом недалече сидят.
Удружил. Псина, на четырёх ногах, масть – чернее ночи безлунной, челюстя - вровень выи царственной, клыки – только не светятся. Рукой хотел двинуть, да рыку своего охранника спужался. Вполз под покров полога спального и подглядывает.
Тут время полдника царского подошло. Прислужники тачки съестные накатывают. Столики пировные выставляют. А псина срашная меж ними щенком катается, языком вылизывает. Только царь ножку из-под полога, тварь эта ко кровати свою бесовскость со всей страстью!
Царь ко слуге:
- Ты что за тварь соорудил?
- А что? Или не страшна?
- Страшна. Но для меня.
- Так я для тебя и делаю.
Убрал царь тварюгу эту из дворца. Может продал кому, только кто бы купил, пса на царя травленного?
Живёт себе царь, правит. И всё думает, как слугу к службе своего величия пристегнуть. Пир удумал. Созвал знатных да торавитых. Столы расставил. И задаёт Слуге задачу:
«Кушаниев выставь, каких у нас в царстве не видели. Коими в других землях потчуются-ахают».
Заказ, что закон.
Зала столами полна. Приглашённые втекают. Столы пусты. И вдруг – блюдья праздничны. а на них – червяки сушёны, жуки копчёны, мясны обрезки с тухлинкой, рыбка с гнильцой да зеленью, а по средь столов сыры заморски, да с таким ярым смаком, словно братовья ордынские после походов онучи расположили. И графинчики вдоль стола – с напоем разных цветов, который жижей болотной светится, который синью сумеречной блещет.
Дамочки, что слабее, враз попадали, остальны бояре сами выволоклись.
Царь к слуге:
- Как понимать? Что удумал? Царский стол – не помойка!
- Сам запросил, что в наших землях не едят. В других-то похваливают.
Время идёт, а царю всё неймётся. Как весь доход на себя поворотить?
Службы всякой во дворце неисчислено, и всем плати!
Вот если все служить из одного страха станут! И платить никому не надо!
Слуга под рукой:
- Пусть все меня боятся более всего!
- Сильное средство. ВСЕ – это значит ВСЕ! После никого не дозовешься. Тут подтверждения заказа требуется. Жду!
- Пусть все меня боятся более всего! Пусть все меня боятся более всего! Пусть все меня боятся более всего!
И вдруг так тихо стало во палатах… Ни скрипа, ни шороха, сквозняки и те свои свисты убрали.
Слугу звать – не откликается. Во всё горло, - почему нейдёшь?
Только эхо дальнее, - Боюсь!..
Тут и самого страх схватил. Себя бояться стал.
Стены валятся, перина струпьями колет,
Из дворца вон – ветер жутью воет. В самую чащобу забился. Потапыча из берлоги согнал, там и живёт. Волосьём зарос, зверь и зверь. Как и от роду был.
* * *
- Дедушко! Про царя не диво. Что с другими-то?
- Ну, сказывают, Халява к Алексею наведался. Тот и подсказал, Лешим в наших лесах пристроиться. За порядком следить, плуталых на тракт выводить, да за царьком приглядывать.
- А сам Дровосек?
- Жив. Коли не сам, так дети-внуки его. Про Лесавиных слыхал?
- Это ж я!
- Так что же я тут зря языком мелю?
среда, 29 октября 2014 г.